И все-таки это судьба (сборник)

– Пусть только сдаст материал для лаборатории, и все будет ясно.

Шура немного подумала, потом спросила, окрыленная идеей:

– А на дому материал взять нельзя?

– Женщина, о чем вы говорите?! Нужна особая температура, условия и еще…

– Я не женщина, я биолог.

– Тем более. Должны понимать, что это не кочан капусты перевезти, а хрупкий человеческий материал.

Но все же Шура попробовала. И удачно. Лабораторный ответ, правда, не радовал. Активных сперматозоидов оставалось не более десяти процентов. Мизерный шанс забеременеть естественным путем, да и тот практически призрачный.

– ЭКО надо делать, не тянуть. Поговорите с мужем и приходите. – Врач тепло улыбнулась Шуре и даже сочувственно погладила ее по руке.

Какое ЭКО? О чем говорить? Да и муж вовсе не муж. Шура думала недолго. В конце концов, пройти эту процедуру могут и одинокие женщины. А она как раз такая и есть. Может, так и лучше. В банке доноры проверенные, здоровые. А у Игоря все-таки уже и давление, и суставы, и близорукость врожденная. Да и статистика упрямо напоминает о том, чем рискуют немолодые родители. Все эти многочисленные синдромы и отклонения. Страшно, в общем. Так что, все, что ни делается, к лучшему. Так решила Шура и уже через пару месяцев сообщила любовнику радостную новость.

Он был слишком самовлюблен, чтобы заподозрить ее в обмане, а тем более в измене. Боже, ну какая тут измена с пробиркой? А у Шуры сияли глаза и улыбались губы. И вся она была такая счастливая, воздушная, даже красивая. И постоянно твердила:

– У нас будет мальчик, я чувствую – будет мальчик. – Уж это она постаралась, уговорила врачей поколдовать над полом перед процедурой.

– Мальчик, говоришь, – Игорь усмехнулся. Нехорошая была усмешка, недобрая. Шура тут же почувствовала неладное. Обломаются здесь щучьи зубки, не сумеют ухватить добычу. – Что ж, чему бывать – того не миновать. – Он смотрел на нее с выражением какой-то необъяснимой брезгливости. – Аборт, я так понимаю, исключен?

Шура задохнулась от возмущения. Стояла и глотала ртом воздух. Какая тут щука? Разве что выброшенная на берег. И какой аборт, когда четвертый месяц пошел? А раньше она и не собиралась говорить. Думала, попадет в сеть и даже трепыхаться не станет. А попала сама.

– Значит, исключен, – кивнул он. – Значит, так, если ты рассчитываешь на мой развод, то этого не будет. Плавали, знаем. И потом, тогда у меня любовь была, а сейчас что? Дешевый романчик.

Если бы у Шуры был новомодный маникюр с длинными нарощенными ногтями, она бы с удовольствием выцарапала этому гаду глаза. Что значит дешевый? Он ее за кого принимает? Ее – кандидата наук, между прочим. И пусть она не изобрела велосипеда, но теперь в лаборатории показывает отличные результаты. Она училась не просто так, она хороший биолог. А ее называют дешевкой. И это после того, как она провела с ним пять лет, лучших, между прочим, лет. И куда теперь? К кому? Одинокая, тридцатилетняя, с ребенком. Не самый интересный букет. Куда-то запропастилась щучья хватка, Шура потерялась и как-то сникла. Все, что смогла решить:

– С кафедры не уйду, не надейся.

– Значит, уйду я.

И ушел. Перевелся не просто в другой институт, в другой город. Уехал руководить питерским институтом и пропал. Шуре ни письма, ни открытки, ни денежного пособия. Нет на свете ни ее, ни ребенка.

– Найти гада и устроить ему, чтобы знал, – кипятилась Аленка.

– Пусть анализ ДНК делает, – говорила Даша. – Тебе, Шуренок, на телевидение надо идти. Там таких историй…

– Шур, – мама предлагала робко, в ней не было ничего ни от хищных рыб, ни от зверей, – а может, и правда сходишь? Ну почему ты одна-то должна ребенка воспитывать?

Шура отмалчивалась. Знала почему. Трудностей, конечно, – вагон и маленькая тележка. Декретные – слезы, пособие и того меньше. У сестер денег как не было, так и нет. Одна живет овощами с огорода, у другой – зарплата актрисы провинциального театра. Да и у матери снова черная полоса началась. Годы брали свое, второй муж начал хворать, работу оставил, а накопления тратились на врачей и лекарства. Не до Шуры с ее малышом. Мама, правда, старалась помочь. Приезжала, стирала пеленки, иногда привозила пачку памперсов и на Шурины возражения только махала руками:

– Бери!

И она брала. Берегла как зеницу ока. Сушила на батарее – и опять в дело. Шутка ли, такую чудесную вещь просто так в помойку выкидывать. В общем, выкручивалась как могла. Ни на что не жаловалась. Понимала – платит по счетам. Если бы знала обо всем, что случилось с теми, кого зацепили ее острые зубки, еще и удивилась бы, почему выставлен такой маленький счет.

Материальное положение выправилось через несколько лет. Отчим умер. Мама снова переехала к Шуре. Вторую квартиру сдавали – на жизнь хватало. Потом и с работой подфартило. Освободилось место в Институте молекулярной биологии на кафедре нервных болезней. Искали биолога для проведения каких-то научных опытов. Новый завкафедрой расщедрился, порекомендовал Шуру – пожалел: одна с ребенком, пусть хоть подзаработать сможет. На новом месте и платили получше, и командировки случались, и материала для статей было больше. В общем, возможности для заработка открывались хорошие. Теперь холодильник всегда был полон и на одежду для сына Валерки хватало. А о большем Шура не мечтала. Хватит. Намечталась уже.

Личная жизнь по-прежнему не складывалась. И не только Шурина. Аленка в Ярославле сидела на репликах «Кушать подано» уже который год. Ни семьи, ни детей. Шура просила вернуться, уговаривала по-всякому и даже грозила. Без эффекта. Аленка предпочитала одиночество, которое коротала с бутылкой. В театре держали из жалости, помнили, что была молодая, красивая и даже подавала надежды. Шура как-то приехала в Ярославль на конференцию. Потом радовалась, что бог отвел сюда маму с Валерочкой везти. А она так рвалась Аленку увидеть.

– Она нам город покажет, пока ты заседаешь. По набережной погуляем, по Кремлю. И остановиться у нее можно, на гостинице сэкономим.

Лучше бы не было этой экономии с горой грязной посуды, тараканами и пропитавшим всю комнату запахом перегара. Шура орала, взывала к совести, к остаткам сознания. Ведь молодая еще, только бы за ум взялась. Но как-то быстро сникла. Почему-то поняла – без толку все. Нет у сестры тяги к другой жизни. Ей забыться надо и не думать ни о чем, а главное, о «кушать подано». Отступилась, конечно, не сразу. Не единожды выдумывала мнимые командировки в Ярославль и ездила то выводить из запоя, то в больницу укладывать, то мозги вправлять. Так, без всякой надежды, просто для очистки совести. В последний раз уже пришлось взять с собой мать. Ездили хоронить. Матери сказала: «Несчастный случай», чтобы без всяких угрызений совести. На ее долю и без того хватит слез и переживаний.

С Дашкой, слава богу, страшного ничего не случилось. Жила она по-прежнему с мужем душа в душу, рожала детей, занималась хозяйством. Только хозяйство теперь было совсем далеко – под Архангельском. Обнаружились у Дашкиного гения там какие-то деревенские родственники, что отдавали бесплатно огромный дом, а в придачу еще и участок раза в три больше нижегородского. Махнулись не глядя и остались довольны. Дашка присылала из своего захолустья счастливые письма и теплые, собственноручно связанные носки. Письма раза три в год, носки – два: на Новый год и день рождения. А куда чаще, да и зачем? Дети растут, жизнь идет. Детей уже семеро, некогда с ними сочинения строчить. А телефона и Интернета там нет, так что довольствуйтесь, дорогие мама и сестра, тем, что имеете. Если хотите, конечно, приезжайте в гости. Но я не такая дура, чтобы не понимать: желанием таким не горите.

– Нет, уж лучше вы к нам, – говорила Шура, пряча очередное письмо в ящик комода.

Мать только вздыхала. Куда ей в Архангельск? Она и до Ярославля не добралась. Да и потом, на кого Валерочку оставить? Это Дашка при муже да при хозяйстве. А Шуренок при работе. Ну а Валерка, выходит, при бабке. В сад пробовали отдать. Плачет, бедняжка. Два дня поплачет, потом на две недели дома с бронхитом садится. Куда это годится, ребенку здоровье портить? А скоро ведь и в школу пойдет. Там уж глаз да глаз нужен. Уроки проверять, объяснять неусвоенное. Да и в секции надо ребенка водить, развивать по-всякому. Он же в Москве, слава богу, живет, не в глухой деревне. А кому его развитием заниматься, как не бабке? Ну, поедет она в Архангельск, а как же Валерочка? Вот подрастет еще чуток, выправится, хворать перестанет, учебу отладит – и уж тогда.

Ожидания женщин Валера оправдывал. Мальчишкой был действительно слабеньким, но сообразительным. Учиться сразу начал хорошо. Характер у него был покладистый, ровный. Доброго, приветливого и прилежного мальчика учителя хвалили. Так что бабушке и маме если и приходилось о чем волноваться, так только о его здоровье. Но и тут положение наладилось. После того как в расписание недели включили бассейн и теннис, ребенок окреп и подрос, болеть стал значительно меньше и хлопоты теперь доставлял исключительно радостные.

Жизнь снова поворачивалась к Шуре лицом. Неожиданно образовался кавалер, и с серьезными намерениями. Сама не заметила, как очутилась в ЗАГСе. Потом радовалась, надеялась, что расплатилась по счетам, и дальше – спокойная, счастливая жизнь. Пусть без Нобелевской премии, зато в тихой гавани. Тихой семейной бухты не случилось. Ее постоянно трясло и штормило от загулов мужа. Шура только удивлялась, зачем этот, мягко говоря, любитель женского пола на ней женился. Как-то удивилась вслух. Тут же получила логичный ответ:

– Должен же кто-то готовить и стирать. – Причина весомая, не придерешься.

Готовить и стирать перестала – получила заявление о разводе и просьбу освободить жилплощадь как можно быстрее, так как он, сердечный, «наконец, встретил ту единственную, готовую занять Шурино место». Шура сначала радовалась, что, выйдя замуж, оставила Валерку с бабушкой. Не хотели ребенку сложностей: школу менять, секции, друзей. Да и бабушке ездить на другой конец города каждый день тяжело. Вот подрастет чуть-чуть, сможет сам везде добираться и тогда переедет. Хорошо, что не случилось. Это первая мысль. А на второй расстроилась. Надо было мальчишку взять и хитростью заставить супруга усыновить его, тогда бы уехали с куском квартиры, а так что? Ну, сходила замуж – только нервы потратила, а не приобрела ничего. И куда подевалась щучья хватка? Думала, с ней жизнь не заладилась, а без нее не слаще. Тут еще и мама заболела. Да так, что врачи советовали прощаться. Шура плакала по ночам тихо-тихо, чтобы не напугать, не расстроить, не лишить надежды. А у самой ее почти не осталось. На что надеяться, если медицина ясно показывает: конец? Шура же ученая, биолог, она эти раковые клетки знает как облупленные. Знает. Но сделать ничего не может. Они себя показывают, а уничтожить не дают. Ученые в лабораториях годами, десятилетиями делают маленькие шажочки. Успешные, но шажочки, а рак бежит сломя голову и никого не ждет. И Шуру не ждет с ее малюсенькими открытиями в узенькой области правой верхней доли головного мозга. Шура все глаза выплакала. Рук, конечно, не опускала. Лечила. Лекарства дорогущие, денег назанимала. Потом писала статьи по ночам. Все лучше, чем рыдать в подушку. Кое-что даже удалось наскрести на возврат долгов.

И вот этот Володя и всплеск надежды. И яркое, чудесное воспоминание. Она – не замученный жизнью щуренок, она – щучка, которая берет у жизни все, что захочет. А разве Шура много хочет теперь? Вовсе нет. Здоровья близким да женского счастья для себя. И почему бы за это не побороться? Стрела пущена, в цель попала. Визитка с телефоном в его кармане. Остается ждать звонка.

Дина

Дина смотрела в окно. Хорошие теперь площадки делают. Не то что в ее детстве: ржавая горка и скрипучие качели. Им, тогдашним малышам, правда, хватало. Веселились ничуть не хуже нынешней ребятни. Но все равно здорово, что сейчас и горки разные (и закрытые, и с поворотами, и высокие, и для самых маленьких), и качели не такие опасные и тяжелые. И песок в песочницах есть, и скамейки для мамочек стоят. А на этой площадке еще и веревочные лабиринты сделали. Дети там копошатся, как насекомые в паутине. Ботинки застревают, пальцы краснеют, а визгу сколько, а хохоту. И слетается на эту площадку весь микрорайон. Народу! И гудит площадка, и жужжит, и мелькает. Только и слышно:

– Костя, стой!

– Лиза, надень шапку!

– Не толкайся, Витек!

– Держи Серого.

– Дурак!

– Сама дура!

Но это если открыть окно. А его Дина открывает только в перерывах или в мае, когда уж совсем невмоготу сидеть в духоте малюсенького кабинета: три стула, пианино и небольшой шкафчик, заваленный нотами. Сейчас перерыва нет. И на дворе осень. В кабинете, хоть и маленьком, холодно, Дина даже вынесла один стул в коридор, а на его место поставила радиатор, который приволокла из дома. Именно приволокла. Так-то ничего, он на колесиках, но в троллейбус поднять нужно было и спустить потом, а тут на четвертый этаж без лифта пришлось тащить. Потом спина болела три дня, бабушка даже предлагала витамин Б проколоть.

– Был бы мужчина, не пришлось бы на своем горбу тяжести таскать, – вздыхала мама.

– Лучше водились бы деньги. На такси бы довезла радиатор и за подъем заплатила, – пробовала отшутиться Дина.

Но бабуля отвечала серьезно:

– Лучше было бы и то и другое. – Ну разве с этим поспоришь? Нет, и не надо.

Ни того ни другого не было. Одно только призвание служить музыке и детям. А педагогам музыкальных школ платят гроши. Голый энтузиазм без какого-либо материального интереса. А мужчины… Были у Дины мужчины. Еще какие! Моцарт, Шопен, Бах. Вот это мужчины! Глыба, мощь, сила, талант. Куда остальным с ними тягаться. Да, в музыкальной школе работало двое мужчин. Один – старенький директор. Интеллигентный человек, образованный, милейший. Думал больше о том, где достать краску для стен и новые стулья в малюсенький концертный зал. В общем, не гений. Гениям не положено о материальном заботиться, они о духовном думать должны. Второй был молодой и искусственный. Все время улыбался. Ну как такое возможно? Либо ты постоянно счастливый идиот, либо дутая фальшивка. На идиота он не тянул. Во всяком случае, ученики и родители ничего такого не замечали, были педагогом довольны. Оставалось второе: неискренность и пыль в глаза.