Счастливая Женька. Начало

Женя открыла кран, посмотрела уныло на текущую воду несколько секунд и закрыла его. Было понятно, что ничего она не сможет делать, пока не выпьет. Так всегда было, – разъясняла она сама себе, – Надо выпить, чтобы начать соображать. Как хорошо, что теперь она всегда помнит, что утром будет худо. Конечно, её домашние заначки, (не считая того, что она покупала) за эти шесть дней истаяли, словно неожиданный и легкий снежок в разгаре марта, но то, что добрая четверть коньяка,верно ждала её под столом, об этом она позаботилась. Когда она её оттуда достала, издав при этом короткий, неразборчивый, но определенно удовлетворительный звук, она была уверена, что толстенькая стеклянная шалунья ей даже подмигнула.За тот период (совсем не показавшийся ей коротким, а тем более легким), за который она, пыхтя и отдуваясь, доставала бутылку, искала стакан и наливала, Женя очень устала. Она присела к столу, борясь с накатившей тошнотой, возникшей от таких упражнений, сковырнула с блюдца подсохший кружок лимона и в несколько длинных глотков выпила. Тошнота понемногу отступала. Снова зазвенел где-то в недрах квартиры её мобильник. Женя недовольно покосилась в сторону, откуда доносились такие раздражающие и лишние в эту минуту трели. Она закурила, и поняла, что жизнь снова налаживается. Нет, безусловно, Шурочке необходимо позвонить, но только не сейчас, через некоторое время, обязательно…

…Такой расстроенной Женя Шурочку не помнила. И такой отстраненной тоже. Голос её был печален и безапелляционен.

– Женя, ты сказала, что выйдешь в понедельник, ты меня уверила в этом! И я сказала Навицкому, что ты будешь… Он и так что-то подозревает… Сказал, что нужно хорошенько проверить твой больничный…

– Шурочка, да пошел он к черту, врач не может заболеть что ли?

– У тебя за этот месяц третий больничный, Жень. Я за себя не говорю, но могут пострадать люди, к которым я обращалась…Понимаешь? И ещё, ты не предупредила, что… намерена болеть дальше. Так не делается, Женя. Это неправильно.

– Шурка, но что же мне делать, я не могу выйти сегодня, и не выходить нельзя. Шурочка, ангел, ты столько раз выручала меня, я знаю и все помню… Шуреночек, ну помоги, будь добра. Последний раз, обещаю…

– Женя, ты знаешь, что у тебя большие проблемы? Да, тебе необходима помощь, но другого рода. Что касается работы, я всех, кого удалось, записала сегодня после обеда. Остальных на пятницу и субботу. У тебя есть несколько часов, приводи себя в божеский вид и дуй на работу. Это все, что я могла сделать для тебя,Женя. Больничный твой нужно сдать до конца этого рабочего дня. Иначе у нас всех гарантированно будут проблемы.

За окном быстро темнело. Ноябрь заканчивался и очень старался быть разнообразным. С утра он притворялся зимой, днем мог брызнуть небольшим дождиком, но зато со шквальным ветром. Затем, как бы извиняясь за эти шалости,посверкивал неярким солнышком, чтобы к вечеру пуститься в сумасшедший танец из холодного ливня вперемешку со снежком. Было промозгло, сыро и неуютно даже в хорошо освещенном, белоснежном кабинете. Жене снова хотелось пить. А ещё больше выпить. У неё была плоская бутылочка в рюкзаке, (купила по дороге на работу), но до сумки ещё нужно было добраться. Интересно, – думала лениво Женя, – Отчего последний пациент всегда самый нудный и тяжелый?! Вопрос был риторический, на самом деле, её это совсем не интересовало. Просто нужно же было о чем-то думать кроме выпивки.

– Я закончила, подойдете через неделю, – сказала, она не оборачиваясь и записывая что-то в рабочийблокнот.

Мужчина грузно поднялся и, не говоря ни слова, вышел. Женя, бросив ручку, отправилась за ширму, где оставляла свои вещи. В тумбочке нашла свой пластиковый, далеко не одноразовый стакан. Выпила с жадностью, оперлась рукой о подоконник. Услышала, что дверь кабинета открылась. Это не могла быть Шурочка, её рабочий день закончен и она ушла на тренировку. Женя с ужасом сейчас представила себя в тренажерном зале. Вот это да, полгода отходила! Ходила, конечно, нерегулярно, через пень-колоду, но, тем не менее, старалась. Как ей удалось? Жаль, что сейчас все изменилось. Ведь именно во время этих походов она по-настоящему сдружилась с Шурочкой и Володей. Сейчас об этом не может быть и речи. Даже подумать страшно. Ей и просто стоять-то тяжело.

– Евгения Валерьевна! – она вздрогнула,услышав голос секретарши Навицкого и уронила пустой стаканчик, который гулко шлепнулся прямо у края ширмы, указываятем самым на наличиеозначенной Евгении Валерьевны в радиусе своего приземления, – Зайдите, пожалуйста, к Виктору Владимировичу.

Ей показалось, что у шефа глаза стали бегать ещё выразительнее и чаще. На несколько секунд он замер, глядя на неё изучающе, а затем без всякого предисловия и церемоний напрямую спросил:

«Вы принимали сегодня алкоголь?» – побуравив её глазами несколько секунд, его взгляд опять стал блуждать по кабинету. Женька почему-то не удивилась и тем более, не испугалась, а может, сработало тормозное и расслабляющее влияние допинга.

– Нет, – сказала она быстро, но не очень твердо, – Разумеется, нет, – предательски краснея, добавила она.

– В самом деле? – поднял одну бровь Навицкий? – А может быть мне пригласить нарколога? Как вы считаете, Евгения Валерьевна? Женя молчала.

– Ну ответьте, не молчите, как вы считаете, может позволить себе доктор, специалист центральной больницы города Москвы, отличник, если не ошибаюсь, стоматологии, являться со своих липовых больничных, прикрывающих его запои, в пьяном виде на работу!! – заведующий стал багровым и почти кричал:

– Вы считаете нормальным в таком состоянии пытаться кого-то лечить? А я считаю, что нет. Я давно получал сигналы, но не реагировал, считая это происками ваших завистников, а зря! Как в ее предутреннем бредовом сне, шеф подошел совсем близко, и она невольно глянула на его ноги. Вполне благопристойно. Серые с искрой, дорогие брюки, лаковые туфельки.

– Вы так и будете молчать? – будто через силу выдавил он ей в лицо, тяжело переводя дыхание. Женя молча кивнула. Сказать действительно было нечего. К тому же ей совсем не хотелось открывать рот, когда этот человек находился так близко. Чувствуя близкие слезы, Женя пошла к выходу. Навицкий крикнул ей в спину: «Куда вы пошли? Я не закончил ещё с вами. Я отстраняю вас от работы, поговорим, когда вы будете в адекватном состоянии». Женя обернулась, – Ясама себя отстраняю, – она криво усмехнулась, изо всех сил пытаясь «держать лицо», – От этого учреждения и от вас. И говорить нам, простите, не о чем, да и не нужно. Никогда.

Только увидев на пороге квартиры Володю с Шурочкой, Женя не смогла удержаться от слез. Друзья пришли очень вовремя. Час назад от неё уехал бывший первый муж Лёня. Он был сух, краток и предельно честен. Лёня сообщил, что ждал всего этого и даже удивлен, что она так долго продержалась. Сказал, что его предложение остаётся без изменений: Дима переезжает окончательно к нему, только на этих условиях она может оставаться в этой квартире. Он опять готов помочь ей с работой, как только Женя пройдет здесь курс лечения. Конечно, она будет видеться с сыном, но все, что касается дальнейшего воспитания и образования Дмитрия, он, Лёня будет решать самостоятельно. – Кого ты воспитывать собрался? – перебила его Женя, – Ему шестнадцать лет. Лёня пропустил это замечание бывшей женымимо ушей, и выразительно закончил: «И, да, предвосхищая твои стенания и обвинительные монологи, так было задумано. Изначально. И только непроходимая дура вроде тебя, могла предполагать что-то другое. Неужели ты хоть на минуту подумала, что я стану возиться с тобой, жалкой алкоголичкой из милосердия? Или что ещё смехотворнее из-за своей, вспыхнувшей с новой силой беззаветной любви к тебе? Если это так, то матушка, ты ещё безнадежнее, чем я думал!» Женька смотрела на этого ухмыляющегося, холеного, совершенно чужого ей мужчину, которого так любила когда-то и не испытывала ровным счетом ничего. Даже злости не было. – Лёня, я освобожу квартиру до конца недели, – спокойно отреагировала она. – А сейчас уходи, пожалуйста. Лёня вспыхнул, – Да ты понимаешь, что сын не хочет с тобой жить! Ну не в состоянии ребенок, выдерживать твоё пьянство! И никто не в состоянии. Он хочет жить со мной, так и сказал! Женя открыла входную дверь, – Я прошу тебя уйти, в воскресенье квартира будет свободна. А с Димкой я сама поговорю. Прощай. Лёня рывком захлопнул дверь, оставаясь в квартире, – Ты не смеешь меня выставлять отсюда! Я уйду, когда посчитаю нужным… И запомни, ни на одну, мало-мальски приличную работу тебе не устроиться, ты стоишь на наркологическом учете в Ставрополе, забыла? И мне несложно будет проинформировать об этом любого твоего работодателя. Лёня перешел на свистящий шепот, – Я не сделал этого до сих пор только потому, что думал, что у тебя хватит мозгов сообразить, что для Димки лучше. Я считал, что ты желаешь добра своему ребенку. И поймешь, что могу дать я сыну, а что ты! Лёня рванул на себя дверь и почти выбежал из квартиры. Пока Женя говорила, Шурочка и Володя сидели, не произнося ни слова. Сидели рядышком, вплотную друг к другу. Женька, глядя на них, умилилась и даже ненадолго забыла о своих проблемах. – Ребята, какие же вы красивые и как подходите друг к другу! – не выдержала Женя. Это было действительно так. Несмотря на бросающуюся в глаза, явную непохожесть, смотрелись они очень гармонично.Крупная фигура Владимира, его чеканный профиль, резко выделявшийся на фоне окна, иссиня-черные длинные волосы, забранные в хвост, необъяснимым образом сочетались с нежной, бело-розовой Шурочкой, её светлыми волосами, изящным вздернутым носиком и хрупкостью всегообраза этой женщины в целом. – Ангел и Демон, Свет и Тень, – засмеялась Женя. – Ребята, да вас в кино снимать нужно. – Не нужно, – отрезал Володя, – Лучше скажи, что теперь ты будешь делать. Разошлись уже вечером. Зато многое успели обсудить и даже приняли несколько важных решений. К тому же Женя узнала, что Володя и Шурочка решили, что жить они будут вместе.

– А точнее, у меня, – сурово пояснил Володя.

– Просто так легче, – смущаясь и заливаясь розовой краской, как юная девушка, призналась Жене Шурочка. Женя растерянно переводила взгляд с одного на другую:

– Да, ладно, а как же, – она замялась, – Ну…

– Вот поэтому, мы и решили, съехаться, а то разговоры, ты сама знаешь какие – выручила её Шурочка. Володя сказал:

– Жень, я ведь тоже ушел из клиники. Вернее, со мной просто решили не продлевать договор. По каким-то там этическим соображениям, но мы-то знаем, почему на самом деле, верно? Но это даже к лучшему, я и сам хотел уйти, после всей грязи, о которой узнал. Мне дали возможность ознакомиться с парочкой-тройкой докладных от наших уважаемых коллег. Ты не представляешь даже, как меня только не называют, каким уродом и монстром являюсь я, по мнению некоторых коллег. Но особые способностивтакогорода пасквилях оказались у нашей милой Киры. Тебе досталось, тоже, в основном, из-за неё. Женя покачала головой:

– Нет, Володя, шарахнули меня по статье из клиники вполне заслуженно… Столько косяков…Ничего, ребята, прорвемся. Так произошло, что вы мне в Москве, да вообще и не только здесь – самые близкие люди. Тут заговорила, молчавшая все это время Шурочка:

– Жень, а я перешла опять в своё родное ЛОР-отделение. Вроде и привыкла уже в стоматологии, да что-то уже не то без тебя… А по поводу нашего решения с Володей, он знает, что я ни в чем не собираюсь ограничивать его, понимаешь, Жень. Он свободен, но так будет лучше для всех нас. Ну, то, что увидят, что у него есть женщина и так далее…А то его так и будут гнобить, – шепнула она Женьке, когда Володя отошел, чтобы ответить на звонок. А я не могу это вынести, понимаешь, я так хочу ему помочь! Все понимаю, разница в возрасте – шестнадцать лет, и его ориентация, и то, что он мне всего лишь благодарен и рассчитывать не на что, но мне все равно, я…люблю его так, как никогда и никого, видимо это и есть безусловная любовь. Женя смотрела на Шурочку и напитывалась до отказа разлитыми вокруг неё флюидами счастья и абсолютной душевной гармонии. Они часто говорили с Володей о жизни, любви, человеческих отношениях и она знала, что он практически боготворит Шурочку, но не предполагала, что события примут такой оборот.

– Мне ничего не нужно от Володи, абсолютно, – продолжала Шурочка, – Даже не обязательно, чтобы находился рядом, но пусть у него все будет хорошо. Я должна это знать. И этого хватит, веришь, Жень, мне – хватит. Глядя на её просветлённое лицо, Женя верила. «В самом деле, что ли ангел? Ей Богу, с ума сойти можно!» В комнату заглянул Володя:

– В этом доме будут поить гостей чаем или нет? Шура тебе уже сказала? Женя даже испугалась, – Что-то ещё сейчас обнаружится? Ты беременна от Володи? Отсмеявшись, Шурочка, с грустной улыбкой сказала:

– Нет, это невозможно, но не только из-за Володи, – она положила свою ладонь на его руку и глянулана него с такой колоссальной нежностью, что у Женьки заныло сердце. – Я десять лет назад похоронила сына. Алеше было тринадцать лет и у него было тяжелое заболевание почек. Я не смогу физически пройти через это снова… Повисло тяжелое молчание, – Извини, я не знала… – выдавила Женя. – Ничего, я стараюсь, об этом не распространяться…

Женя заметила, как у Володи менялся взгляд, когда он «смотрел» на Шурочку. Глаза будто теряли свою неподвижность и, казалось, оживали и даже слегка искрились. «Разве такое возможно у слепых?» – думала она. А может это просто игра света или её чересчур романтического воображения?И тут Шурочка самым будничным тоном произнесла: «Ты знаешь, мы с Володей решили, что ты вполне можешь пожить с детьми у меня, он не может оставить маму, ты же её видела?» Женька растерянно кивнула, – Да, когда я приходила на массаж. – Ну вот, – обрадовано заключила Шурочка, как будто дело было только в этом, – Вы, по-моему, даже подружились. – Ты не отказывайся, Женя, и не мотай головой, снимать в Москве квартиру, да ещё с детьми немыслимое удовольствие. Особенно в твоей ситуации. А мне тоже очень нужен человек, которому я могу доверять, понимаешь? Так что это взаимовыгодное дело. Володя кивал и улыбался. Как выяснилось несколькими минутами позже, он и за работу для Жени договорился через какого-то своего родственника.

– У твоего родственника – собственный кабинет? – задала вопрос решившая больше ничему не удивляться, Женька.

– Э, родственник не родственник, какая разница, да!? – Володя, намеренно и очень умело вдруг заговорил с южным акцентом. – Армяне – все родственники. Очень близкий мне родственник, практически друг, хорошо знает человека, которого я не очень хорошо знаю, хоть он и мой родственник… – Володя запутался сам и, махнув рукой, рассмеялся, обнимая за плечи Шурочку. Глядя на них, Женя подумала, что у неё-то уж совершенно определенно в Москве теперь есть родственники, причем очень близкие. Она даже не подозревала в тот вечер, насколько это соответствует истине. К тому же не в переносном, а в прямом значении слова.

– Слава Богу, что у меня есть такие друзья… – крутилось в голове у Жени, пока она укладывала дочку. Открылась входная дверь, Женя опрометью бросилась в прихожую. Димка снял куртку и, глядя матери в лицо, произнес: «К отцу больше не вернусь, он подонок. Нельзя так, – У Жени второй раз за этот день потекли слезы. – И это, мам… Из гимназии нужно забрать документы… Я не буду, да теперь и не могу там учиться. После того, что я сказал ему, и вообще…Женя обняла сына и молча плакала. – Господи, – думала она, да он за всю жизнь столько не говорил! Её мальчик, такой взрослый, и такой ещё маленький, такой серьезный и такой ранимый. Женя плакала и не могла остановиться, горько и искренне, как в детстве. Это больше походило на оплакивание. Она и вправду сейчас оплакивала этого долговязого, нескладного мальчишку, такого любимого и родного, который не задумываясь, со всем пылом своей юной чистой души встал на защиту матери. Плакала о том, чего не могла назвать словами. О любви к нему, о сожалении по поводу того, о чемхотела, да не могла или не знала, как говорить. Из детской пришла испуганная дочка, крепко обхватила руками мать и брата, и жалобно начала всхлипывать. Женя плакала и по этой девочке, совсем малышке, которой пришлось обучиться раньше времени самостоятельности и взрослому рациональному подходу к жизни, идущим вразрез с настоящими мечтами и потребностями ребенка, которому через месяц исполнится только семь лет.Она плакала по себе и своей жизни, которая совсем не была похожа на тот волшебный фейерверк, который твердо был обещан ей в детстве,все ещё искрился калейдоскопом радужных надежд в юности, а затем все реже и тише доносились до Женьки его кратковременные праздничные вспышки.

17

– А я тебе говорю, что это вполне реально! Вот ты смеёшься, а я рассказывала о Туське, помнишь? Мы с ней с института дружим. Так вот она родила первый раз в 36 лет, между прочим, – глядя на Шурочку снизу вверх, говорила Женя. За окном шумел и упивался собственным буйством фонтанирующей энергии зеленый и душистый май. Женя с детьми жила уже полгода в квартире своей ближайшей подруги Шурочки, которая сейчас, накануне лета, пыталась отыскать свои какие-то вещи, в частности, совершенно умопомрачительные босоножки. Без них лето почти не имело смысла. Так она и заявила Жене. Услышав такое от равнодушной к материальным ценностям вообще, а уж к тряпкам и даже не новой обуви и подавно Шурочки, было настолько дико, что Женя немедленно включилась в поиски. Попутно они обсуждали возможность деторождения в недавно появившейся ячейке общества. Владимир и Шурочка поженились. Женя, как подружка невесты, и вообще друг им обоим, активно участвовала в принятии жизненно важных решений в этой семье. – Я помню, ты рассказывала о прелестнойТусе, это, если не ошибаюсь, та, что родила от твоего мужа? – Шурочка кряхтя, вытащила ещё одну коробку и протянула её Женьке, – Вот, ещё эту посмотрим и все! Женя, обхватив картонные стенки руками, выразительно уставилась на Шурочку, – Боже мой, ну наконец-то, святоша Шурочка превращается в нормального человека! Добро пожаловать в реальный мир, – Женя, наклонив голову и изображая величайшее смирение, подала ей руку, – Вот это да! – смеялась Женя, – Ангел начал интересоваться шмотками, и даже не убоялсяехидно пройтись по бедной Туське. – Представь себе, многое, как выясняется, нам также весьма близко, – резонно заметила Шурочка, открывая коробку и доставая оттуда несколько свертков, альбом с фотографиями и какие-то письма. – И потом, ты забываешь, что Володю, мягко говоря, женщины не очень интересуют, – Шурочка, с огорчением стала укладывать вещи обратно, – Нет, здесь тоже их нет, где же они могут быть. Женя собирала с пола несколько выпавших из альбома фотографий, – Женщины – да, не интересуют, но ты – это совсем другое.

– Женя, не стоит издеваться над пожилой и не очень здоровой женщиной. Посмеялись и хватит! Ладно, гулять так, гулять, куплю себе новые, ведь не каждый деньвсе-таки молодой и красивый супруг приглашает в Грецию, а, Жень?Шурочка обернулась и увидела, что подруга внимательно рассматривает какую-то фотографию. На ней молодой парень, в солдатскойформе и русоголовая женщина с мягкой полуулыбкой одинаково напряженно вглядывались в объектив камеры.

– А, это мои родители, – заглянув Женьке через плечо, тихо сказала Шурочка. Мамы уже столько лет нет, а я все никак не наведу порядок в нашем семейном архиве.

– А твой отец где сейчас? – глухо спросила Женя.

– А кто ж его знает? Я его и не видела ни разу, мы раньше жили в Тверской области, он служил там, – Да что с тобой, Женя?

– 1964 год, – прочитала Женя надпись на обороте, – Все правильно, а ты ведь 1965 года рождения…Ну да, ну да, – сосредоточенно о чем-то думая, рассеянно бормотала Женька…

– Да что случилось-то? – Шурочка испуганно разглядывала подругу, – А то случилось, – подняла на неё глаза Женька, – что парень на этой фотографии – мой отец…

Димка, хмурый и заспанный вошелутром в комнату и застал странную картину: заваленный фотографиями, письмами, какими-то свертками,диван и стол, уснувший в кресле Владимир и оживленных, громким шепотом переговаривающихся теть Шуру и маму. Обе с сияющими глазами и явно взволнованы. Димка, молча прошел на кухню, заглянул под стол, понюхал чашку… – Странно все это – подумал он… Вернувшись в комнату и покосившись на безмятежно спящего Володю, он ничего не понимая, спросил:

«Вы что и спать не ложились?» И тут эти две взрослые женщины не сговариваясь, захихикали, как пятиклассницы в школьном коридоре. Мать, переступив через вытянутые ноги Владимира, шепнула сыну, что расскажет ему обо всем, но не сейчас, и отправилась на кухню готовить завтрак. Шурочка, такая же радостно-возбужденная, как и мать, чмокнув его в щёку, спросила, как дела в колледже и, выслушав его невнятное бурчание, ласково пробежала рукой по его волосам и тоже упорхнула на кухню. Димка поплелся в ванную, откуда прекрасно слышал, как мать рассказывала тете Шуре о его успехах в колледже олимпийского резерва, куда он легко и незаметно поступил, когда ушёл из гимназии.

– Так он спортсмен! А почему именно прыжки в воду, а, Дим? – спросила Шурочка громко. Ещё одно нечленораздельное бормотание. Женя, у которой были «вкусные» руки, доставая из микроволновки рулетики с фирменной начинкой «из того, что есть в холодильнике», весело ответила за сына, – Ой, ты знаешь, он с семи лет «заболел» водой, долго на плавание ходил,и первый юношеский в тринадцать лет имел уже. А сейчас уже полгода кандидат в мастера спорта. – Ма, прекрати сейчас же! – раздраженно крикнул Димка уже из коридора. Женя нагнулась к Шурочке и зашептала, – Ужасно не любит, когда говорят о нем, вообще терпеть не может ничего, что так или иначе его касается. – Нашла чем хвастаться, – уже одетый Димка, заскочив на кухню, отпил протянутый Женей чай, в мгновение ока, без всяких жевательных движений проглотил два рулета, и, обращаясь к Шуре, сказал – Первый разряд идевятилетний пацан может заработать, да и кандидатов в мастера, сколько угодно среди пятнадцатилетних. Выскочив в прихожую, чтобы обуться, он крикнул уже оттуда: «А у меня все с опозданием и все ни к месту… Лишний человек, одним словом…» Шурочка непонимающе уставилась на Женю. Та махнула рукой, – Не обращай внимания, ему семнадцать будет летом, они все такие в этом возрасте… Сын открыл входную дверь, – Ма,буду поздно, не наяривай мне двадцать раз, имей в виду, что у меня телефон разрядится все равно… До свиданья, теть Шур… Они переглянулись и снова рассмеялись: «Теть Шур…» – прыснула в кулак Женька, – А ведь даже не знает, что ты действительно его тетка. – А сами-то мы давно узнали? – резонно заметила Шурочка. У Жени округлились глаза, – Боже мой! Который час? Анька спит что ли до сих пор? Вот это да, и Димка-паразит, не разбудил. Только, когда она влетела в детскую, стала будить спящую дочку, которая посмотрела на неё нежно-голубыми со сна глазами и напомнила матери о том, что наступила суббота, Женя поняла, насколько её выбило из колеи открытие, что они с Шуркой сестры.

– Это же с ума сойти, – у меня есть сестра! – продолжала она думать и на своей новой работе – в махоньком захолустном кабинетике, чуть ли не на территории автовокзала, принадлежащем неродственнику родственника Владимира, средних лет армянину созвучным, лаконичным и совершенно не подходящим ему именем Рафаэль. Рафик, как он сам предложил Жене к себе обращаться, был толст, лыс и чудовищно необразован. В самом широком смысле. Женя вначале удивлялась, каким образом он умудрился не только открыть кабинет (здесь, как раз все было понятно), но и проводить элементарные стоматологические манипуляции. Хотя и с этим довольно быстро она разобралась.Сам он не практиковал, ему это было не нужно. Он всегда мог найти таких запутавшихся, провинциальных дурех, как Женя и иже с ней. Слушая с каким акцентом он разговаривает, она сомневалась, что этот мужчина умеет читать и писать. У Рафика было три отличительных черты: зашкаливающая за все мыслимые и немыслимые пределы уверенность в своей личной исключительности, в частности, и представителей армянского народа вообще, не зависящая от времени года сильная потливость и бросающаяся в глаза неряшливость.Которая, к слову, проявлялась везде: в делах, в одежде, в еде, в вопросах личной гигиены. – Зато его не очень волнует, что за статья в моей трудовой книжке и на каком это учете я состояла. А может и до сих пор ещё состою, – мрачно огрызалась сама на себя Женька, – Так что заткнись и работай молча, – припечатывала она дополнительно, когда уж очень сильно её одолевала тревога по поводу четвертой отличительной характеристики Рафаэля, а именно его общенациональной мужской слабости к женскому полу. Его поползновения в отношении Жени носили, хотя ещё и не очень настойчивый, но вполне себе угадываемый характер. После того, как Владимир по собственной инициативе, (после Шурочкиных намеков), встретил пару раз Женьку с работы и о чем-то негромко говорил с Рафиком, это временно прекратилось. Володя, провожая Женьку до метро, был расстроен гораздо больше, чем она. – Не думаю, что он отстанет надолго, вот же удружил я тебе с этим Рафиком! – выпалил он в сердцах. Женя, придержав его за руку, развернула к себе, – Послушай, Володя, от всех Рафиков спасти все равно не получится, так что не расстраивайся. В конце концов, я уже большая девочка, сама разберусь. Володя усмехнулся, – Знаешь, что он сказал? «Нравится, она мне, брат, прямо сердце болит каждый день!» – Сердце болит, – задумчиво протянула тогда Женька, – Ты знаешь, это не удивительно, он ест очень много жирного, и курит, наверное, две пачки в день. Они невесело посмеялись. – Как ты, Жека? – спросил тихо Володя и оба прекрасно знали, о чем речь, – Держишься? Женя посмотрела в сторону на толпу исчезающих в дверях метро людей, – Держусь, Володь, но так тяжело, будто огромный груз несу. Я не знаю, насколько меня хватит, честно, не знаю. Понимаешь, мне не то, что не интересно жить на трезвую голову, мне страшно, отвратительно и мерзко. Ты хорошее слово подобрал, хотя я его терпеть не могу – «держишься», именно держусь, Володечка, по-другому и не скажешь. Скриплю зубами, но держусь, закушу удила и держусь. Работаю, еду в метро, готовлю, стираю, разговариваю, помогаюАнютке с уроками и … держусь. Понимаешь, я думаю, что самое ужасное в этой ситуации, то, что это – не мой выбор. Я держусь, потому что должна, потому что обещала, потому что иначе все будет ещё хуже, чем сейчас. Но это не то, чего я хочу, – Женька судорожно поправила волосы и закашлялась, – Володя, – она лихорадочно всматривалась ему в глаза, надеясь увидеть хоть какой-нибудь отклик на то, что её так мучило и терзало последнее время, – Скажи мне, я что, выродок? Последняя сволочь? Алкашка конченая? Что со мной не так, ответь мне!? Ты так часто меня выручал, подсказывал и даже направлял. Володя, «глядя» в сторону, негромко произнес: «Женя, мы говорили с тобой и не один раз, ты не то, ни другое и не третье. Ты – больной человек. Понимаешь, ты никак не хочешь или не можешь это признать! Помнишь, как в глупой дразнилке «Больной на голову, а лечит ноги!»? Так вот, это про тебя. Ты готова на что угодно, ты лечишь нервы, желудок, сердце. Оправдываешься проблемами, усталостью, стрессами, чем угодно, а главной причины не видишь, или не хочешь видеть…»

Женя заканчивала работу и поджидала Карпухина, с которым продолжала сотрудничать и на новом месте. Он должен был подвезти образцы и самолично убедиться в верности Женькиных поправок. Случай был трудный, в кресле сидела женщина с нестандартной формой челюсти, которая, как и другие пациенты отыскала её по новому адресу. Многие звонили и записывались на прием именно по рекомендации её бывших пациентов. Женькин работодатель, за все время существования кабинета не видел такого наплыва желающих записаться на прием именно к Евгении Валерьевне. Хотя в кабинете и так стояло только одно кресло, второго стоматолога, равно, как медсестрыи уборщицы, Рафик изначально не только не планировал, но и считал это совершенно излишней расточительностью. Женя обожала трудные случаи. В такие моменты она была сосредоточена и необыкновенно работоспособна. Голова работала ясно и четко, движения рук были точными и безукоризненными. Сейчас она вспомнила, как разозлилась тогда на Володю. Опять он про алкоголизм! Да сколько можно, в конце концов. Она видела алкашей спящих в парке на лавочке… Или когда в пальто на голое тело… Или вот Райка, бедная… Она ему так и сказала: «Если надо, я месяц или два капли в рот не возьму, ну какой же я алкоголик?» Володя тогда покачал головой, – Ты не пьешь месяц, но какой ценой тебе это даётся?! Какими усилиями!? Ты ведь и сама говоришь об этом… Жень, я рассказывал тебе о Витьке, это мой товарищ, по интернату. Он крепко присел на стакан, ещё в юности. Как только ни старались, – все было напрасно! Он пропил все! А сейчас не пьет уже четыре года. Женился, родился сын, зрячий, между прочим, работает, организовал семейный бизнес. Давай я узнаю, он ходит куда-то… Женька тут же перебила: «О, нет, нет, ты опять за своё? Я говорила и ещё раз скажу! Никаких сект, никаких каких-то анонимных чего-то там, никаких молитвенных песнопений, никакой этой мути…». Володя замолчал и грустно добавил: «Значит, ты не готова, может твоё время ещё не пришло, хотя…, – он с сомнением покачал головой, – Ты сама должна захотеть, а самое главное признаться самой себе, что у тебя есть проблемы с алкоголем. До тех пор никто помочь тебе не сможет». Сейчас Женька прокручивала в головетот их разговор с Володей. Конечно, он прав, – думала она, убирая эжектор и выключая светильник, – И я знаю, что проблемы есть, да ещё какие! И надо быть полной дурой, чтобы отрицать это, но считать себя алкоголичкой, – извините, я действительно не готова.

Вернулась домой поздно, долго обсуждали с Карпухиным текущие заказы. Дома она застала одну Аню, которая исправно заканчивала приготовление уроков. Дочка, которая уже год, как освоила нехитрый способ разогрева еды в микроволновке, кинулась подогреть матери ужин.

«И в кого она такая? – с искренним удивлением думала Женька – Самостоятельная, чуткая, ответственная, послушная, – ума не приложу!» Она долго не могла заснуть. Димка опять не пришел ночевать. И телефон его снова был отключен. – Что-то неладное с парнем творится, – мелькали в голове тревожные мысли… Постоянные звонки эти, то угрюмое, то напряженное выражение лица сына, когда он смотрел на дисплей телефона… Это его однообразное «угуканье» в ответ на реплики невидимого собеседника. – Как достучаться до него, – в который раз думала Женя, – Он закрыт, не подпускает к себе никого, любые её попытки к сближению высмеивает, или резко обрывает. Именно втакие моменты у Димки появлялась эта снисходительная кривая улыбочка, как у его отца. Этот презрительный взгляд, частенько сопровождаемый язвительным тоном, у Леонида, так же, как и у их сына появлялся тогда, когда он был непоколебимо уверен в абсолютной бесперспективности и даже смехотворности предпринимаемых с её стороны усилий. Она терпеть не могла это выражение. Особенно невыносимо было его видеть на лице своего ребенка. Этим, – Женька была уверена, – он как бы говорил: «Я, разумеется, с удовольствием побеседовал бы с тобой, но ведь этосовершенно бессмысленно! Надеюсь, ты и сама это отлично понимаешь, ведь иначе ты бы не стояла здесь с таким дурацким, пришибленным и жалким видом. Ах, ты хочешь мне помочь? Надо же, как интересно! А каким, собственно, образом? Скажи, будь любезна, чем кому-либо может помочь человек, который не в состоянии навести сколько-нибудь заметный порядок в своей собственной жизни?» Ну и так далее… Женька читала все это и многое другое на застывшем, холодном лице сына, как в открытой книге. Она спотыкалась об этот его взгляд, о его холодность и враждебность, как о предательски натянутую леску в темноте, сбивалась, путалась и выглядела, наверное, и в самом деле весьма жалко. Но она любила своего мальчика. Любила так, что начинало болеть сердце. Каждымнервом и клеточкой своего тела. Ей казалось, что он отталкивает её, потому что она не может, не умеет высказать это. Он не доверяет ей, потому что не чувствует её любви. Не видит её. От этого Женя приходила в ещё большее замешательство, чувство вины накрывало её с головой, она тоже отстранялась и молча страдала. До следующего раза.

– Ничего, – пыталась она успокоить бешеное сердцебиение, – сейчас перейдет на второй курс, там каникулы, отправлю его на Ставрополье вместе с Анюткой. Нужно оторвать его от этих подозрительных друзей и сомнительных компаний. Бабушка и дедушка скучают ужасно, все время зовут. Женя вспомнила недавний разговор с матерью по телефону. Отец стал часто болеть. Мать жаловалась, что он ударился в вегетарианство. В настоящее время начал практиковать сыроедение. Раздражался и злился по малейшему поводу. Зинаида Евгеньевна рассказала Жене в несвойственной ей доверительной манере, что они могут не разговаривать целыми днями. Таким образом, отец наказывал свою жену за то, что та отказывалась по её собственному выражению «сходить с ума, занимаясь на старости лет подобной чепухой». Она очень хотела, чтобы приехали внуки.Димку, родители Жени не видели уже два года. Зинаида Евгеньевна сказала дочери, что разговаривала с Сергеем, и узнала, что он будет в начале лета в Москве и охотно привезет обоих. Услышав за бывшего мужа, Женя непроизвольно поморщилась, – Мам, Димка совсем взрослый, что они сами не долетят? А вы их встретите.

Думая об отце, Женька вспомнила рассказ благообретенной сестры о его знакомстве и мимолетном, но головокружительном романе с матерью Шурочки. Оксана, мать Шурочки, была третьей из пяти сестер в их семье. Две старшие вышли замуж, а у двух младших были женихи. Оксану никто пока не сватал, отчасти из-за её замкнутого, уединённого образа жизни, а также в силу некоторой созерцательности характера, неторопливости и погруженности в себя. На Соминке, большом и отдаленном районе Твери, где они жили, её считали диковатой, странной и чуть ли не душевнобольной. Младшие сестры уже открыто говорили ей, что она стоит у них если не поперек горла, то поперек дороги точно. Причем, её сестры единодушно веровали в то, что подлая Ксюха делает это чуть ли не намеренно. То есть стоит перед ними, и тем самым загораживает путь, ведущий к их большой цели и святому предназначению, то бишь, замужеству. Под давлением сестер, к которым, в конце концов, примкнула и их робкая, всегда будто испуганная мать, Оксана стала выходить «в свет»: бывать на танцах, участвоватьв молодежных посиделках, и изо всех сил делать вид, что ей очень весело и интересно. И что она такая же, как все. Хотя это, очень мягко говоря, вовсе действительности не соответствовало. Нужно заметить, что внешность у Оксаны была, хоть и маловыразительная, но вполне достойная. Только уж очень неявная. Как будто при её создании природе не хватило красок, а те, что были, давно выгорели. Смотришь – девица, как девица: руки и ноги на месте, волосы там, глаза и уши, все как надо, а отвернешься на секунду, и не вспомнишь ни за что. Волосы? Как будто светлые, нет-нет, скорее русые… Глаза? Серые? Или зеленые? Скорее всего, карие, хотя… Черт знает что такое, ведь только разговаривали… Фёдор увидел её первый раз на какой-то очередной гулянке, когда она исправно обтирала подоконник и без всякого выражения разглядывалатанцующих. Федору было двадцать пять лет, и служил он в звании прапорщика в близлежащей воинской части. Вновь зазвучала музыка. Он подошел к ней. Не то, чтобы пригласить, в её согласии он не сомневался, а как бы четко обозначить свое присутствие в её жизни. С этого самого момента. Под грозным взглядом сестер, Оксана, залившись пунцовым румянцем, низко опустив голову, слабо кивнула и пошла танцевать с этим незнакомым, пугающим её до онемения, человеком в военной форме. Через неделю Федор пришел к её родителям. За ним шли сваты, друзья-однополчане, и несли ящик портвейна. На крыльце ухмылялся её пьяненький отец. Мать испуганно выглядывала из летней кухни. Это был один из тех редких вечеров, когда Федор был трезв.Но и в тот день весьма недолго. Назначили свадьбу. После брачной ночи, Оксану долго и мучительно рвало в уборной.Её пьяный вусмерть новоиспеченный муж, не снимая кителя, царапая её лицо и руки нашивками, грубо пытался овладеть ею, нещадно матерясь и обдавая супругу густым, невыносимым запахом перегара. Стараясь восстановить дыхание после очередного желудочного спазма, Оксана увидела в проеме двери перекошенное злобой, обезображенное лицо Фёдора. Он бил её долго, как будто получая удовольствие, методично нанося удары то правой, то левой рукой. Когда Оксана упала, он продолжил её бить ногами. Она не кричала, было очень стыдно. За стенкой жила семья замполита с маленьким ребенком. Кроме того их домик был самый крайний и стоял ближе всех к казарме. Бойцов тревожить нельзя. К тому же она каким-то своим природным, женским естеством хорошо понимала, что это не только бесполезно, но и,возможно, спровоцирует новый, ещё более страшный приступ его ярости. Такие вспышки случались у мужа довольно часто. Фёдор регулярно пил, часто избивал жену, а когда изредка бывал трезв, ходил угрюмый и молчаливый. Каким-то образом безмолвная и робкая Оксана, окончившая в свое время медучилище, сумела устроиться на работу в медсанчасть. В военном городке ходили слухи, что пригласил её туда на работу лично комбат. Более того, когда Федора несколько раз собиралось выгонять из армии за систематическое пьянство и рукоприкладство, имевшее недюжинное терпение военное начальство, только благодаря своей жене он все же в самый последний момент оставался служить, хотя звания выше прапорщика так никогда и не получил. Известно было, что Оксана ходила к комбату и говорила с ним при закрытых дверях, после чего её очередной раз набедокуривший муж отделывался строгим выговором с предупреждением, а то и просто легкимиспугом. Зная Оксану, а также короткого на расправу бешеного Федьку, даже самые ядовитые и болтливые сплетницы и предположить не могли ничего крамольного и предосудительного. Тем мучительнее была неизвестность.