Долгово

– А вот мы сейчас и спросим у фермера нашего уважаемого, – с иронией и нарочито громко сказала одна из них.

Лиона сдержанно поздоровалась и остановилась посреди дороги.

– Как урожай нынче, Лиона? – спросила одна из них, не двигаясь с места, как бы показывая, что никто из них не считает предприимчивую фермершу за свою.

– Ничего, бог дал, – сдержанно ответила Ли.

Она уже давно приучила себя не обращать внимание на то, что многие демонстрируют ей здесь свою враждебность. Она знала, что всем хорошей не будешь, и потому смотрела на такое отношение сквозь пальцы.

– А мы вот обсуждаем совет нашего мэра, – продолжила та же женщина, поглубже запахнув куртку. – Он велит нам всем идти в фермеры. Говорит, нет денег вас всех кормить просто так. Что скажешь? Выгодное это дело?

– Дело как дело, – сказала Лиона. – Себя прокормить можно.

– Ну так не выгодное, значит? – настаивала собеседница фермерши.

– Я не жалуюсь. То, что здесь не продать, можно отправить в другие места. Кое-какие деньги дают за овощи.

– Вот, значит, как, – со скрытой издевкой сказала другая, стоящая боком к Лионе. – И здесь продается, и еще куда-то можно отправить.

– Знать, выгодное это дело, – подхватила третья. – Слышь, девки, пойдем и мы в фермерши. Будем, как Лиона, всем благодетелями. Все нам будут в ножки кланяться и ручки целовать.

– Кого это я облагодетельствовала? – с вызовом вздернула подбородок Лиона. – Стариков, которым картошки привезла пару раз?

– Ну, а хотя бы и их. Им вот никто ничего не привозит, а ты тащишь. Благодетельница!

– Это мое дело, кому мне что тащить, а кому не тащить, – отрезала фермерша и сдвинула с места свою тачку. – Что мне, у вас разрешения спрашивать? Ступайте в поле, растите там, что хотите, и распоряжайтесь потом всем этим, как бог на душу положит.

При этих словах поднялся галдеж.

– Вона, слыхали, как заговорила?

– Ну чисто мэр наш!

– А ей прямая дорога в мэры!

– А то как же! Назначат!

Лиона печально покачала головой и отправилась дальше. Вслед ей неслись их злые слова, но она не слушала, шла и не оборачивалась. Горечь хлынула в душу: кого она трогала, кому дорогу перешла, чтобы вот так ее сквернить языками прямо в глаза.

– Не слушай ты их, – раздался голос откуда-то из-за горы мусора и появился дряхлый старик с бельмом на глазу.

– Да я и не слушаю.

– Они это со зла говорят. А еще от жизни своей черной. Всё от этого.

– Да, – вздохнула Лиона. – Только я-то при чем? Я что ли им эту жизнь испоганила?

– Так, кто же станет разбираться в этом. У одной вот парнишку забрала охрана на стене третьего дня. У другой болячка какая-то приключилась. Умрет, знать. Кто же будет ее лечить без денег-то?.. Вот и кусают, как собаки. Злые от жизни этой своей. Не суди их.

– Да что там, – махнула рукой Лиона, снова трогая в путь свою тачку. – Бог им судья.

Как бы ни хорохорилась Лиона, а ей было очень неприятно это столкновение с соседями. Она, как человек миролюбивый, хотела бы добрых отношений с окружающими. Не в ее характере были склоки и сплетни, но то и дело приходилось ей сталкиваться с этим. Не любят люди тех, кто отличен от них. Она это давно поняла. А она, конечно, была отлична от них, тем, что работала на своей земле, растила горы овощей, кормила себя и стариков в округе, а не стояла, как они, в очереди за продуктовыми наборами у мэрии. Они всегда были единым целым, объединенные схожими взглядами и запросами. Было ощущение, что по одиночке они и не бывают. Всегда и всюду кучей, как стая собак, одинаково злых и облезлых они шли по жизни. Разве могла она рассчитывать на понимание и участие с их стороны? Разве могла она допустить такую мысль, что когда-то она подойдет к ним, войдет в их круг и начнет судачить о том и о сем. Просто, как соседка, живущая неподалеку. Нет, это было невозможно. Ее обществом были старики или инвалиды, которым она помогала пропитанием, остальные, среднего, одного с Лионой возраста или сторонились ее или проявляли откровенную враждебность.

Она старалась не судить их, говорила себе, что сама, наверное, будь она на их месте, вела бы себя так же по отношению к более удачливому и обеспеченному соседу, но обида с годами копилась. Что такого она сделала? Просто работала и ничего ни у кого не просила. Неужели это такое большое преступление, за которое надо карать презрением?

Как обычно, ответов на свои вопросы она не находила и мысленно отстранялась, прогоняла неприятные картины, занимая себя работой, которой у нее всегда было в избытке.

День уже близился к вечеру и можно было бы отдохнуть, но она решила продолжить уборку урожая. Тем более, что неожиданно холодало, а это значит, что скоро, видимо, зарядят дожди и, значит, надо было спешить. Она сделала несколько подкопов и запустила руки в землю. Холод потек по коже. Это было плохим знаком, значит, холода уже не за горами. Она рыла картошку и корила себя за то, что упустила столько времени, не заметила, как небо затягивается плотной хмарью, которая принесет много нудных и затяжных дождей.

Боковым зрением она увидела Ивана с лопатой на плече, шедшего к ее полю.

– Ты тоже заметила? – спросил он, подходя.

– Что?

– Да холод этот.

– Да, – сказала она, не переставая доставать плоды из земли. – Ругаю вот себя почем зря. Хожу себе, беседы веду, будто тепло еще будет. А где оно будет-то, тепло это?

– И не говори. Ну давай вместе копать, пока не стемнело. Где у тебя еще гурток?

– Во дворе. Там увидишь.

– Найду.

Лиона, несмотря на холод и тяжелое настроение, почувствовала тепло в груди. Не то от того, что она слишком быстро шевелила руками, не то от того, что коснулось ее теплое участие другого человека, так необходимое ей в этот мрачный и холодный день.

7.

– И не смей больше приходить так поздно, – прокричала Максу вдогонку Лера. – Ишь взял моду по ночам…

Он убегал из дома стремительно, не слушая мать. Громко хлопнула дверь и ее голос затих. Макс вздохнул с облегчением. Была бы его воля, он вообще бы никогда больше не вернулся в эту халупу с ее вечным запахом печной гари и крыс, плодящихся в подвале. Хотя по меркам отдельных его друзей, которые жили еще в более худших условиях, его жизнь, наверное, казалась им сносной. По крайней мере, мать находила чем накормить их и еда до последнего времени была в доме, хотя и не вдоволь. Отцу перепадала иногда работа и они кое-как перебивались. В общем, жизнь теплилась в их домишке.

Впрочем, Макс не особенно-то ценил то, что имелось у него. Ему было этого мало, слишком мало. Его душа постоянно пребывала в какой-то смуте, что-то там внутри него звало его неведомо куда, туда, где жизнь была устроена как-то иначе, не так безрадостно и тоскливо, как здесь. Он не знал, откуда в нем появились эти мысли об ином существовании, кто их посеял, но он точно был уверен, что нигде не живут так плохо, как в Долгово. И ему думалось, что вот если бы вырваться отсюда, как-то ускользнуть, исчезнуть из этого гнилого и поганого места, то началась бы у него совсем иная жизнь с другими возможностями, а главное, с другим настроением.

Но беда заключалась в том, что вырваться отсюда было никак нельзя. После того, как его дружка, драчуна и забияку Стаса, почти что на его глазах схватила охрана на стене, это стало особенно ясно. Иногда он жалел, что остался тогда там, в сырой и холодной траве, а не пошел со Стасом: уж лучше сгинуть где-то в каземате, чем тащить ноги каждый день в родной дом с его крысами и вопросами матери, что да как. Правда, Макс не был уверен, что Стаса держат в каземате или какой-нибудь железной клетке среди диких зверей (с них станется!), а не прибили просто там на месте. Да и никто не мог этого знать наверняка, все только гадали и судачили, не имея возможности понять, как там было на самом деле. Но все равно, думал Макс, если прибили, так даже еще и лучше: разом долой все проблемы с этой мучительной жизнью. И в такие минуты он особенно остро жалел, что не разделил он со Стасом его участь.

Для всей их ватаги, в которую входили они со Стасом, его потеря стала каким-то мучительным откровением, которое толкало их к действиям, смысл которых понять они еще пока не могли. Все свое время они проводили, сбившись в стаю где-нибудь на задах за горами мусора, разжигая костры из грязных коробок, валявшихся повсюду. Они понимали, что должны что-то предпринять и изменить свою жизнь, уж коль их заперли здесь. Прозябать в ветхих халупах и перебиваться крохами, как их матери и отцы, у кого они, конечно, были, они не хотели. Представить себя такими же жалкими неудачниками они не могли, уж лучше тогда смерть. Что-то они должны сделать и вырваться из этого болота, почувствовать себя людьми. Но что именно им следовало сделать, они не знали. Но наверняка она знали только одно, что не станут больше мириться с тем существованием, что было у них прежде.

День за днем они собирались в своем насиженном местечке и ломали голову над будущим планом своей жизни.

– Может, все-таки проверить хорошенько, нет ли проломов каких в этой стене, – сказал в один из дней Мишаня, толстый увалень с железной хваткой могучих рук.

– Да откуда они там? Сам-то подумай, – отмахнулся Гарик, худосочный паренек с торчащими из-под кепки ушами.

– Думаешь, ты один такой умный, – поддержал его румяный весельчак Ник. – Много нашлось бы охочих до такой дырочки.

– Они, наверное, все дырки там на учете держат, – кивнул в сторону стены Макс. – Мы искали со Стасом, не нашли. Нет их там. Точно вам говорю.