Белорусские знахари. Легенды, предания, рассказы, обряды. Этнографические материалы конца XVIII – начала XX века

– Куда же она делась? Тут же она была. Позовите её с околицы!

Бросились домашние за околицу, звали, искали, нигде девки нет. Заколотилось у матери сердце. Все сидят и полдничают, а она плачет. Искали девку долго, везде спрашивали. Туда пойдут узнавать – тут её нет. Сюда пойдут – тоже нет. И в воде искали, а потом стали поминки служить: как нет, так и нет. Вот год прошёл и второй. И девку эту всегда в церкви поминали. Как поминают, так матери на сердце легче.

Семь лет этой девки не было, семь лет водил её лесовик. Чем только она ни питалась, чем только душа её жива была. Даст ей лесовик губяшечку. Губяшечка, она как просвирочка, вкусная такая. Она потом рассказывала: «Как съем её, так до завтра и есть не хочется. И думать о еде не хочется». Приходит время спать. Приходят они к поляне, мхом поросшей, и так ей там мягко и тепло. А она всё время в одной рубашечке.

Придут они невидимые на свадьбу. Будет на той свадьбе тихо и хмуро, все гости задумчивые, затуманенные, молчат: словно тёмное облако повисло. А как придут лесовик с девкой, так сразу веселье, песни, игры. Пройдут они возле стола – и молодые целуются.

Заходят они в дома. «Там мой путеводитель порядок проверяет, – рассказывала девка. – Если что не в порядке, то кривится, не по нутру ему непорядок. Когда в доме хлеб из сеяной муки, он, пожалуй, откушает. А из не сеяной – обязательно откажется. Муку важно просеивать. Если кто хлеб, отобедавши, кладёт на лавку, это совсем не хорошо. Лесовик к нему не притронется. Если же кто воду процедит, наливая в дежу, то хлеб очень полезен, и есть его приятно. Ещё в закромах муку надо накрывать покрышкой.

Зашли мы раз в избу. В ней одни спят, не помолившись. И это нехорошо. А другие перед сном помолились. Это правильно. Ложась спать, надо перекреститься и Богу помолиться. И детей перед сном перекрестить. Перекрещённого во сне ангелы охраняют, а не перекрещённого – нет.

Входя в хату, где ссоры нет, он всегда долго стоит, всё осматривает. А если ссора не дай Бог, то торопит: «Здесь не будем, не будем. Здесь и Бог не бывает». Каждый день мы не больше, чем в двух дворах побудем, и снова в лес.

Как какой престольный праздник в селе, какая ярмарка, так мы уже тут. Будем ходить по рынку. Пойдёт он мимо лавок, товара не будет брать бумажного. Не берет, а только смотрит на него. Пройдёт возле лавок, возле всех. Послышится крик: водку пьют и льют, как разливное море. Купцы разрываются от азарта, народ наперебой их товар расхваливает, а Бог цены строит.

Возьмёт он и мне даст пряник, баранку, ореха два-три. Тут и съем, а в запас ничего брать нельзя… Будет, словно не нарочно, водить на ярмарке возле матери, возле всей моей родни. Как гляну я – слёзы катятся из глаз, ноги подкашиваются, жалко мне их – стараюсь задеть их хотя бы локотком. Он позволяет, но ни отцу, ни матери я не видна.

– Тебе родни не надо, пойдём, – говорит и уводит меня от них. Слышит ли их сердце, что я так близенько была возле них?

Стоим мы раз перед окном. Огонь горел, а потом погас. Сидит мать над больным ребёночком. А ребёночек кричит, – день и ночь всё кричит. «О, Господи Милостивый, пришли человечка, чтобы толкнул его немножко, дурь сбил», – просит мать.

А он всё стоит и слушает. «Пойдем, девка, покачаем дитёнка!» Как вошёл в хату, три раза качнул ребёночка, тот успокоился и затих, матери поспать дал. Та благодарит:

– Благодарю Господа Вышнего. Слава Богу, мой ребёночек спит.

Проспал ребёночек три дня. Пришли мы спустя три дня. Ребёночек опять закрикивается, а мать просит:

– Господи Милостивый! Хоть бы ещё того человека Бог привёл. Я бы ему молебен благодарный отслужила.

– Зайдём, девка, опять колыхнём его, пока жизнь его не прикончит: он немного проживёт. А она Богу молится – помолится и за наше здоровье. Дитя успокоится, а нам будет от матки благодарность!..

Обо всех думает, добрый. Подумает ли обо мне, приведёт ли меня когда-нибудь к матери и отцу?

Как седьмой год прошёл, привел он меня к корчме, где лавки на улице выставлены. Там мои мать с отцом сидят и горелку пьют. Отец выпьет стакан и матери даёт: «Пей!» А матери как-то не пьётся.

– Пей ты сам!

Отец налил второй стакан и опять даёт матери. А я всё мать толкаю. Она как крикнет:

– Водка какая противная!

И шлёп водкой через плечо прямо мне в глаза. Лесовик говорит:

– Вот когда тебя мать заберёт! – и оттолкнул меня от себя. Видна стала я людям и бросилась на грудь матери.

– Дочушка моя родимая! – закричала мать.

Схватила я её за шею – рук не разнять. Стала она бледная, как кора у берёзы.

– Как же ты мхом обросла, и кусочки одёжы приросли к твоему тельчику. Находилась, деточка?

– Ах, находилась, ах, находилась, мамочка!»

Стал народ приходить и дивиться лесной девке. Стала она лечить и ворожить, и говорить истинную правду. Ладная была девка, но очень уж серьезная». (11. С. 78—81)

Лесовиха, жена Лесового, тоже наделяла людей знахарскими способностями. Существовало следующее поверье. Родив ребёнка, она оставляла его голенького лежать на ветке дерева. Если проходивший мимо человек замечал младенца и накрывал своей одеждой, Лесовиха появлялась перед ним и предлагала на выбор богатство, власть, знания. Пожелавший иметь богатство сразу получал полные карманы золота. Но, выйдя из леса, он обнаруживал там лишь перегоревшие угольки. Совсем по-другому Лесовиха относилась к желавшим получить знания, одаривая их даром знахарства, как крестьянина Петрока.

Как Петрок прикрыл в лесу ребёнка и получил знания

«Косил Петрок сено на обочине леса. Стал к вечеру одолевать его сон. Видит он то ли во сне, то ли наяву: лежит ребёночек голенький-голенький, и весь в цветах. Очень жалко стало ему того ребёночка, и прикрыл Петрок его своей курткой. И тут, будто во сне, является к нему лесная девица, волосы распустивши, и говорит:

– Что тебе дать, Петрок, за то, что прикрыл моего ребёнка? Что ты хочешь: богатство, власть или знания?

– Не хочу я власти и того богатства. А нельзя ли мне получить знания?

Понравились слова крестьянина лесной девице.

– Хорошо, Петрок. Сделаю это для тебя. Ты будешь шептать, много шептать. И много пользы дашь и людям, и скоту.

С тех пор наш Петрок стал знахарем, а лесная девица его не забывала, часто наведывалась к нему. Он с ней советовался и много толковал. О чём – это уже их дела, нам это неизвестно. Жена Петрока рассказывала: «Лежу с Петроком, а к Петроку приходит лесная девица, волосы распустивши, вся в белом. Я лежу, от страха ни жива ни мертва, вся сжавшаяся. А она мне: „Что ты, кумонька моя!..“ А мне и страшно, и не хочу помешать их беседе, как они о своём толкуют, что к чему относится. Ох, хитра она, очень хитра! А потом она так скромненько уходит от него, как и пришла. Так это ведётся у них».

Раз Петрок пассажирку на чугунке (пассажирский поезд на железной дороге) остановил. Пьяный был, расхвастался: «Остановлю и остановлю!» И действительно, пассажирка раз и стала. А ему потом из города, откуда он ехал, пришлось переезда два месить по грязи». (11. С. 89—90)

Ужи и змеи – носители тайных знаний

Царь-уж

С древнейших времён белорусы делили ужей на лесных и домашних. Домашних ужей они воспринимали, как воплощение духов предков, покровителей дома и семьи. Их так и называли, «домовый уж». Домовых ужей очень любили и всегда под печкой давали им пристанище, кормили молоком и хлебом. Ужи запросто ползали по дому, запускали свои мордочки в миски с едой. Согласно народной вере, если в доме под печкой жил уж, то в доме навсегда селились счастье и достаток.

Проживавшие в северо-западных уездах белорусы переняли у соседей-литовцев древний обряд. Когда домашний уж умирал, хозяева сильно о нём горевали, как о старом семейном друге. Потом делали оберег от всякой беды: сдирали с мертвого ужа кожу и вытапливали его подкожный жир для особой свечи. В тяжёлое время свечу из ужиного жира зажигали даже днём. Свет её разливался по всей земле, освещал тёмные места, будил всех ужей, и они во главе с со своим Царём спешили на помощь. Собравшись вместе, ужи перешаривали всё под землёй и приносили деньги, драгоценности. Они мстили обидчику хозяев и делали многое-многое другое.

У ужей был свой вырай, или рай, куда они уходили на зимовку. В вырае росло Мировое дерево, где каждый обитатель земли имел собственное место. Души людей и птиц помещались на ветках. Ужи устраивались у корней райского дерева. Но не каждому ужу удавалось оказаться в вырае. Укусившие весной или летом человека отлучались от ужиного рая и продолжали влачить на земле самое жалкое существование, стараясь попасть под колёса экипажа или ещё каким-либо способом притянуть к себе гибель. Уход в вырай приходился на Воздвижение, 14 сентября (ст. стиль). В этот день Бог со своими наместниками, пчелой и жаворонком, «замыкал» ворота рая до праздника Сороков, 9 марта (ст. стиль.) Огромный Царь-уж шёл впереди своих подданных. Его чешуя сверкала золотом и серебром, а голову украшала корона из золотых рожков. Самые непроходимые места выбирали ужи для своего похода на зимнюю спячку. Редко кому из людей удавалось встретить их. Если же человеку посчастливилось увидеть на Воздвижение ужей во главе с их царём, то полагалось поклониться Царю-ужу, разложить перед ним скатерть и положить на неё хлеб-соль. Проползая через скатерть, Царь-уж в знак благодарности сбрасывал один рожок. Получив рожок, человек мгновенно обретал необычную мудрость и проницательность, дар угадывать чужие мысли, объяснять причины и следствия событий, умение выпутываться из самых сложных ситуаций.

Похлёбка из ужиного мяса

Народ верил, что можно стать знахарем, съев похлёбку из ужиного мяса. Тогда человек начинал понимать язык животных, птиц и растений. Он врачевал змеиные укусы, и ему не вредил змеиный яд, который знахарь высасывал из ранок. Его уже никогда не кусали змеи, а он сам всегда мог призывать их к себе свистом.

«В селе Никольске Минского уезда Минской губернии жил пан, и у него служил молодой работник. Пан часто брал с собой работника в поездки. Работника удивляло, что всякий раз хозяин приказывал ему остановиться то лесу, то в поле, а сам что-то слушал. Стало парню очень интересно, что же это пан слушает.

Приедут они, бывало, домой, или выезжают из дома, так пану всё время подают поесть какую-то чёрную «поливку» (похлёбку). Один раз работник не выдержал и тайно от пана попробовал несколько ложек «поливки». Поехали снова в дорогу пан с работником. Теперь уже парень сам, без хозяйских указаний, лишь где что пискнуло или брызнуло, стоит и слушает. Удивило это пана. Спрашивает он:

– Почему ты останавливаешься, что ты знаешь?

– А вот хорошо послушать, как звери и птицы сами с собой разговаривают.

Догадался пан, откуда у работника такие знания.

– Ни ели ли ты ужового мяса, которое мне всегда дают? – спрашивает он.