Птичка

– И как долго ты там будешь? Неделю?

– Я планирую остаться там до августа.

– До августа? – вскричал Валентайн, выпучив глаза. – Это ведь почти два месяца!

– Да, – согласилась девушка.

Художник ничего не ответил. Он только вздохнул и словно погрузился в глубокое отчаяние.

Девушка улыбнулась и сказала:

– Не волнуйся, с работы меня отпустили. У меня ведь почти два года не было каникул. Я вернусь…

– Целых два месяца в молчании, наедине со смертной скукой, – пробормотал он.

– Не волнуйся, я привезу тебе птичку – соловья. Помнишь, ты хотел птичку? Моя тётя очень любит певчих птиц. В особенности…

– …Красного кардинала, – подхватил художник. – Да, я знаю. Ты рассказывала мне об этом когда-то. Однако эта птица привлекает не так пением, как яркой окраской. Правда, ведь?!.. А я люблю слушать пение лесной завирушки. Ты слышала?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Эта птица нисколько непривлекательна – напоминает воробья. Но её пение, её голос!.. – Месье Валентайн на минуту задумался. – Ведь у птиц это тоже называется голосом? Я имею в виду: «оно» характеризуется, как голос? – Художник принялся делать медленные, плавные круговые движения руками, желая объяснить задуманное жестами. Однако попытки оказались бессмысленными; девушка не поняла его намёков.

Осознав безуспешность своих действий, Валентайн поражённо опустил голову. Спустя несколько секунд он приподнял её, улыбнулся, и неожиданно для Розали, резко приблизился к ней настолько близко, что она даже испугалась не на шутку.

– Представь, – прошептал художник, – что-то похожее на скрежет стальной патефонной иглы и этот звук, который издаёт стекло, когда его тщательно трут тряпкой. Представляешь?

– Нет, – отрезала девушка.

Мужчина глубоко вздохнул и пробормотал:

– В прошлый раз, когда ты уезжала, ты помнишь?..

– Конечно же, я помню, Валентайн, – раздражённо ответила Розали, – твою квартиру, заросшую густой паутиной, застывшую чёрную краску на стёклах, которую до конца так и не удалось оттереть, разбросанные по комнате рваные куски бумаги и твой… И твоё ужасное бледно-зелёное лицо, как у мертвеца.

– Тогда я даже забыл французский – молчал целых шесть недель!

– Разве так сложно было просто выйти на улицу и…

– Мне этого было не нужно, – отмахнулся художник. – Так было задумано. Я хотел нарисовать тишину, и для начала я должен был её увидеть.

– Тишину, – проговорила девушка усмехнувшись. – Но как можно нарисовать то, чего не видишь? Тишина – она же никак не выглядит! Ведь нет такого предмета, как тишина, это всего-навсего такое понятие, оно невидимо.

– «Постоянство памяти».

– Что?! – удивилась девушка. – Я не расслышала.

– Шедевр испанского художника Сальвадора Дали – «Постоянство памяти». Время, которое плавится на солнце. Время, изображённое как часы. Потому что время ассоциируется с часами. «Просвещенные удовольствия» – тоже Дали – детские страхи самого художника.

– Страхи всегда видимы, поэтому их можно отобразить, – пояснила Розали.

– А как можно отобразить боязнь быть собой, боязнь социума, боязнь отношений или страх одиночества?.. Можно ли? Страх, характеризующий плохое предчувствие, боязнь потерять время, боязнь потерять что-то или кого-то. Как долго придётся наблюдать за поведением, за эмоциями человека, испытывающего этот страх, чтобы понять его и попытаться объяснить?

Девушка медленно покачала головой. Она и не собиралась отвечать, ведь даже не поняла, что художник задал ей вопрос.

На протяжении всего вечера Месье Валентайн старался хранить молчание. На его белом мраморном лице красовалась притворная улыбка. Розали же, наоборот, пыталась заговорить, но всё было напрасно, разговору так и не судилось состояться.

Ещё долго можно рассказывать об их прогулке по Парижу. Однако нет никакого смысла. Хочу заметить только, что Валентайну казалось просто необходимым сохранять непринуждённый весёлый вид. Он думал, что именно так он заставит девушку понять, что он совершенно не огорчён, что она уезжает. Художник задумал грандиозный план, и только тишина, спокойствие и несколько недель, предназначенных исключительно для размышлений над затеянным проектом, сумеют помочь ему осуществить сей грандиозный замысел.

Что он задумал?.. Пока что он сам ещё не понимал всей сути своей задумки, но она уже ему нравилась. Он считал себя счастливей всех жителей Парижа. Кому ведь ещё может взбрести в голову что-то настолько же величайшее?

«Разве что Пабло Пикассо,» – подумал бы художник.

III

Спустя пять дней ровно в восемь часов утра по Парижу, Розали стояла на самом краю железнодорожной площадки, словно в последний раз оглядывая огромную подвесную крышу вокзала Сен-Лазар. Поезд Париж-Руан должен был отправиться с минуты на минуту. Но девушка никак не осмеливалась вступить на борт длиннохвостого шипящего «чудовища». Взглянув на часы и осознав, что время ещё довольно раннее, девушка глубоко вздохнула.

Она подумала: «Верно, Валентайн всё ещё спит. Верно, он снова до самого рассвета был занят рисованием…»

Она представила, как молодой художник сладко дремлет, раскинувшись поперек кресла.

И всё-таки ей будет очень его не хватать. Он был единственным человеком, кто верил в неё и в её невероятную мечту.

«Человек счастливый не должен мечтать, в его жизни существуют все слагаемые, делающие его счастливым», – подумала девушка. Она поклялась себе до возвращения в Париж не вспоминать о существовании такого невероятного чуда, как кино. Однако, вскоре ей покажется это слишком сложным, ведь о своей будущей кинокарьере и работе с самим Чарли Чаплином она думала постоянно.

– Мадемуазель, – воскликнул проводник вагона поезда, протянув Розали руку в белоснежной перчатке, – только вас одну ждём!

– Если бы, – ответила девушка, взобравшись на борт.

Спустя несколько минут поезд тронулся и медленно покатился по рельсам. За этим явлением наблюдали около пятидесяти провожающих. Кто-то из них улыбался, кто-то плакал; все дружно, как по сигналу, начали махать белыми платочками, шагая за уходящим поездом. Лишь только один высокий мужчина значительно отличился от всех: он спокойно стоял в стороне, опираясь плечом о столб. Мужчина провёл уходящий поезд взглядом и только глубоко вздохнул и, засунув руки в карманы своих чёрных брюк, повернулся и направился к выходу – это был тот самый Месье Валентайн, что сейчас, – по догадкам Розали, – наверное, ещё сладко спит.

Сегодняшний день должен был пройти на «ура».

Художник планировал открыть бутылку грузинского вина двадцатилетней выдержки. Дорогой изысканный алкоголь он предпочитал употреблять в одиночестве, а остальным угощал своих «друзей», которых никогда у него и не было.

«Так, сегодня – пью, – размышлял Валентайн, – завтра – женщины, которых я рисую. Или же сегодня, до обеда я пью, вечером – женщины, а завтра – женщины, которых я рисую? Послезавтра – прошу прощения у Пампушки, на следующий день она приносит мне сигары… Или же в этот день она приносит мне сигары?! Ладно, зависит от обстоятельств… О, Господи! Я ведь обещал ей нарисовать её руки. Так, если я сделаю любой набросок и красивенько его подпишу, то ей, наверное, даже очень понравится. Оно будет смотреться лучше, чем оригинал! Я в этом уверен… Так, а что я делаю дальше?.. А дальше я курю. Что это за день? Среда! О, Господь, среда! И снова, и снова сын мадам Луизы оставит свои сверкающие башмаки, и снова мне придётся „одолжить“ их, чтобы отомстить этому гадкому коту и хоть на полчаса заткнуть его. Мерзость! Как же надоедают эти суровые серые будни. Изо дня в день, из года в год ничего не меняется…»