Затерянные в параллелях

– Сичас это называется питомник, – торжественно провозгласил Корнеев. – А исчо мне выдалось взрастить подсолнухи. Вишь там стоят! Братяня ромашку вывел, грядка ромашки у него в палисаде, тятя татарник поднимает, им коз кормит. Только никто этот татарник брать не хотит, ромашку просят, а ее сичас мало. Остается надёжа на одуванчики, скоро семена дадут. Продам их, корову куплю.

– И чем корову кормить будете? – удивилась я.

– Татарником, – встрепенулся Корнеев. – У деда в огороде борщевик есть, но от борщевика козы поносят.

– Борщевик ядовит, – словесная галиматья Силыча начинала утомлять. – Скажите, почему у вас не растут дикоросы? Нефтехимический завод Александровска их уничтожил? А тогда почему погост утопает в сорняках?

– Потому что усопшие никому не надобны, – тяжело вздохнул Корнеев.

– Усопшие? – вздрогнула я, в животе вновь запорхали бабочки. – При чем тут усопшие?

– При том, – отмахнулся Леонтий. – Айда в хату, грю.

Я с неохотой повиновалась.

В сенях, занавешенных тяжелой паутиной, пахнуло прелостью. Вход в жилище Силыча был настолько низким, что пришлось наклониться. Дощатые полати, большая русская печь и черный от времени деревянный стол составляли все ее убранство. За столом, отвернувшись к окну, кто-то сидел, в темноте горницы я смогла разглядеть мужской силуэт.

– Проходь, проходь. – ткнул меня сзади кулаком Корнеев, сердце мое рухнуло в пятки, но я сделала шаг.

Мужчина медленно повернулся на голос.

– Кристина, ты? – хрипло произнес он и стремительно поднялся навстречу.

Я вновь шагнула вперед и остановилась возле незнакомца.

Глава 6

Мир рушился, он складывался карточной колодой и рассыпался в разные стороны, потом снова складывался и снова рассыпался. Где-то завыл гудок паровоза, он выл до тех пор, пока я не поняла, что это сработала сигнализация в моей голове. Надо было срочно спасаться, но спасение не представлялось возможным.

«Спокойно, Кристина, спокойно»! – эти слова всегда поддерживали в трудную минуту, и я их произнесла так громко, как только могла.

– Она падает, – голос издалека заставил очнуться. Синева глаз из-под черных бровей стала еще ярче, губы еще нежнее, молодая кожа обтягивала высокие скулы и спускалась на сильную, мускулистую грудь….

– Дядя Гена, – с трудом выговорила я, – вы же умерли, дядя Гена. Я видела вашу заброшенную могилку.

– Я умер? – брови удивленно поползли вверх. – С какой стати я умер? А могилка занята другим человеком, да… Дело в том….

Ширяев, видимо, подбирал слова. Он нервничал.

– Делов-то, – встрял сзади стоящий Силыч. – Ну, занял и занял, пущай поживет. А чё, ты супротив нашенских порядков?

В его голосе послышались угрожающие нотки.

– Она не против, – заступился за меня дядя Гена. – Правда, девочка?

«Девочке» было пятьдесят, но я не обратила внимания на подвох и даже не подумала, что неразделенная любовь моего детства сейчас годится мне чуть ли не в сыновья. Зато безумно захотелось верить помолодевшему другу папы.

– Я бы мог назваться другим именем и заявить, что там лежит мой брат близнец, о котором никто понятия не имел, и я в том числе, так обычно поступают многие в нашем мире, – усаживая меня на полати, ласково проговорил дядя Гена. – Но ты бы все равно меня раскусила. Так ведь, Кристина?

Я кивнула.

– В таком случае будем откровенны, – осветился своей особенной, фотогеничной, улыбкой фотограф Ширяев. – Мы находимся в….

Сейчас он скажет, сейчас я узнаю, сейчас….

– Погодь, – неожиданно закричал Силыч. – Погодь, Геннадий. Наворкуетесь исчо ночью.

– Как… ночью? – похолодела я. – Вы же только что обещали проводить меня до Александровска!

– Проводю, – успокаиваясь, неопределенно хмыкнул Корнеев, – но завтра. Хотишь чаю?

Сдерживая слёзы, я замотала головой, чаю не хотелось. Зато на ум пришла замечательная идея.

Всегда считала ложь позорной, но выбирать не приходилось.

– Леонтий Силыч, – льстиво прошептала я и заговорчески ему подмигнула. – Леонтий Силыч, а хотите, я буду вашим дилером?

– Кем-кем? – опешил Корнеев.

– Буду поставлять вам дикоросы. А вы станете их продавать. Или засадите ими целые плантации. У вас будут расти ромашки, зверобой, мята, душица. Или цветы! Любите розы?

– Розы? – пожал плечами Силыч. – Розы? – повторил он. – Кажись, я их помню. Плохо помню. Ребятенком в барынином саду видел. Тятя у неё садовником работал.

Что и требовалось доказать. Надежда окончательно рухнула, мне стало дурно, но показывать свой страх и свою беспомощность я не имела права. Во имя мужа, во имя дочек, во имя жизни в своем таком уютном и красивом мире, который я когда-то не ценила.

– А хотишь, я покажу тибе тятин татарник, дюже пользительная вещь! – раскраснелся от заманчивого предложения Корнеев. – А опосля погутарим о делах.

– Хочу, – играть роль восторженной идиотки приходилось впервые. – Ах, этот бесценный чертополох! Он чистит организм и поднимает иммунитет! Значит, в мире мертвых тоже есть работящие и знающие народную медицину люди!

Ширяев дернул меня за подол платья и выразительно покосился на хозяина дома.

– Не смей так гутарить! – хозяин отмер от моего словоблудия и сердито топнул ногой, обутой в кирзовый сапог. – Какой чертополох? Какой мир мертвых? Это ты из мира мертвых вместе со своим чертополохом!

– Хорошо, хорошо, – поняв, что сболтнула лишнее, заискивающе пробормотала я. – Простите меня, пожалуйста. Итак, непременно идем к вашему тятеньке.

– Идем, – повторил за мной умиротворенный моей безропотной реакцией на его воспитательную тираду Корнеев.

Мы вышли во двор, я огляделась. Три бутафорских побеленных известью домика стояли в сторонке, возле одного из них паслась белая козочка. Когда мы проходили мимо, она подняла на меня печальные кроткие глаза и выразительно замекала. И мне показалось, что я увидела на её щеках слёзы.

«Галлюцинация от нервного срыва», – приняла решение я. Все, что окружало меня в данную минуту, казалось сплошной галлюцинацией.

Точно такой же, как у Леонтия, двор настороженно встретил не прошенных гостей, только в небольшом палисаднике росла чахлая ромашка обыкновенная. То есть, не аптечная.

– Игнатий, – постучал в косяк двери Корнеев. – Игнатий, подь сюды!

Ждать долго не пришлось, из избы вышел богатырь под два метра в сатиновой косоворотке, он потягивался и зевал. Русые волосы в стрижке «под горшок», глубоко посаженные серые глаза, крупный нос и вывернутые наружу пухлые губы делал его внешность незабываемой.

«Гипофизарный великан, – ёкнуло у меня в груди, – как Петр Первый».