Курорт Нилова Пустынь и окрестности – целебное и сакральное сокровище Бурятии

Онгоны

Понятие «онгон» имеет несколько значений. Это духи предков-основателей какой-либо отрасли труда; душа шамана или прославившегося человека, выступающая в качестве личного защитника от злых духов; божество, на произношение имени которого наложено табу; изображения духов, сделанные из дерева, меди, серебра, шкурок животных, нарисованные на материи или бумаге. В каждой бурятской семье имелись семейные онгоны. Их почитали, как святыню, молились им, «кормили», выпрашивая благоденствие, здоровье, долголетие потомству. Семейных онгонов изготавливали в течение длительного времени во время специального обряда. Хозяин юрты приглашал большое количество человек, которые мастерили изображения, пели, танцевали, а потом угощались. После изготовления онгона приглашённый шаман его «оживлял», «давал дыхание». Приводили козла или барана, под мышкой ему делали разрез и в рану вставляли изображение онгона, оставив на некоторое время в живом теле животного. Затем онгона ставили на коврик, животное закалывали и кусочек его аорты клали рядом с онгоном. Шаман дотрагивался своей тростью до онгона и падал. Через несколько мгновений он поднимался, изображая «оживление» онгона. И только после этого начинал камлать. [31, с. 71]

Бурятские семьи имели настолько много онгонов, что при перекочёвке требовалось несколько мешков, чтобы их уместить. «Поставляемый посреди кибитки, и, следовательно, в… почтеннейшей её части, должен быть Заягчи, верховный творец Заягчи, верховный творец счастья. Поставляемый около дверей должен быть Эмэгэлджи, хранитель стад и преимущественно молодого скота, … в кибитке поставляют буряты Чангату, имя этого идола значит „имеющий (белого) зайца“… Кажется, этот уважаемый идол был покровителем звероловства, а может быть и войны. Впрочем, известны по именам и ещё некоторые онгоны, как-то: Хаянайки, что значит „находящийся подле дверей“; Нохайту, которому посвящали собак; Барас-эбуген (барс – старик), считавшийся обжорой», – описывал иерархию бурятских онгонов признанный специалист по бурятскому шаманизму, учёный-историк, этнограф, доктор исторических наук, Заслуженный деятель науки Бурятской АССР Т. М. Михайлов (1929—2009). [61, с. 236]

Особенно бережно и учтиво буряты относились к онгону Заяши, покровительнице детей. До трёх лет ребёнок полностью принадлежал Заяши. Она ухаживала за ним, по утрам умывала личико, и ребёнок всегда просыпался свеженьким и чистеньким. Когда ребёнок во сне улыбался, то родители знали, что с ним разговаривает Заяши. Если малыш начинал во сне плакать, значит, Заяши отлучилась, и сейчас малыша пугают злые духи. Пока ребёнок принадлежал Заяши, он воплощал собой нечто священное, подобное божеству-бурхану. Буряты никогда не ругали своих детей. У них существовало табу перешагивать через ребёнка, проносить над его головой что-нибудь грязное, осквернять детскую одежду, резать её или отдавать кому-нибудь чужому. «Благодаря подобным представлениям, у монголоязычных народов было развито мягкое, бережное отношение к детям, что отмечается и сейчас», – отмечала в монографии «Доламаистские верования бурят Г. Р. Галданова (1942—2001), бурятский учёный-буддолог, этнорелигиовед, старший научный сотрудник Института монголоведения и буддологии БФ РАН. [31, с. 45—46]

Самыми древними онгонами были «пять почётных»: соболь, белка, горностай, хорёк и заяц, посвящённые предкам-тотемам. В Тункинском крае особым почётом пользовался онгон соболя, Булгата-онгон, от которого зависела добыча шкурок этого зверька. Соболя называли «хуиииунн», «уважаемый, ценный зверёк». После удачной соболиной охоты лучший мастер снимал шкурку соболя, из которой готовили соболиное гнездо. В него укладывали тушку зверька, придавая ей положение спящего. На ногах соболя подрезали жилы, а в нос засовывали хвост. Таким образом, в будущем соболь не мог убегать от охотника и чуять его приближение. Вернувшись с охоты, гнездо с соболем крепили высоко на дереве. [61, с. 75—76]

О появлении Булгата-онгона рассказывает легенда тункинских бурят. «Булгата-онгон была прежде большая шаманка у минголов. Утха (род) её Шошолок. Эта шаманка была сильнее всех шаманов и шаманок. Имя её Хан-Хамакша-Утодой. У нея был муж Бурхи-зарин и сын Буша-зарин. (Зарин – шаман). Желая испытать чубарого коня, она поднялась с ним на вершину горы Шарсын. Тогда конь, осердившись, говорит: „Ты хотела меня испытать, поднимусь ли я на вершину этой горы. Я не только могу подняться на вершину этой горы, но могу даже вознестись к своим Шарайцам на Шара-Хасар-Тэнгэри (Желтощёкоё Небо) “. Сказавши так, он вознёсся, оставив шаманку на вершине горы. После этого шаманка поймала скачущего по вершине елей чёрного соболя и на нём спустилась с вершины горы. Шаманка эта, после смерти, сделалась Булгат-онгоном. Сейчас оногон этот есть в каждом бурятском доме. В прежние времена оногон делали на соболе, теперь же заменяют соболя ушканом (зайцем), но всё-таки втыкают в него носик соболя». [96, с. 124]

Шаманские онгоны и шаманские обряды

У шаманов имелись собственные онгоны, покровители и помощники, наделявшие особой магической силой. Болезни, которые бурятам представлялись в образе червяков, шаманы либо высасывали ртом, либо изгоняли посохом. Они возвращали похищенные духами или просто убежавшие души, что тоже служило причиной заболеваний. Если болезнь на человека насылал некий онгон, то шаман совершал ему жертвоприношение. Он рисовал на материи охрой человеческое изображение, к которому прикреплял маленькую фигурку человека, символизировавшую жизненную силу (сульдэ) онгона.

Во время камланий шаманы «впускали» онгонов в себя. «Онгон ороо», «дух вошёл», – говорили буряты, когда в состоянии транса шаман говорил от имени вошедшего в него духа. Сильные шаманы использовали онгонов при лечении самых тяжёлых заболеваний, в том числе опухолей. Опухоли лечились тремя способами. В первом случае шаман калил на огне кусок железа или камень и прижигал им больное место, читая огненное заклинание. Во втором случае он ошпаривал опухоль пациента горячей водой или хлестал по ней вымоченным в кипятке пучком травы, читая заклинание воды. В третьем случае шаман докрасна раскалывал кусок железа, лизал его обильно смоченным слюной языком, дул на больное место и читал заклинательный текст. [57, с. 70]

На шаманах лежала ответственность за благополучие и счастье жителей улуса. С помощью плётки они изгоняли злых духов из жилищ, проводили обряды на привлечение благополучия. Один из обрядов назывался «Призывание счастья, благодати» («хэшэг даллаха»). Шаман сначала проводил очищение места, людей, посуды курящейся богородской травой (чабрецом) и пихтовой корой. Потом совершал возлияние вином или водкой духам-старцам данной местности, духам-родственникам по мужской линии, ушедшим из жизни в расцвете лет, делал возлияние водкой своим духам-предкам. Наконец, сооружался жертвенник и возле него расстилался чистый белый войлок. На войлок ставили блюда с молочной пищей, хлебом, сахаром, бутылки с крепкой водкой. В деревянное ведро наливали тараг (простоквашу). Резали упитанного барана и сразу варили всё мясо. Затем отделяли грудинку, накрывали её красным шёлком, сверху клали вату, ковыль и на всё это ставили онгона в виде человечка, изготовленного из грудинного жира. Взяв большое ведро, наполняли его топлёным маслом, клали в него берцовую кость барана, четыре высоких ребра, прямую кишку и прикрывали ведро шкурой белого ягнёнка. На шкурку ставили сооружение с грудинкой. Потом из тонких хворостинок на тлеющих углях костра возводили треугольное ограждение и поверхность внутри него тоже устилали хворостинками. У трёх ножек тагана укрепляли ивовые ветки и на них вешали куски бараньего жира и пряди шерсти. Закончив приготовления, шаман брал в руки ведро с грудинкой и принимался камлать. Все участники обряда разбирали расставленные на войлоке блюда и бутылки с водкой, расстёгивали пуговицы воротников, покрывали головы шапками, расправляли подол одежды и по кругу солнца двигали блюдами с едой и бутылками, повторяя за шаманом: «А, хурый! А, хурый!» («А, хурый!» – «Поклоняемся!»)

Закончив «призывание счастья», шаман передавал ведро с грудинкой хозяину дома и говорил: «Буян, уг гарбал, хэшэг чиндамани» («Вот добродетель ваших тэнгри, ваших предков, здесь счастье, драгоценность»). Затем он клал грудинку в оградку из прутиков, поджигал оградку и лил в огонь масло из ковша. После чего все начинали угощаться и веселиться. На другое утро шаман гадал об успехе камлания. Он наливал в чашу кипячёное молоко и сверху опускал «гнездо», сделанное из чистой белой овечьей шерсти. Потом в железном ковше, наполненном топлёным маслом, плавил кусочек олова. Расплавленное олово выливал в чашу с молоком и «гнездом», и олово уходило на дно чаши. Когда олово застывало, шаман его вынимал и по его форме, по количеству ямочек и лунок определял, много ли будет в семье детей, и как будет размножаться скот, главный символ счастья бурят-скотоводов. [31, с. 72—73]

Представление бурятского шаманизма о душе

Согласно учению высших шаманов, человек имеет три души. Первая душа, «душа-судьба», «сульдэ» – хорошая душа. Она представляет собой жизненную субстанцию человека и одновременно гения-хранителя. Символом сульдэ выступают сияние луча света, уголёк, камешек, волосы, кровь, стрелы. Душа-судьба возникает при сотворении человека, всю жизнь заботится о его благополучии, ходатайствует о нём перед тэнгэринами. Если человек преуспевает, то сульдэ хорошо одета, ездит верхом на коне и радуется. Если человек живёт худо, то сульдэ плохо одета, ходит пешком и печалится о человеке. После смерти человека сульдэ поднимается на небо и там остаётся жить с тэнгэринами. В самых ранних представлениях о душе сульдэ умершего становилась гением-хранителем рода и семьи, воплощаясь в черепе и родовом знамени.

Вторая душа, «амин» – душа-дыхание. Это средняя душа. Она находится в человеке, а во время сна оставляет тело. Когда духи преследуют среднюю душу, то она плачет. Если духам удаётся поймать и увести душу-дыхание, то человек заболевает и умирает. После смерти амин становится духом-бохолдоем и странствует по земле. Духи-бохолдои враждебно относятся к людям, вредят им. Дух-бохолдой ходит в одежде, в которой похоронили умершего; пользуется положенными рядом с ним вещами; ездит на его коне. Духи-бохолдои устраивают по ночам гуляния, вечеринки, охоты-облавы и стараются поймать души живых. Во время своих увеселений в степи, в горных падях, в лесах и болотах бохолдои разжигают бледно-синий огонь. Если живой человек, подвергая себя большой опасности, украдёт его, то станет очень богатым.

Третья душа, душа-тень, «сунэсун» – плохая душа, призрачный двойник человека. Она похожа на тело (бэйе), материальна, но материя её очень тонка. Сунэсун не оставляет следов и не шуршит листьями при движении. Она может покидать человека во время сна, выходить из тела и давить на него. Тогда снятся кошмары. Чтобы избежать ночных кошмаров, буряты либо делают три узла на поясе и кладут его в изголовье, либо кладут рядом ножик. Сунэсун могут похитить духи. Лишившись сунэсун, человек становится вялым, сонливым, ко всему равнодушным. Про такого человека буряты говорят: «У него не стало души-тени». После смерти человека сунэсун остаётся возле тела, караулит кости и никуда не уходит. Когда же и от костей ничего не остаётся, плохая душа превращается в вихрь, истончается и исчезает. [1, с. 27—29]

Обряд возвращения души при испуге

Когда душа покидала тело в результате сильного испуга, то проводился обряд «хунэхэ хуруйлаха». Его мог совершить только очень сильный и знающий шаман с белым утха. Приведу описание обряда возвращения души, сделанное П. П. Баторовым (1850—1927), тайшей (старейшина рода, соответствует русскому дворянству), просветителем и собирателем бурятского фольклора, членом Восточно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества, одним из организаторов Бурятского отдела Иркутского музея. Для совершения обряда брали чистый белый войлок, не бывший в употреблении, в качестве подстилки для больного. Второй кусок такого войлока клали под ноги шаману во время камлания. Потом на дно ведра с молоком, поставленного у западной колонны юрты, клали рублёвую серебряную монету и втыкали «далангайин хомо», специальную стрелку для испрошения земных и небесных благодатей при всяком священном обряде. К стрелке за ушко привязывали длинную шёлковую нитку красного цвета, а к ней медную пуговицу. Нитку через дверь протягивали на улицу, где заранее среди двора втыкалась небольшая берёза, и прикрепляли к дереву. Нитка служила путём для возвращения в тело исчезнувшей души. Дверь юрты всё время оставалась открытой. Возле берёзы сидел человек и держал за повод самого лучшего осёдланного коня больного. Возвращение души распознавалось по лошади, которая начинала дрожать. Душа по нитке переходила в человека, который держал лошадь, а из него – в покинутое при испуге тело.

В юрте на стол ставили вино, тарасун, табак, сладости. Посуда, в которую клали еду и сладости, предварительно окуривалась шаманом дымом можжевельника. Если заболевший человек был стар, то в юрту собирали как можно больше стариков и старух. Если средних лет – то его сверстников. Если обряд проводился для ребёнка, то в юрту собирали детей обоего пола, а к сладостям добавляли детские игрушки. Мать исцеляемого ребёнка сидела возле него с обнажённой грудью. Во двор загонялся весь скот и даже собаки. Порой шаман требовал загнать во двор скот соседей больного на тот случай, если сбежавшая душа одичала и пристала к скоту или собакам. Больного и всю его семью одевали в самую лучшую и чистую одежду. Все присутствовавшие при камлании были чисто умыты и хорошо одеты. Двор и юрта блистали чистотой. Шаман совершал брызганье и молебен сначала хатам, потом эжинам местности проживания больного и его предкам. Затем шаман брызгал своему шаманскому утха и просил благоволения и помощи в деле возвращения пациенту сбежавшей и одичавшей души.

Наконец, начиналось камлание. Шаман становился на белый войлок, брал ведро с далангайин хомо, и, размахивая ведром кругообразно по кругу солнца, входил в экстаз. Он громко призывал душу, а все присутствующие расстёгивали верхние пуговицы у воротников. Среди многочисленных призывов звучали следующие: «А, хурый! – Всё твоё домообзаведение в полном порядке и блестящем положении налицо стоят, – вернись, и, владея ими, будешь блаженствовать на многие годы!.. А, хурый! – Разложенный тобой на очаге огонь твой будет гореть неугасимо десять тысяч лет. Благодатью рождённое тело твоё будет девяносто лет здравствовать и блаженствовать!..Ты знай и пойми, та страна (Тот Свет) черна, холодна и страшна, а эта наша страна светла, тепла и благодатна; ради этого ты вернись к нам. На утуге своём будешь старцем почтенным, в стране своей будешь нойоном главным. Чёрная страна страшна, а светлая страна красива и благодатна, поэтому вернись к нам. А, хурый! А, хурый! А, хурый!» Во время призывов все присутствующие произносили вслед за шаманом три раза: «А, хурый!» Для каждой категории были свои слова, призывающие душу вернуться и водвориться в теле. В заключении шаман говорил примерно следующее: «Испросил я установленным порядком, и хуруем – долголетие, продолжительное благополучие тяжеловесное даланга-благодать, неотразимое и невыразимое благоволение свыше; всё это передано больному! Да будет отныне всё задуманное хорошо, предпринятое исполнится всегда благополучно. А, хурый! А, хурый, А, хурый!» [19, с. 27—29]

Обряды возвращения и водворение души в тело разрешалось повторять до трёх раз в назначенные шаманом дни. Об удачном возвращении души и водворении её на место судили по следующему признаку. Во время камлания больной чувствовал разливающуюся в теле теплоту и начинал плакать. Вслед за ним плакали все родные и даже посторонние люди. Тогда приходила уверенность, что душа водворилась куда следует, и больной скоро выздоровеет.

В более позднее время обряд по возвращению души в тело стал несколько проще. Вот как его описывает Ирина Сафроновна Урбанаева: «Мне было три-четыре года, когда я упала с чердачной лестницы и после этого стала вялой, сонливой, сидела, забившись в какой-нибудь угол. По ряду этих специфических признаков взрослые установили диагноз «Иунэкэн гараа», что в буквальном переводе можно передать так: «душа покинула тело». Хотя понятие «Иунэкэн» и «душа» не являются вполне эквивалентными.

Определив причину моего недуга, провели специальный обряд хуриилха. Мне врезалось в память, как люди, в том числе моя мать и я сама, выстроившись цепочкой, брели на закате, держа в руках принадлежащие мне вещи, а также молочную пищу и детские лакомства, и выкрикивали моё имя, призывая вернуться домой: «Ира, Ира! Йер! Йер наашаа!» Самым удивительным и странным казалось мне то, что эти люди вели себя так, будто меня нет, хотя я шла рядом со всеми. И, в то же время, я понимала, что это не игра, и что меня ищут. Этот случай так и осел в моей памяти надолго неразрешимой загадкой. А после обряда я, действительно, поправилась» [104, с. 5—6]

Обряд «просить долголетия»

В честь хозяина мира мёртвых Эрлик-Хана, распоряжавшегося людским долголетием и сроком жизни каждого человека, шаманы проводили ночью в лесу обряд «просить долголетия». Обряд считался обязательным: его полагалось совершить в течение жизни три раза мужчинам и один раз женщинам. Для мужского обряда закалывали чёрного барана, для женского обряда – овцу белой масти. Её приносили в жертву невестке Эрлик-Хана, дочери великого Буха-Нойона.

Жертвоприношение совершалось древним бурятским способом. Заклав животное, шкуру его снимали вместе с головой, ногами, дыхательным горлом и вешали на берёзовый шест. Голову, повёрнутую на восход солнца, украшали ленточками, а в зубы втискивали пихтовую кору. Потом, разложив костяк так, как он был расположен у живого барана, его сжигали, накрыв шкурой. Всё это называлось «зулхэ». Согласно шаманизму, душа жертвенного животного должна была взойти на небо и снова вернуться. Во время обряда шаман камлал, испрашивая у Эрлик-Хана жизненную силу для заказчика обряда. Водружение «зулхэ» на высокий шест призвано было напоминать Эрлик-Хану, что ему принесена жертва, и устроитель обряда должен получить желаемое. В обряде принимали участие родственники устроителя. После камлания мясо и внутренности барана участники обряда варили без соли и съедали. Шаманское табу запрещало убирать зулхэ, и оно висело, пока не рассыпалось в виде трухи. [31. С. 72, 96]

Народная бурятская медицина

Представителями бурятской народной медицины с древнейших времён были знахари-эмчи. Как и шаманам, им полагалось иметь утха, знахарскую наследственность. Народные целители придерживались и продолжают придерживаться мнения, что причины всех заболеваний лежат в тонкой сфере. Это может быть осквернение, загрязнение души, нарушение табу и традиций, забвение предков и домашних духов-покровителей, чужое заклятье, кармическая болезнь. Прежде чем приступать к лечению, эмчи-знахарь проводил диагностику методом «узэл узхэ», виденьем, дабы установить конкретную причину. Виденье осуществлялось как самыми древними, дошаманскими способами гадания на бараньей лопатке и внутренностях животных, так и с помощью ритуальных металлических заркал-толи или смотрением на водку. Бурятские эмчи-знахари также владели и до сих пор владеют традиционной ценрально-азиатской астрологией зурхай. Точность виденья обеспечивают божества-покровители целителя и отсутствие у него корыстных целей. [103, с. 271—272]

К наиболее древним методом диагностики относится гадание на бараньей лопатке. Лопатку обжигали на огне и делали предсказания на основании появившихся трещин. Две большие продольные трещины на лопатке означали дорогу живых и дорогу мёртвых. Всё зависело от их длины и направлений. Если длиннее оказывалась дорога живых, то предсказание считалось благоприятным. Если трещина уклонялась наружу, то означала конец жизни. Появление некоторых трещин предсказывало радость и небесную радость. Порой трещины указывали на необходимость совершения определённых обрядов. [108, с. 297—298]

Одновременно существовали методы народной медицины, имевшие свойства «скорой помощи» и доступные любому человеку. Резь в животе лечили горячим крепким тарасуном натощак, ягодами черёмухи и черники. При ангине пили ложку крови, взятую из надреза языка овцы или домашней козы. Для больных ангиной мужчин готовили отвар ягод шиповника с сахаром, для женщин – отвар из стеблей шиповника. На обмороженные места накладывали снег, потом их натирали водкой или спиртом, затем мазали гусиным или медвежьим жиром. Больных гастритом одевали как можно теплее, чтобы вызвать пот, ставили горячие припарки на живот. Давали им пить ружейный порох: одну ложку на чашку горячей воды и есть сырые яйца.

Простудный кашель лечили молоком, сваренным с сахаром. Затем проводили обряд: больной в полночь своей мокротой от кашля оплёвывал кусок древесного угля, относил его на большую проезжую дорогу и оставлял на середине. При длительном катаральном кашле больным давали винную настойку со стручковым перцем, по нескольку капель вина с медвежьей желчью. При очень сильном кашле и боли в груди кипятили в воде иглы боярышника (боярки) числом девять или трижды девять, настаивали как чай и давали больному пить. От мышечных судорог прикладывали к больным местам холодное железо или горячий камень, обернув его горячей тряпкой, а потом секли жгучей крапивой. [20, с. 33—41]

Целители-эмчи владели знаниями о разных лечебных травах. «Есть корень травы хун-хорхон (человеческий корень), который целебен от всех болезней. Этот корень похож на человека и разделяется на мужской и женский пол. Прежде этот корень выкапывали следующим образом. Кто знает этот корень, тот, найдя его, выстраивал перед ним небольшой шалаш, чтобы корень не видел солнца. Иначе, если корень увидит солнце, наступит страшная засуха. Когда корень выкопают, то из него вырезывают маленький кусочек в том месте, где у больного болит. Например, если у больного болит правая рука около плеча, то и на корне вырезывают кусок непременно около правого плеча. С другого места вырезывать нельзя. Когда этот корень выкапывают, он плачет по-человечески. Обычно буряты считают большим грехом выкапывать этот корень». [96, с. 83—84] К подобным древним знаниям относился обряд «клятва траве», записанный М. Н. Хангаловым: «Прежде буряты как будто бы знали много лекарственных трав, но перезабыли. По мнению бурят, когда берёшь лекарственную траву, нужно дать клятву. Что будешь жить с помощью этой травы и что, кроме неё, тебе не нужно ни хозяйства, ни жены, ни детей. Давать такую клятву буряты считают за грех, вследствие этого они не старались узнавать лекарственные травы, и потому, какие знали, позабыли. Буряты, знающие эти травы, от тех, которые просят показать их, требуют принести вышеописанную клятву. Кроме того, узнающий о целебном свойстве травы должен иметь на то наследственное право (утха); иначе он скоро умрёт. По мнению бурят, тот, кто знает какую-нибудь лекарственную траву, должен показать её перед своею смертью другому человеку, но под условием той клятвы, если найдётся к тому охотник. Без клятвы же передавать это знание, по обычаю, нельзя». [109, с. 55—56]

ЛАМАИЗМ БУРЯТ ТУНКИНСКОГО КРАЯ

Основы ламаизма и начало его распространения в Бурятии

Первое знакомство бурят с буддизмом в его ламаистской форме произошло в XVII веке. Лама в переводе с тибетского языка означает «высший», а его главная функция – быть учителем-наставником. Ламаизм преподносился бурятам следующим образом. Всё материальное заключается в трёх отдельных мирах: небесном, земном и подземном. Существа этих трёх миров делятся на 6 разрядов. В небесном мире живут тэнгрии и воинственные божества асурии. Они постоянно ведут между собой борьбу. Но, несмотря на это, их жизнь относительно счастлива. На земле обитают люди и животные, а в подземном мире – бириты и адские существа. Подземный мир полон страданий. Бириты живут в преддверии ада, где они постоянно ощущают невероятный голод, но утолить его не могут. В аду царствует страшный судья Чойчжил со своими слугами. Здесь грешники подвергаются самым сильным мучениям. Под именем Чойчжила ламаизм включил в свой пантеон шаманского владыку подземного царства Эрлик-Хана, которого на иконах изображали синего цвета и с головой быка.

Ламаизм описывал жизнь, как мучительный круговорот бесконечных перерождений. Рождение человека не есть начало его бытия, как и смерть не является его концом. На своём пути существо многократно перерождается, принимая то форму бирита, то форму адских существ, то животного, то человека. Впрочем, за особые заслуги можно переродиться в форме тэнгэри или асура. В этом мире нет, и не может быть спасения. Блаженство даётся лишь тогда, когда существо достигло нирваны. В ламаизме общепринятый буддистский путь к нирване несколько изменился и удлинился. Появились новые ступеньки к блаженству на небесах и дополнительное учение о небесных царствах. Побыв определённое количество лет в том или ином царстве, существо вновь вступало в круговорот перерождений. И только после пребывания в высших небесных сферах оно довольно легко достигало нирваны. Ламаизм рассказывал о рае Сукавади, блаженство которого равносильно блаженству в нирване: «В царстве этом всё переполнено святостию (арилоксан). Его украшает священное дерево – боди модо. Оно озаряется огнём божественной премудрости – былге билик, согревается теплотой праведности. В нём вкушают пищу духовную – диану идеген, пиют из источников, исполняющих всякое желание – эрил хангаху аршиану осу загоглахой-еце, босо ундаган кемеку неречу угей… Там не стареются и не умирают, не знают других путей, кроме пути вечныя правды». [6, с. 353]

Проповедовавшие в Бурятии ламы из Тибета и Монголии учили непротивлению, отрешению от благ житейского мира, смирению, терпению, любви ко всем живым существам и запрету убивать их, вплоть до самых мельчайших. О ламе проповедовалось, как о совершеннейшем существе, к которому следует относиться с благоговением, всегда его кормить, беспредельно верить в него и исполнять все его приказания. Ламаистам предписывалось читать молитвы и совершать многочисленные религиозные обряды. Большинство молитв народ не понимал, однако верил, что их прочтение или написание обладает магической силой. Наиболее близкой для бурят стала обрядовая сторона религии, связанная с принесением жертв различным божествам, духам и с преподнесением ламам подарков и платы за совершаемые требы. [35, с. 7—8]

Ламаизм пришёл в Бурятию через приграничную Монголию. Бурятские князья-нойоны начали приглашать монгольских лам на должности писарей, лекарей, домашних учителей. Ламы обустраивали в княжеских дворах небольшие молельни-кумирни, где проводили службы. Постепенно буддизм распространился и среди простого населения. Прибывавших на бурятские земли лам «расписывали» по родам. Каждый род ламаистов имел небольшие дуганы-сумэ, небольшие храмы в виде войлочных палаток, где ламы служили молебны. Они читали главные буддистские обрядовые тексты, распевали хвалебные гимны своим богам, возносили им молитвенные просьбы, одаривая присутствующих благопожеланиями и совершая жертвоприношения гневным хранителям буддистской веры, которых буряты называли сахюусанами.

Желая привлечь в своё лоно как можно больше бурят-шаманистов, ламаистское духовенство вводило в буддистский пантеон особо почитаемых бурятских божеств. Священные шаманские места объявлялись буддистскими святынями. В древних тэнгрианских и шаманских молитвах имена тэнгэринов и эжинов заменялись именами ламаистских богов. В несколько изменённом виде сохранился и древний культ обо. Вот что писал об этом Д. Банзаров, ламаист по вероисповеданию: «Распространение новых религиозных понятий не могло уничтожить жертвоприношений при обо, ибо это был род народных праздников, о которых жители сожалели бы больше всего…

Место для обо выбирается приятное по своему положению, величественное, возвышенное, гористое, обильное травами и водою. На избранном возвышении отмеряется круг известной величины; тут из земли и каменьев делают насыпь, в которую кладут вещи: панцирь, шлем, оружия и платья, всякия кушанья, посуду, шёлковые ткани и лекарственные вещества; по бокам должны быть также разнаго рода украшения; на насыпь садятся деревья или ставят изображение птицы гаруды; или, согласно древним обычаям, втыкают в неё лук, стрелы, копьё и меч. Обо должно состоять из многих таких слоёв, и в каждом слое свои принадлежности и украшения: изображения множества зверей, птиц, камни и листы с написанными на них молитвами. Вокруг большой насыпи сыплются ещё двенадцать малых, так что все тринадцать обо представляют весь мир, как его изображают буддисты, т. е. средняя насыпь соответствует горе Сумэру, а прочия малыя – 12-ти… частям мира.

Что касается до освящения обо и обрядов, совершаемых при этом случае, то они происходят со всеми принадлежностями буддистскаго богослужения. Обрядник предписывает читать много молитв и приносить столь разнообразные жертвы, что описать их трудно. Кровавые жертвы запрещены, и вместо них употребляются плоды, молоко, вино, сыр и т. п. С молитвами и жертвами велено обращаться не к одним местным божествам, … т. е. богам обо, но к гениям – всех стран, чем либо важных для буддистов, каковы: Магада, Будала, Удияна, Шамбала, Гридракута, Тибет вообще и, наконец, все страны монгольския. Во время службы при обо делают рашиян, т. е. святую воду, которою окропляют стада…

Счастие в настоящей жизни, благоденствие народа, умножения стад, увеличение богатства, удаление злых духов, отвращение болезней – вот благодетельные следствия обо и жертвоприношений его гениям.

По окончании священных обрядов при обо начинаются увеселения: скачка, борьба и пиршество, согласно древним обыкновениям народа». [17, с. 18—20]

Ламаизм с конца XVII века до начала XX века. Дацаны

«В XVII веке, когда русские пришли в соприкосновение с монголо-бурятскими князьями, их поражала та церковная обстановка, которой окружили себя последние. В юртах, в большом числе, стояли литые, серебряные с позолотой, бурханы; перед ними – такие же дорогие большие чаши. Вокруг свечи, зажигавшиеся на подставках… Бросалось в глаза, что около князя обычно сидел лама, с которым тот неизменно советовался», – писал в статье «Туземная интеллигенция в Сибири» профессор истории, этнограф Николай Николаевич Козьмин (1872—1938). [48, с. 72] Многие бурятские тайши, старейшины родов, не будучи официальными ламаистами и имея в роду очень сильных шаманов, содержали домашние буддистские храмы, при которых жили ламы. Вхождение Бурятии в состав России в 1661 году поставило вопрос об отношении новых властей к буддизму. В 1728 году царский наместник Л. Рагузинский признал ламаизм «религией дозволенной». В 1741 году императрица Екатерины II узаконила «ламайскую веру» на территории Российской Империи, а ламы принесли присягу на верность «белому царю». Теперь они имели полное официальное право проводить молебны, обряды, строить дацаны и открывать при них школы.

В 1764 году императрица признала буддизм одной из государственных религий, учредив пост Пандидо-хамбо ламы («учёного настоятеля»), высшего духовно-административного лица бурятских ламаистов. Им стал Дамба-Доржи Заяев (1710—1776). Его буряты-буддисты и сейчас воспринимают как перерожденца, получившего буддистское учение в одной из прежних жизней непосредственно от Будды Шакьямуни. Юношей Дамба-Доржи Заяев отправился в Тибет изучать буддистскую философию, где познал смысл всех 108 томов священной книги Ганджур. Вернувшись через 7 лет в Бурятию, он занялся религиозным просвещением своего народа, проповедуя буддизм по тибетскому образцу. Первые проповеди Заяева проходили в войлочных дуганах. Со временем по его инициативе развернулось масштабное строительство каменных и деревянных дацанов. При Дамба-Доржи Заяеве дацаны стали превращаться в оплот духовных ценностей народа, его консолидирующую основу. Дамба-Доржи Заяев прекрасно понимал, что только подчинение правительству России даст возможность сохранять и развивать в Бурятии буддистскую веру. Во время правления Екатерины II Пандито-хамбо лама был приглашён в Москву в состав комиссии по составлению нового религиозного уложения для последователей различных религий Российской Империи. В свою очередь, высшее ламаистское духовенство в 1766 году объявило императрицу Екатерину II и её потомков божествами на земле, воплощением Белой Тары, матери Будд прошлого, настоящего и будущего, олицетворяющей добродетельное поведение просветлённых существ.

В начале XIX века произошло значительное укрепление положения ламского сословия правовыми нормами. По «Степному уложению» 1808 года за оскорбление ламы, как и за оскорбление представителя светской власти, виновным полагался штраф до 50 рублей, наказание розгами и принудительными работами. Ламы, наравне с родовыми князьями-нойонами и родовыми старшинами-тайшами, входили в состав Степных дум, как тогда назывались бурятские органы народного самоуправления. Однако такая социальная активность была присуще не очень многим буддистским священникам. Большинство из них выполняли свою духовно-религиозную миссию: проводили хуралы и обряды, лечили свою паству методами тибетской медицины и составляли для неё астрологические прогнозы.

Основная деятельность ламства сосредоточилась в монастырях-дацанах. Во главе дацанов стояли настоятели-шэрэтэ. Бурятский буддизм развивался в традициях школы Гелгупа, которая особое внимание уделяла образованию. Оно базировалось на трёх познавательных процессах: слушание, обдумывание, созерцание. Ученики-хувараки изучали в дацанах 10 наук. «Пять больших наук» включали философию буддизма, логику, грамматику, медицину, технологию ремёсел. «Пять малых наук» – синонимику, математику и астрологию, поэзию, музыку, риторику, театральное искусство. По окончании обучения выпускники защищали ламскую степень гецула (давали 35 обетов) или гелуна (давали 253 обета). Одни из выпускников оставались продолжать учёбу для получения высоких научных степеней и буддистских высших посвящений. Другие – распределялись в небольшие дацаны и улусы. Среди дацанов были монастыри школьного типа, специализировавшиеся на отдельных факультетах: богословско-философском, тантристском, медицинском.

При дацанах работали типографии-печатни (барай-сумэ), мастерские по изготовлению предметов культа. В барай-сумэ ксилографическим способом печаталась буддистская литература на тибетском и монгольском языках, азбуки, пособия по грамматике, учебная дидактическая литература. Каждый лист вырезался вручную с деревянных клише в зеркальном изображении, его покрывали краской и тиражировали. Книги хранились в деревянных шкафах дацанских библиотек. С начала XIX века при дацанах начали открываться школы для мирян, а несколько позже – приходские училища, действовавшие вплоть до 20-х годов XX века. Детей и молодёжь здесь обучали грамоте, приобщали к ламаистской нравственности и духовности.

Число лам и дацанов в Бурятии постоянно росло. Разумеется, это мешало вести миссионерскую деятельность православным священникам. Бурят Тункиского края во главе с родовыми старшинами Иркутская православная епархия относила к наиболее ревностным приверженцам ламаизма. В 1853 году российское правительство ввело в действие «Положение о ламайском духовенстве». С одной стороны, оно запрещало открывать новые дацаны, устанавливало для них «штаты» монахов, вводило различные ограничения для лам. С другой стороны, «Положение» наделило Пандито-хамбо ламу землёй в 500 десятин, настоятелей дацанов – земельными участками по 200 десятин, «штатные» ламы получали от 30 до 60 десятин. И даже ученики-хувараки имели по 15 десятин земли каждый. Это «Положение» действовало до 1917 года.

Кыренский дацан. «Переход в буддизм» хата Буха-Нойона