Пушкин и Натали

«Алексей Давыдов был с нами в собрании и нашел, что Карс должна быть глупенька, он по крайней мере стоял за ее стулом в мазурке более часу и подслушивал ее разговор с кавалером, но только и слышал из ее прелестных уст: да-с и нет-с»;

«Карс все так же красива, как и была, и очень с нами предупредительна, но глазки ее в большом действии, ее А.А. Ушаков прозвал Царство Небесное, но боюсь, чтобы не ошибся, для меня это сущее чистилище…»

Предчувствие ее не обмануло, боялась она не зря… Как любила Екатерина заглядывать в будущее, как не терпелось ей приоткрыть новую страницу тайной книги бытия! Но будущность виделась ей не в романтическом флере, ведь рядом, даже и в горьких, полных иронии, мечтаниях, уже не было Пушкина…

Из письма Екатерины брату И.Н. Ушакову (23 мая 1830 г.):

«Скажу про себя, что я глупею, старею и дурнею; что еще годика четыре, и я сделаюсь спелое дополнение старым московским невестам, т. е. надеваю круглый чепчик, замасленный шлафор, разодранные башмаки и которые бы немного сваливались с пяток, нюхаю табак, браню и ругаю всех и каждого, хожу по богомольям, не пропускаю ни обедню ни вечерню, от монахов и попов в восхищении, играю в вист или в бостон по четверти, разговору более не имею, как о крестинах, свадьбах или похоронах, бью каждый день по щекам девок, в праздничные дни румянюсь и сурмлюсь, по вечерам читаю Четьи-Минеи или Жития святых отцов, делаю 34 манера гран-пасьянсу, переношу вести из дома в дом…»

Своеобразный кодекс старой девы, изложенный двадцатилетней барышней. Какая меткость и острота суждений! И какая самоирония – качество, столь редкое для женщин! И что за бойкое перо! Но как боялась Катенька подобной судьбы!

«На мой взгляд, нет ничего более отвратительного, чем старая дева – этот бич человеческого рода…» И сколько горечи в ее словах!

Размышляла о том же и соперница Катеньки. Правда, двадцать лет спустя…

Из письма Наталии Николаевны мужу П.П. Ланскому (13 июля 1849 г.):

«В конце концов можно быть счастливой, оставшись в девушках, хотя я в это не верю. Нет ничего более печального, чем жизнь старой девы, которая должна безропотно покориться тому, чтобы любить чужих, не своих детей, и придумывать себе иные обязанности, нежели те, которые предписывает сама природа. Ты мне называешь многих старых дев, но проникал ли ты в их сердца, знаешь ли ты, через сколько горьких разочарований они прошли и так ли они счастливы, как кажется…»

Как сходны их суждения! И обе они, по счастью, избежали этой так страшившей их участи.

Судьба фамильных реликвий

И все-таки, как странно, – красавица, умница, Екатерина Ушакова долгие годы оставалась в старых девах. Что тому причиной? Не было равного Пушкину? Быть почти невестой гения – и вдруг разом потерять его любовь…

По счастью, она избежала горькой участи. Вышла замуж поздно, после рокового 1837-го. Год свадьбы неизвестен, – во всяком случае, ей было уже под тридцать. Классическая «перезревшая» невеста. Ее суженым стал вдовец, прапорщик лейб-гвардии Измайловского полка, впоследствии коллежский советник, Дмитрий Николаевич Наумов. Жених, а потом и супруг Екатерины Николаевны вошел в историю пушкинистики своим «подвигом» Герострата. Именно он в первый год женитьбы (по другим сведениям – до свадьбы) потребовал уничтожить два девичьих альбома невесты с драгоценными рисунками и посвящениями поэта. Однажды, в приступе ревности Наумов изломал и ее золотой браслет с зеленой яшмою – подарок Пушкина (видимо, привезенным им из арзрумского похода – по золоту шла надпись на турецком). Екатерина Николаевна носила любимый ею браслет на левой руке, между локтем и плечом, там, где он был сокрыт пышным рукавом платья. (Из золота ревнивец-муж распорядился сделать лорнет, а яшму отдал тестю.) Будто вместе с былыми свидетельствами любви могла кануть в Лету и сама любовь…

Гораздо позже и сама Екатерина Николаевна почти повторила безумный поступок своего супруга. В преклонном возрасте, незадолго до кончины, велела дочери принести заветную шкатулку, где долгие годы хранила письма Пушкина (все же утаила их от супруга!), и сжечь их. И как ни умоляла ее дочь оставить как память эти бесценные листки, она упрямо повторяла: «Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна, пусть она и умрет с нами».

Непостижимо – казалось бы, делалось все, чтобы эта тайна ушла в небытие. Но она вовсе не хотела умирать, упрямо пробиваясь тонкими ростками через толщу столетий.

Есть некая удивительная закономерность: необычные находки будто сами собой свершаются к юбилейным датам. Так в 1937-м, в столетнюю годовщину гибели поэта, пушкинисту С.Д. Коцюбинскому удалось разыскать в Крыму архив Ивана Николаевича Ушакова. И обнаружен он был в то самое время, когда вот-вот мог исчезнуть без следа. В числе рукописных документов хранились и адресованные старшему брату Ивану письма сестер Екатерины и Елизаветы.

Судьба ушаковского собрания непроста. После смерти Ивана Ушакова все семейные бумаги перешли к младшему брату Владимиру, а после его кончины в 1878 году – к сыну Григорию. (Григорий был рожден от брака его отца Владимира Ушакова с крепостной – поступок по тем временам более чем смелый!) В свою очередь, его сын – Николай Григорьевич Ушаков, внучатый племянник сестер, и стал хранителем семейных бумаг. Жил он в 1930-х годах в Симферополе и занимал скромную должность счетовода. К фамильному архиву относился весьма ревностно, благоговел перед семейными реликвиями, но отказывался показывать их кому-либо. И даже, когда просьбы нетерпеливых пушкинистов стали походить на требования, пообещал сжечь (фамильная черта!) все бумаги. Понять Николая Григорьевича можно – в те годы принадлежность к дворянскому роду отнюдь не приветствовалась: из солнечного Крыма легко можно было угодить в Заполярье или на Колыму.

Однако Коцюбинскому путем сложнейших, подчас курьезных переговоров удалось убедить владельца архива передать семейные бумаги в государственный фонд. Найденный архив был приобретен дворцом-музеем в Алупке, там и хранился. Так счастливо были спасены старые письма, словно наполненные живыми голосами.

«Огончарован»

Из письма Екатерины брату И.Н. Ушакову (28 апреля 1830 г.):

«В Москве новостям и сплетням нет конца, она только этим и существует, не знаю, куда бы я бежала из нее и верно бы не полюбопытничала, как Лотова жена. Скажу тебе про нашего самодержавного поэта, что он влюблен (наверное, притворяется по привычке) без памяти в Гончарову меньшую. Здесь говорят, что он женится, другие даже, что женат. Но он сегодня обедал у нас, и кажется, что не имеет сего благого намерения, mais on ne peut rеpondre de rien (но нельзя отвечать ни за что – фр.).

Его брат Лев приехал с Кавказа и был у нас, он очень мил и любезен и кампанию сделал отлично, весь в крестах. Вот его bon mot (острота – фр.) про А. Серг., когда он его увидел бегущего на гулянье под Новинским за коляской Карсов:

Он прикован,
Очарован,
Он совсем огончарован…»

Подпись: «Барышня с Пресни».

В скорую свадьбу поэта не верила, пожалуй, лишь одна Екатерина. Не хотела верить. И как все изменилось для нее за один, казалось бы, месяц. Ведь еще в марте все было по-иному.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене в Москву (20 марта 1830 г.):

«Из Москвы уже сюда пишут, что он женится на старшей Ушаковой. Почему же нет? А шутки в сторону, из несбыточных дел это еще самое сбыточное».

Из письма М. П. Погодина – С.П. Шевыреву в Рим (23 марта 1830 г.):

«Говорят, что он (Пушкин) женится на Ушаковой старшей и заметно степенничает».

И как быстро наметился перелом – светская молва словно точнейший барометр.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене в Москву (27 марта 1830 г.):

«Все у меня спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого же он теперь влюблен, между прочим? Насчитай мне главнейших…»

Считать долго не пришлось. Ровно через месяц из Петербурга летит новое письмо.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене (26 апреля 1830 г.):

«Нет, ты меня не обманывала. Мы вчера на обеде у Сергея Львовича выпили две бутылки шампанского, у кого попусту пить двух бутылок не будут. Мы пили здоровье жениха».

Из письма князя П.А. Вяземского – Пушкину (26 апреля 1830 г.):

«Гряди, жених, в мои объятья!.. Поздравляю тебя от всей души. Дай Бог тебе счастия, и засияй отныне в жизни твоей новая эра».

Из письма В.Л. Пушкина – князю П.А. Вяземскому (27 апреля 1830 г.):

«Александр женится. Он околдован, очарован, огончарован. Невеста его, сказывают, милая и прекрасная. Эта свадьба меня радует и должна утешить брата моего и невестку».

…И не дано было знать пресненской барышне Катеньке Ушаковой, что тем же числом, что и ее письмо к брату, было помечено и жизненно важное для Пушкина послание.

Из письма А.Х. Бенкендорфа – Пушкину (28 апреля 1830 г.):

«Его Императорское Величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе и при этом изволил выразить надежду, что вы хорошо испытали себя перед тем как предпринять этот шаг, и в своем сердце и характере нашли качества, необходимые для того, чтобы составить счастье женщины, особенно женщины столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова… Что же касается вашего личного положения… в нем не может быть ничего ложного и сомнительного… никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за вами надзор».

Письмо шефа корпуса жандармов и начальника III отделения Его Императорского Величества канцелярии Александра Христофоровича Бенкендорфа прежде всего предназначалось будущей теще, «маминьке Карса», опасавшейся за политическую благонадежность жениха своей Ташеньки. И надо полагать, было незамедлительно ей представлено.

Преград для свадьбы больше не существовало. Словно прорвалась некая плотина, и события понеслись стремительным потоком.

В начале апреля 1830 года поэт вновь делает предложение, и оно принято!

«Я был счастлив, счастлив совершенно, а много ли таковых минут в бедной жизни человеческой?»

(Из романа «Капитанская дочка»)

Пушкин – родителям С.Л. и Н.О. Пушкиным (6—11 апреля 1830 г.):