Вторая смена

– Холодно, Савва Севастьяныч.

– Обогрев включи, какие проблемы. А потом отвечай.

Я вглядываюсь в белесое небо. Под такое ветер плохо менять: июньская сырость или августовская морось получится. Если бы оно было звездным, я тогда июль или апрель бы вытащила, потоком теплого воздуха. Мирские такое или вообще не замечают, или думают, что опять трубу в котельной прорвало.

– Комаров не напусти, – замечает Старый.

– Савва Севастьянович, я хотела спросить, а она у меня так и будет жить все время?

– А что, так сильно мешает?

– Это я ей мешаю, по-моему. Она так смотрит, будто я ее чем-нибудь обидела.

Старый прикладывается к фляге. А потом продолжает тянуть из меня душу вместе со свежеукрепленными нервами:

– Значит, Евдокия, с ребенком ты не справляешься?

– У меня детей никогда не было. У Темки вроде племянники водятся. Но он их видит раз в год по обещанию. Если бы она маленькая была, то мы бы привыкли. А тут такая взрослая. Со своими мозгами. Савва Севастьянович, а ее нельзя никому другому отдать?

– Нельзя, – отвечает он без паузы и упреков. – Месяца два погоди, она на тебя волком перестанет смотреть.

– Точно?

– Себя в ее возрасте вспомни? – напоминает Савва Севастьянович. Бьет тихими словами по больному месту. Сто лет с гаком прошло, а вот все равно саднит моя собственная история.

– Вспомнила. Спасибо.

– Ну вот и молодец. В общем, сработаетесь вы с Анной. – Старый говорит это так, будто Аньке не восемь, а восемьдесят или хотя бы восемнадцать. – Больше ребенка девать некуда. Никому Марфина девочка даром не нужна. Иначе бы уже давно попытались удочерить.

– То есть, если не к нам с Темкой, то вообще никуда? В детдом?

– Сторожевые своих не бросают. У твоей Аньки крестная имеется… Та еще фея, между нами говоря. Напомнить, кто именно?

– Ирка-Бархат! Мамаша моей Ленки.

– Она самая. Ирина Ульяновна Субботина, она же Ираида Коновалова, если по последним мирским документам судить. А я, Дуся, по ним судить не буду, потому как мадам Ирэн сейчас в бегах. Ну или на дно так хорошо залегла, что мы ее днем с огнем не отыщем.

– А вы ищете?

– С декабря. Еще до того, как Марфу взяли.

– Тоже… судить будете?

– Тоже… Артему твоему ученичество за все грехи досталось, Спицыну несознанка, Лену дисквалифицируют на годик-полтора. Да и то скостят половину. А вот Иру-Бархат уже осудили, заочно. Знаешь, что ей впаяли, или подсказать?

– Кольцо… с камушком… как Марфе… – Я дышу кратко и сухо, словно не воздухом, а крепким табаком.

– Прямую гибель. Подозреваю, что Ира про это в курсе. И при эдаком раскладе она будет спасать свою шкуру и свою душу в первую очередь. А на чужого ребенка ей начхать, – мнется Савва Севастьянович.

Я не очень понимаю, отчего Старый так запнулся. Он, даже когда Марфу казнил, и то не дрогнул. Интересно, а я бы дрогнула? Все-таки своя сестра – это не фрицы в смоленском лесу. А Савва такой спокойный был, будто он эти Казни по пять раз на дню творит. Хотя, может, раньше так и было? Севастьяныч же реально старше нас всех, еще до Темных времен ведьмачил и лично Контрибуцию подписывал.

– Савва Севастьяныч, а вы можете сказать, у кого Анины вещи остались? Мы тогда квартиру чистили, а куда потом это все? У нее даже маминой фотокарточки нет.

– Плохо ей на вашем казенном, да, Дусь? – кивает Савва.

– Мы спрашиваем, она молчит.

– Понятно. Мы разве вещи не к тебе отправили?

– Вы только жестянку с бумажными куклами дали. Дальше Артемка все покупал!

– Понятно. Касаемо Артема, кстати. Ну как он тебе?

Будь я не собой, а той же Ленкой, я бы сейчас покраснела. Но я хмыкаю.

– Двадцать два сантиметра… в смысле, мускулатура, – не могу удержаться я.

– Тоже аргумент. Крепкий, здоровый мужик, с деловой хваткой, с армейским прошлым. Понимаешь, зачем он тебе нужен?

– Меня, что ли, защищать? – ржу я. – Бредятина. Темчик – он обычный, нормальный. Просто бесчувственный. Как пень.

– Про «пня» будешь девочкам на дежурстве рассказывать. Я тебя не об этом спрашиваю.

– А про что? Ну крепкий, ну сильный… – Такое ощущение, что я сейчас перечитываю «Геометрию» Киселева с ятями, из выпускной программы Смольного. Задачу уже наизусть могу продекламировать, а смысла в ней не вижу. – Ну боец…

– Инстинкт сработал. Все правильно.

– Какой инстинкт?

– Профессиональный. Вот скажи мне, Озерная, кто такие Сторожевые?

– Те, кто мирских сторожит. Бережет их от всякой дряни, чтобы в гниль не скатились.

Старый хмыкает. Примерно тем же ехидным мычанием, которым мы в иные времена комментировали бредни про «кровавый гнет капиталистического режима» или там еще какой «царизм и деспотизм».

– Я тебе сейчас объясню одну вещь. Так, между нами… в Темные времена задача у Сторожевых была несколько иная. И были они не «сторожами», как ты считаешь, а «стражниками».

– Охраной?

– Войском, Дуся. Хорошим, дисциплинированным…

– Типа как в Спарте?

– И как в Спарте, и как в коммуне. Я сам уже забыл, честно говоря…

Ага, «забыл» он, как же! В жизни не поверю! Память у Старого – это полный кабздец, недавно мне промах девятьсот седьмого года припомнил, зараза! Хотя про те времена, наверное, тяжело вспоминать. Даже не про погибших и казненных своих, а про то, что ты своими же руками творил зло и считал его добром, думал, что оно – во благо.

– Савва Севастьянович, я пока не понимаю.