Наталия Гончарова

Через многие годы, став владелицей семейной реликвии, Наталья Глебовна по своему разумению распорядилась ее судьбой…

Гости ахали и охали, разглядывая диковинный сервиз, благодарили, восхищались. Наталья Глебовна спокойно стояла в стороне, будто вся эта суета ее вовсе и не касалась.

«Но ведь это подвиг подарить такую дорогую и памятную вещь!» – сказала я несколько запальчиво, восторгаясь и не понимая, как можно по доброй воле расстаться с семейным сокровищем. И запомнила ее тихий ответ: «Нет, не подвиг. Может быть, поступок».

Наталье Глебовне некогда принадлежали доставшиеся от отца Глеба Дмитриевича Гончарова, сына последнего владельца Полотняного Завода, старинные миниатюры с портретами ее предков. Так получилась, что лет тридцать назад она отдала их на хранение старшему брату. Брат умер, а миниатюры так и остались в его семействе в Петербурге, и за давностью лет, либо по иным житейским причинам, возвращать их наследники – вдова и дочь брата – отказались. А Наталья Глебовна лелеяла свою давнюю мечту – вернуть фамильные реликвии в родовую усадьбу Полотняный Завод.

Полотняный Завод разделил горькую участь многих российских дворянских гнезд. Богатейшее в России имение, что некогда изволила посетить матушка-императрица Екатерина II, после октября семнадцатого года являло собой жалкое зрелище. Правда, какое-то время опустевший дворец не трогали.

Хозяйка дворца Вера Константиновна Гончарова после смерти мужа (Дмитрий Дмитриевич-младший, спасая рабочих во время сильнейшего наводнения 1908 года, простудился и умер от воспаления легких) вышла вторично замуж и перебралась на жительство в Москву. В опустевшем дворце оставались две дочери от первого брака, барышни Татьяна и Ольга. Накануне нянюшка Татьяна Егоровна сообщила им страшную весть, что по секрету шепнул ей сын-большевик – в дом нагрянут чекисты из Калуги и арестуют барышень. «Берите самое ценное из дома, – сказала им преданная нянюшка, – и тотчас уезжайте в Москву!». Сестры спустились в подвал, взяли по банке абрикосового варенья (именно его в силу своего юного возраста они сочли самым ценным в доме) и ночью, на подводе, добрались до станции. А утром, не обнаружив в усадьбе барышень Гончаровых, взбешенные чекисты (надо же было выполнять разнарядку!) расстреляли двух юношей, сыновей управляющего…

А в гончаровском дворце в подвальной комнате, обитой железом, хранились поистине бесценные письма Петра I, жалованные грамоты русских императриц Елизаветы и Екатерины II, фамильный герб. И письма Пушкина.

И не воспоминанием ли поэта о реликвиях гончаровского особняка навеяны строки из «Капитанской дочки»: «В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке»?

Гончаровы умели хранить, и сбереженный поколениями фамильный архив в Полотняном Заводе – царские грамоты и послания, школьные тетрадки и девичьи альбомы, семейная переписка и фабричные счета – лучшее тому подтверждение.

Но время властно диктует свои законы. Революционный семнадцатый стал гибельным и для родовых дворянских усадеб, и для их именитых владельцев. И все же Гончаровы – последние владельцы Полотняного Завода – пытались всеми правдами и неправдами спасти фамильные реликвии. Так, бывшей кормилице, а затем – горничной Татьяне Егоровне Новиковой, преданной гончаровскому семейству, на хранение была отдана господская шкатулка. По воспоминаниям, в том заветном ларце таились настоящие сокровища: письма Пушкина на французском (не невесте ли?), билет, оповещавший о помолвке Натали (на дорогой бумаге, с золотым тиснением), неведомые записки. Со временем исчезнувшая шкатулка превратилась в одну из семейных легенд…

Татьяну Егоровну арестовали в 1930-м (со многими порядками при новой власти она не смирилась и говорила о том открыто, не таясь). Когда в деревенскую избу пришли незнакомцы в штатском, та сумела шепнуть кому-то из детей: «Сбереги шкатулку!» Дети же после того, как мать увели, испугавшись, побросали все «крамольные» бумаги из господского ларца в огонь, в печку. Только старинная шкатулка и осталась.

Хранились ли в ней письма самой Натали, ее первые послания к поэту – «язык девических мечтаний»? Кто может ныне ответить?..

…В 1922-м к парадному входу гончаровского дворца подогнали десяток подвод. По распоряжению Губмузея архив помещиков Гончаровых следовало передать в Калугу: бесценные документы навалом бросали в ящики, перевязывали бечевой, как снопы сена, без ярлыков, без описей. Некая гражданка Нечаева, сотрудница Губмузея, отобрала стопку пушкинских писем якобы с целью передать в Москву, да так и «запамятовала» их вернуть… По сему поводу на разбитой печатной машинке с «прыгающими» буквами составлен был даже некий акт, по иронии судьбы счастливо сохранившийся.

Часть семейной переписки ушла в Музей истории партии, часть – растащили. А потом, в тридцатые годы, передали в Москву, в Государственный архив феодально-крепостнической эпохи. Но документов – грамот, книг, писем – пропало множество. Их просто списывали «как не имеющих научно-практического значения».

Убранство и барскую утварь – инкрустированные столики-«бобики», названные так из-за своей формы, напоминавшей половинки боба, горки, шкафы, сервизы – разграбили и растащили по избам, как то часто бывало, мужики из окрестных деревень.

И все же часть фамильных реликвий уцелела. И во многом благодаря Вере Константиновне Гончаровой, бабушке Натальи Глебовны. Именно она, задолго до революционных потрясений, взяла с собой из усадьбы в московский дом портреты, гравюры, книги, памятные безделушки. И старинные миниатюры.

Затем по наследству они перешли к сыну Веры Константиновны и Дмитрия Дмитриевича Гончаровых – Глебу, от него – к дочери Наталье. Миниатюры – предтеча современных фотографий, словно предназначены для сбережения их потомками. И благодаря своим малым размерам оказались на редкость жизнестойкими.

«Портреты дедов на стенах»

Эти портреты раньше, действительно, висели на стенах фамильного дворца. И смотрели с них на своих далеких потомков те, для кого эти стены прежде были родными.

…Что наши бабушки и деды
Для назидательной беседы
С жезлами, с розами, в звездах,
В робронах, в латах, в париках
У нас не блещут в старых рамах
В простенках светлых галерей.

Родословная роспись в миниатюрах – портретная галерея Гончаровых, семейства, в которое, по словам Александра Сергеевича, он «имел счастье войти».

С одними, как дедушка Афанасий Николаевич или тёща Наталия Ивановна, Пушкину довелось довольно-таки тесно общаться. С другими, как бабушка Натали Надежда Платоновна Мусина-Пушкина, поэту встречаться не довелось.

Но, бесспорно, Александр Сергеевич наслышан был о ее чудачествах и видел в гончаровском дворце ее портрет.

Судьба оказалась благосклонной к гончаровским миниатюрам – и в том, что они сохранились в нашем неспокойном мире, и в том, что на них, как то часто бывает, нет печати забвения – той безнадежно-горькой строки: «Портрет неизвестного» или «неизвестной».

Если бы миниатюры заговорили, они могли бы поведать многие фамильные тайны – ведь у каждого из персонажей, запечатленных на портретах, – своя семейная легенда. Постараюсь за них изложить жизненные истории. Итак, по старшинству.

Афанасий Николаевич Гончаров

Родился в 1760-м. Наследовал от деда Афанасия Абрамовича, пожалованного императрицей Елизаветой Петровной «за размножение и заведение парусных и полотняных фабрик» чином коллежского асессора, и получившего право на потомственное дворянство, подтвержденное позднее указом Екатерины II, огромное наследство.

«…Дарованной нам от Всемогущего Бога самодержавной властью… Гончарова в вечные времена в честь и достоинство нашей Империи Дворянства возводим…, чтоб ему и потомству его по нисходящей линии в вечные времена всеми теми вольностями, честию и преимуществом пользоваться…»

Старший Гончаров, дабы упрочить все нажитое им богатство, объявил все свои поместья, а также полотняные, бумажные и чугунолитейные заводы и фабрики майоратом – неделимым имением с правом его наследования старшим в роду. И во владение дедовскими вотчинами, после смерти отца, Афанасий Николаевич вступил будучи двадцати пяти лет от роду!

Что за праздная жизнь настала тогда в Полотняном! Роскошные пиры сменялись маскарадами, конные выездки – охотничьими забавами в окрестных рощах; пенились дорогие вина в тонких хрустальных кубках, изысканные наряды дам отражались в зеркальных анфиладах дворца, освещенных огнями люстр венецианского стекла. И лишь с парадного портрета в гостиной все так же величаво и бесстрастно взирал на безумства своего отпрыска Афанасий Абрамович, держа в руке драгоценное послание Петра, словно напоминание о своих великих трудах.

Художник Александр Средин, оставивший мастерски написанные акварели дворцовых интерьеров и воспоминания об истории Полотняного Завода (неслучайно его именовали «поэтом задумчивых залов и грустных гостиных»), весьма точно обрисовал характер Афанасия Николаевича, в коем «сосредоточивались как в фокусе все недостатки русского барства Екатерининской эпохи. Широко гостеприимный, нерасчетливый, не могший никому отказать в просьбе, «милостивый», как его называет народ, – влюбленный в блеск и роскошь, он постоянно окружен гостями, ведет жизнь шумную и праздную».

Молодой наследник особо рьяно заботился о великолепии дома, насыщая его бесчисленные гостиные, кабинеты и спальни предметами искусства. «Жизнь его проходит среди шума и блеска на Полотняных Заводах, а зимою – в Москве. Женат он был на Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной», – сообщает художник-мемуарист.

Портрет хозяина усадьбы заказан был, вероятно, в преддверии свадьбы. В фигурной рамке красного дерева заключена старинная миниатюра, на коей «Афанасий Николаевич с подслеповатыми глазами и взбитым коком, в белоснежном галстуке и синем рединготе; он имеет вид только что пробудившегося ото сна…»

Таким и остался на века его образ, запечатленный на миниатюрном портрете.

Но при всей взбалмошности своего характера, Афанасий Николаевич был человеком добрым, чадолюбивым. Из всех внуков более всех обожал младшую: души не чаял в своей Ташеньке. Неимоверно баловал любимую внучку, наряжал ее в собольи шубки, дарил дорогие куклы. И уже будучи в зрелых летах Наталия Николаевна любила вспоминать те светлые дни раннего детства, столь отрадные ее сердцу.

«Самые затейливые, дорогие игрушки выписывались на смену не успевших еще надоесть; глаза разбегались, и аппетит пропадал от множества разнообразных лакомств; от нарядов ломились сундуки, и все только вращалось около единой мысли: какую бы придумать новую лучшую забаву для общей любимицы. Она росла, словно сказочная принцесса в волшебном царстве», – так, вспоминая рассказы матери, писала ее дочь.

Афанасий Николаевич, в отличие от своего достойного деда, обладал «особенным талантом»: сумел промотать состояние, оцененное в три с половиной миллиона, да еще оставить огромный долг. Много позже он доставил немало хлопот и беспокойств Пушкину: и во время сватовства поэта, и в первые годы семейной жизни.

…Афанасий Николаевич скончался уже после свадьбы своей любимицы-внучки. В июне 1832 года он крестил свою правнучку Машу Пушкину. Через три месяца, там же, в Петербурге, Афанасий Гончаров умер… Ясным сентябрьским днем сотни окрестных крестьян пришли проститься со своим «милостивым» барином. И последний путь владельца Полотняного Завода, столь блистательно его разорившего, был обставлен с той же помпезной роскошью, что сопровождала его всю жизнь: многочисленные слуги в траурных кафтанах и в широкополых, с флером, шляпах величаво, с зажженными факелами шествовали за гробом…

Надежда Платоновна Гончарова, урожденная Мусина-Пушкина

Дочь майора Платона Ивановича, полного тезки и дальнего родственника всесильного графа в царствование Анны Иоанновны, родилась в 1765-м. Принадлежала к одной из обедневших ветвей аристократической русской фамилии, не раз упоминаемой Александром Сергеевичем:

Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец…

Кстати, Пушкины и Мусины-Пушкины возводили свои родословия от общего предка Ратши, «мужа честна», по свидетельству летописца, и, как принято было считать, прибывшего на Русь в княжение Святого князя Александра Невского.

Любопытно одно обстоятельство: Надежда Платоновна приходилась шестиюродной сестрой (в восемнадцатом веке родство считалось не столь уж и далеким!) графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину. Женат он был вторым браком на немке Шарлотте Амалии Вартенслебен, в крещении нареченной Елизаветой Федоровной. И доводилась та немецкая графиня бабушкой (правда, двоюродной) …Жоржу Дантесу!

Видимо, молодой Дантес, отправляясь на поиски счастья в северной стране, надеялся, помимо рекомендательного письма принца Вильгельма, и на покровительство родственницы графини Мусиной-Пушкиной…

Исторический парадокс: бабушка будущего убийцы Пушкина и бабушка избранницы поэта носили одну, весьма звучную русскую аристократическую фамилию!

Вероятно, в юности барышню Мусину-Пушкину звали Надинькой или, на французский манер, – Надин. Как и при каких обстоятельствах встретилась она (вовсе не красавица, но миловидная скромница) с Афанасием Гончаровым, наследником дедовских капиталов, вотчин, чугунолитейных заводов и бумажных фабрик?

Верно, не одна из бойких калужских красавиц, да и московских невест, мечтала стать госпожой Гончаровой! Но выбор пал на нее. Ведь пленила она чем-то сердце завидного жениха, и уж точно, не красотой и богатством.