Плач льва

Юленька чувствовала себя героиней любимого фильма «Карнавал». Хоть бы этот человек не сделал ее заложницей и не стал бы дожидаться в квартире приезда хозяина! Тем более, о конкретной дате его возвращения Юленька не имела ни малейшего понятия.

– Да-да. Буквально через несколько дней, – девушка искренне улыбнулась, и незваный гость, коротко кивнув, вышел из квартиры, жестом отклонив предложение выпить чаю. – Через несколько дней, – зачем-то повторила самой себе Юленька, – через несколько дней. – Он ведь сказал, что его не будет пару недель, а прошло уже, наверное, дней двенадцать. Да зачем лукавить? При чем тут «наверное», если она совершенно точно знает, что с момента отъезда профессора в отпуск прошло ровно двенадцать дней: не больше и не меньше, она же считает.

– Поеду в дом отдыха, – сказал он ей. – Потом родится ребенок, и будет не выбраться.

– Возьми меня с собой.

– Тебе учиться надо. Диплом на носу.

– Думаешь, меня станут заваливать?

– Я думал, ты не из тех, кто пользуется своим положением.

– Не из тех, не из тех. Поезжай!

И он поехал, пообещав вернуться примерно через пару недель.

Когда же вместо двух недель на исходе оказалась третья, Юленька, вздрагивающая от каждого шороха и ежесекундно ожидающая требовательного звонка в дверь, набралась храбрости и все же поинтересовалась на кафедре, где числился профессор, скоро ли он вернется из отпуска.

– Ой, Севастьянова, – бойко откликнулась лаборантка, – скажешь тоже, зачем ему возвращаться?

После непродолжительной паузы и нескольких наводящих вопросов Юленька узнала, что интересующий ее преподаватель ни в какой отпуск не уезжал, а отбыл по двухлетнему контракту на работу в университет Массачусетса.

– Все. Будет теперь американцев учить, как правильно дома строить, а то они из-за своих небоскребов все азы, наверное, позабывали, – торжественно заключила лаборантка. – А ты чего нос повесила? У тебя хвост какой? Так пересдашь кому-нибудь другому. Мало у нас профессоров, что ли?

Юленька лишь неопределенно качнула головой и выдавила из себя еле различимый вопрос:

– Может быть, здесь какая-нибудь ошибка?

– Да нет, – недоуменно пожала плечами собеседница. – Откуда здесь взяться ошибке? Разве нормальный человек откажется от такого предложения? Там месячная зарплата такая, которую у нас за десять лет не заработаешь. И собственный дом арендовать можно, и автомобиль нормальный приобрести, и детишек в частную школу определить.

– Каких детишек? – Юленька почувствовала, как бойкие, маленькие пятки начали беспокойно колотить ее по ребрам.

– Так сынишек своих. У него старшему двенадцать, а младшему, кажется, восемь. То ли Петя с Колей, то ли Саша с Сережей. Нет, не вспомню.

– Сережей, – эхом повторила Юленька, прислоняясь лбом к дверному косяку.

– Ну да. В общем, я ради своих деточек уж постаралась бы, чтобы мой контракт продлили, а потом бы еще продлили, и еще, и... Ой, Севастьянова, что с тобой? – Женщина испуганно бросилась к практически съехавшей на пол девушке. – Ты что это удумала? Ну-ка давай, садись! Пей большими глотками, пей, говорю! – Она настойчиво протягивала Юленьке стакан воды. – Что случилось? Ты зачем вообще ходишь? Тебе уже дома сидеть пора. Ты академ взяла?

Девушка сделала несколько глотков и с трудом разлепила губы:

– Нет.

– Нет?

– Еще время есть. Да и защита у меня через пару месяцев, я думала успеть. – Юленька отчаянно пыталась взять себя в руки, но слезы продолжали непроизвольно катиться из глаз, голос неуверенно дрожал, ладони, сжимающие стакан, тряслись, проливая воду на стол, заваленный чьими-то конспектами.

Лаборантка осторожно забрала у девушки стакан.

– Ты чего испереживалась-то? Он – твой научный, что ли? – Женщина решила, что молчание Юленьки подтвердило правильность ее предположения, и продолжила спокойно увещевать: – Так ты не переживай, тебе нового дадут, ничем не хуже. Странно, конечно, что он тебе не сказал, но, знаешь ли, наверное, выполнение отцовского долга для него гораздо важнее, чем преподавательского. И за это, как женщины, – она многозначительно взглянула на живот девушки, – мы с тобой его осуждать не будем.

Если бы Юленька могла, она бы сказала, что как раз соблюдение отцовского долга этого мужчину (если, конечно, его можно теперь называть этим словом) не волнует абсолютно. Но она не решилась, покорно кивнула и шепнула:

– Не будем.

– Вот и славненько. Как ты? Отпустило? Идти сможешь или тебя проводить?

Получив отрицательный ответ, лаборантка с облегчением принялась выпроваживать девушку:

– Ступай домой и ни о чем не беспокойся. Ты вообще не об учебе сейчас должна думать, понятно? – И глядя вслед уже медленно удаляющейся Юленьке, неожиданно добавила: – И мужу своему скажи, чтобы не позволял тебе расстраиваться по пустякам, слышишь?

– Скажу, – из последних сил обернулась девушка. У нее даже получилось выдавить на прощание некое подобие улыбки, хоть и заметно кривой, и совсем невеселой. Юленька больше не плакала. От сильной боли, бывает, рыдают раненые, а убитые молчат – им не больно и не страшно. Их нет. И это невыносимо.

– Это невыносимо! – решила пожаловаться на судьбу пожилая гардеробщица. Кивнула на очередь из жаждущих сдать и забрать верхнюю одежду и спросила, в отчаянии закатывая глаза: – Когда это закончится?

Юленька не понимала, о чем с ней разговаривают. Мертвые непонятливы. Смерть – понятие необратимое. Но она все же ответила. Ответила себе:

– Никогда.

– Почему никогда? Летом, – удивленно продолжила разговор гардеробщица.

Но Юленька не реагировала. Реакции – привилегия живых организмов. Пальцы девушки больше не дрожали, плечи не сутулились. Она надела пальто и впервые за последние месяцы посмотрела не на отражение своего живота, а на выражение лица. Спокойное лицо, только бледное. Что ж, обычное состояние для тех, кто отмучился. О чем еще она могла подумать? Что еще ей стоило сказать? Ничего. Разве что только... И в зеркало полетело холодное, равнодушное обвинение:

– Дура ты, Юль!

9

Марта лежит на спине, извернувшись самым немыслимым образом. Задние лапы то и дело рефлекторно вздрагивают и вытягиваются, передние согнуты и прижаты к груди. Закинутая назад морда непроизвольно скалится, глаза закрыты, нос хрюкает и сопит – собака сладко храпит, развалившись посередине комнаты и занимая собой все свободное пространство. Конечно, однокомнатная и совсем негабаритная квартира Артема категорически не предназначена для содержания восточно-европейской овчарки, но раньше Марта в этих «хоромах» проводила не так уж много времени, а для ночлега хорошему псу и конура сгодится. Но теперь... Теперь Артем с тоской наблюдает, как лапы ежесекундно постукивают по дверце шкафа, а довольно ворчащий нос практически упирается в ножку дивана, стоящего с противоположной стороны. Отложив газету и свесившись с кушетки, Артем, как обычно, делится с собакой невеселыми мыслями:

– Маловата у тебя территория, дружок. Что верно, то верно.

Мгновенно проснувшийся хвост отбивает быстрый, громкий ритм по ламинату.

– Сегодня, Марта, лучше не стучи! Ругаться будут.

Ругаться Артему совсем не хочется. От одной мысли о возможной встрече с соседкой снизу и без того плохое настроение портится окончательно. Друзья неоднократно советовали ему обзавестись ковром, чтобы усмирить гнев весьма нервной особы, постоянно вызывающей участкового потому, что «из-за этой ужасной собаки у нее качается люстра, сыплется штукатурка, болит голова, дети не могут делать уроки, а муж скоро начнет заикаться. Ведь он – несчастный – вздрагивает каждый раз, когда слышит этот ужасный лай». Артем прекрасно понимает, что люстра качается из-за того, что дети носятся по квартире, как сумасшедшие, штукатурка сыплется потому, что потолок давно требует побелки, уроки не выполняются из-за обыкновенной лени, а муж вздрагивает не по причине добродушного лая (кстати, даже не Марты, а спаниеля, живущего двумя этажами ниже), а исключительно из-за недовольных воплей собственной постоянно раздраженной жены. Он все это осознает, но не имеет никакого желания вступать в дискуссии, доказывать невиновность своей собаки и разражаться в ответ на бесконечные претензии соседки ни гневными тирадами, ни жалкими оправданиями. Единственное, в чем он не может себе отказать, – это в теплящемся где-то в глубине души, вполне объяснимом, хоть и не слишком добродетельном человеческом желании все же чем-нибудь досадить этой женщине, частенько отравляющей его существование своими визитами в компании наряда милиции. Конечно, громогласные заявления о постоянном, непереносимом шуме, мешающем ей жить, стражи порядка не расценивают всерьез, но и не реагировать на звонки права не имеют. Поэтому и приходят, и проверяют, и берут под козырек, и произносят примирительным, даже извиняющимся тоном:

– Вы уж потише, гражданин, постарайтесь!

А Артем не способен совладать с зовом души. Оттого и не старается, просто живет своей жизнью: ковров не покупает, извинений за их отсутствие не приносит и собаку в выражении эмоций сдерживать не пытается.

Марта и не сдерживается: продолжает барабанить длинным хвостом по полу, вслушиваясь в негромкий голос любимого хозяина. Через несколько секунд снизу раздается оглушительный грохот: на сей раз в качестве оружия против Артема выбраны гаечный ключ и труба. Марта тут же вскакивает, скалится, предостерегающе рычит, сообщая странному, раскатистому звуку свою готовность защищаться, и, не услышав изменений «в поведении» противника, коротко и грозно лает. В ответ раздается надрывный, истерический вопль:

– Ишь, рычит, гадина! Ты бы еще льва здесь завел!

– Это лев? – Трехлетняя Анютка осторожно заглянула в одеяло, которое Артем приоткрыл, опустившись со своей ношей перед дочкой на корточки.

– Да. Львенок.