Встреча

– Я ещё и не то могу нарисовать!

– Даже? А меня в интиме, рискнёшь? Или не потянешь?

Я стоял, ошарашенный, не понимая, о чём она говорит, но она настойчиво повторяла вопрос.

– Я, я, я, – вдруг стал заикаться от конфуза. Но она поняла, что смутила меня своей смелостью и перевела речь на другую тему:

– Такая жара, хочется чего-нибудь прохладительного, – взяла она меня за руку со вздохом. Тогда, набравшись смелости, я предложил ей пойти со мной в кондитерскую, выпить кофе с пирожными. Она тут же согласилась, радостно кивнула головой и, держась за руки, мы направились туда».

Вдруг писатель О. Генри останавливается, закрывает глаза, перо выпадает из его рук и он вспоминает дальнейшее. Они уже вышли из кондитерской, он провожает её до дома, пожимает на прощанье руку, она резко отдёргивает её и приказывает:

– Завтра ты будешь меня рисовать в том заброшенном парке, где мы иногда встречаемся с моими друзьями. Готовься, прихвати с собой всё, что надо, я хочу быть нарисованной, в виде Венеры… Да?

Уильям шокирован, стоит, словно немой столб и молчит. Сара повторяет:

Совершенно голой, да, глупенький?

– Да, еле шепчет он, – и она, тряхнув ему на прощание своими кудряшками, убегает домой.

Всю ночь ему было не до сна: мерещилась эта девочка. То она стоит вся обнажённая и манит, манит его к себе, то велит тоже сбросить одежду, идти к ней, целовать её. Он начинает стонать от смущения и восторга, опьянённый её нежностью. Она гладит его по спине по бокам, ниже… Его распирают бурные чувства. Измученный, садится он на кровать весь в испарине… уставившись в стену комнаты невидимым взглядом, потягиваясь и вздыхая…

Но, задуманное, не осуществилось. Может, их кто-то подслушал и всё передал её родителям. Или она сама им всё рассказала, но более она к нему не подходила. Видно, родители запретили. И он всегда опускал глаза вниз при встрече с ней… Но думал о ней постоянно…

Уильям оторвался от воспоминаний и вновь стал писать:

«Вскоре я уехал в другой город – Остин – и мы более с ней не встречались… Устроился работать чертёжником в земельном управлении. Работа не была трудной, я же всегда любил рисовать… Именно там я познакомился с твоей мамой Атоль Эстес. Она была прехорошенькая. Я был покорён её миловидностью, хорошими манерами, тонкостью, нежностью, заботливостью…

Когда мы встречались в парке, и прогуливались по аллеям, она читала мне стихи Вийона. Как-то мы задержались. Солнце садилось за горизонт, опалив землю и окружающее ядовито кровавым пурпуром. В этой страстной ласке всё замерло. Небо, деревья, уличные фонари, даже скамейки в парке ждали ещё чего-то, более безумного, жгучего, потрясающего… Сара побледнела и тоже замерла в ожидании… И тогда я обнял её, сильно прижав к себе, и поцеловал. Она не сопротивлялась…

Если я приходил к ней в гости, то она, зачастую играла на рояле, исполняя «Лунную сонату» Бетховена или «Фантазию экспромт» Шопена. Я очень любил эти вещи. Дома у них была хорошая библиотека, её отец не жалел денег на образование дочери. Частенько она давала читать мне свои любимые книги: Вальтера Скота, Теккерея, Диккенса, Жуль Верна, Марк Твена. После прочтения, мы обсуждали поведение героев этих книг… Нас влекло друг к другу, поэтому мы не тянули со свадьбой, и вскоре поженились. Её отец, банкир, устроил меня в свой банк работать кассиром. Работа была лёгкой. Её можно назвать – синекурой. Я был доволен всем, много времени проводил с супругой, мы вместе вили своё гнёздышко, как могли, создавали в нём уют, любовь, тишину. Но наша счастливая жизнь длилась недолго. Первенец, которого мы ждали, только родившись, умер. Это наложило неизгладимый отпечаток на наши отношения…».

Писатель вновь отложил перо, задумался:

Да, эта Сара, знала, когда к нему прибиться. Может, где-то вычитала об их несчастье, поняла, что у супругов временное охлаждение друг к другу, хитрой бестий подластилась к нему…

Жена уже ждала второго ребёнка, девочку. А он, увидев Сару, вновь вспомнил былое, несостоявшуюся любовь в юности, тоску по ней… И понеслось всё, будто колесо сломанной телеги с крутой горы… неудержимо и безумно…

Сара очень умненько затянула его в свою квартирку, которую снимала поблизости, с обещанием подарить ему фото, где их вместе сфотографировали её друзья. Она была удивительно пикантна… Яркая, сногсшибательно красивая. Хорошо сложена, высокая, стройная, сексапильная… Талию можно обхватить двумя пальцами. Длинная шея, словно ножка благоухающего цветка, стройные ножки, как у девчушки… Глаза зелёные, хищные, пронзительные, так и впиваются в душу, коварной змейкой. Настоящая дива, но уже не целомудренная и много чего повидавшая…

По дороге она что-то болтала ему милое, ничего не значащее, дабы не вспугнуть. Слова её порхали, обескураживали. Но когда они преступили порог её обиталища, одной рукой, она заперла дверь на ключ, другой – всё стала быстро сбрасывать с себя. Обнажённая, словно пенорождённая Венера, выплывающая в перламутровой раковине из моря, подгоняемая ветром, как в картине великого Боттичелли, протянула она к нему руки, прижавшись, и целуя, не давая опомниться… Всё свершилось мгновенно, спонтанно. Таких страстно жгучих и вакхических объятий он никогда не испытывал. Да и откуда было это ему знать? По борделям не шатался, содержанок не имел, деньги тратил на семью, копил на покупку домика, где-нибудь поблизости от работы. Впервые он узнал – кто же такая, настоящая вакханка. Опалённый её жаркой страстностью, он стал творить настоящие безумства. Она властно требовала доказательств любви. Видимо, она не дарила свою любовь бесплатно… В порыве умопомрачения, он презентовал ей дорогие украшения, картины, безделушки. Как-то на аукционе выставлялась на продажу картина французского художника Пуссена – Лесной пейзаж с поселянкой. Может, то была подделка, но довольно искусная, стоила больших денег. Сара выпросила у него эту дорогую картину ей в подарок. Однажды, как бы нечаянно, повиснув у него на плече, она затащила его на распродажу и выклянчила дорогое ожерелье из изумрудов. Как было ему всё это не дарить? Эта женщина объясняла ему, она – Венера, а он – Адонис, любимый ею… Когда роль жрицы любви ей надоедала, она превращалась в Клеопатру, называя его Юлием Цезарем. А то вдруг ей надоедало быть Клеопатрой, придумывалась нечто новое. Она – Таис Афинская:

ТАИС АФИНСКАЯ

Я – бриллиант, манящий белизною,

Холодный, неиспорченный родник.

Как хорошо тому, кто был со мною,

Тому завидуют, кто к роднику приник…

Я – таинство и дрожь осенний света,

И нежная прохлады бирюза,

Предвестник исчезающего лета —

Янтарная холодная слеза.

И пена водопадного подъёма,

И сказка – тысячи и тысячи ночей,

Таинственная утренняя дрёма

На колеснице солнечных лучей!

А вот она уже легендарная Лукреция Борджиа, а он – её брат Чезаре, с которым она грешит… Сразу было видно, дамочка она образованная. А иначе, чем было бы ей брать? Одной красотой много не «заработаешь», косила уже под утончённых древнегреческих гетер. Ведь те были приятны не только для тела, но и для души.

Сара всё это понимала очень хорошо, поэтому внушала ему все эти идеи, чтобы быть более разнообразной, пикантной и желанной. А когда все это ей надоедало, она превращалась в дерзкую Мессалину, жену императора, прелестную и порочную.

Обстановка и декорации в её жилище тоже менялись, как и её фантазии. Клеопатра возжигала ароматное алоэ, воскуряя восточные одурманивающие масла. На ней была надета прозрачная хламида. Мессалина носила яркий коротенький хитон. А пенорождённая Венера уже пренебрегала одеждой. Эта женщина была без комплексов… От неё можно было ожидать чего угодно… Может, она желала добиться того, чтобы он уже не мог жить без неё, и тогда – бросит жену, оставшись с ней?

Его жена Атоль Эстес, безусловно, догадывалась обо всём. Она ждала ребёнка, её следовало пожалеть, порвать с этой неистовой вакханкой, но, увы… Он не мог оторваться от своей обольстительницы, не мог остановиться, уже не управлял собой… С ней он проматывал всё, что скопил ранее, строя счастливые планы со своей семьёй… В кассу банка забираться он боялся. Может раза два взял что-то незначительное, и тут же внёс. Но его отследили недруги, завидовавшие ему. Они видели, как он излишествует, и следили, не допустит ли он какой-нибудь оплошности… И как-то по рассеянности, он плохо опломбировал кассу, туда забрались недоброжелатели. Тут же провели инвентаризацию и огромную недостачу повесили на него… Его сразу вызвали в суд, но он испугался и уехал в город Гондурас, всё бросив, семью и обольстительницу тоже. Супруге он объяснил ситуацию с недостачей: его уже вызвали в суд, но он не виноват, однако просто так от судей не открутишься, поэтому надо срочно скрыться. Договорился с ней, что она в скором времени приедет к нему уже с ребёнком.

Гондурас кишел бандитами и людьми, улизнувшими от правосудия, как он. Некие организовывали бандитские шайки, грабили банки, магазины. Там же он познакомился с одним из главарей такой шайки, но работать с ним отказался. Перебивался случайными заработками, еле хватало на жизнь… А всё из-за Сары… Да, эта женщина уже прошла огни, воды и медные трубы! Хорошо, что ничего серьёзного не подхватил, а то бы, вдобавок, лечился всю жизнь… А, может, это дело рук дружков Сары, а она всего лишь была приманкой, своим поведением отвлекала его от их воровства? От неё всего можно ожидать… В голове мелькнуло:

Ходил на руках, не ногами.

Там очень плохи дела.

Не думали все мозгами,

Но глупость вела все дела…

Он пришёл в себя, вспомнил: следует дописать письмо дочери. О Саре, как она лишила его всего, писать не стоит. Видимо, он напишет так:

«Доченька, меня безвинно хотели осудить за кражу в банке, я был не виноват, но что-либо доказывать судьям было бесполезно, меня никто бы не стал слушать. Судьи уже были подкуплены теми, кто сотворил эту чудовищное похищение… Я спешно уехал в другой город почти без денег и договорился с мамой, что она незамедлительно приедет ко мне с тобой. Ты только что появилась на свет, но нам всем надо было укрыться от несправедливого правосудия… Пока я обосновывался там, искал жильё, работу, перебиваясь случайными заработками, и ждал Вашего приезда, мне сообщили, что наша мама тяжело заболела. У неё обнаружили туберкулёз… Более я скрываться не стал… Будь что будет, думал я, помчусь к супруге и дочке!».

Он снова отложил перо, задумавшись. Эти воспоминания не дают покоя… Да, он виноват в болезни своей супруги… Она молча переживала его падение… Бедняжка, терпела всё, затаив в себе обиду, и от горя, что муж предатель и изменник, совсем ослабла и заболела. А он уже не только не любил свою совратительницу, он её просто ненавидел. Мало того, что он потерял осторожность на работе, накопленные сбережения, так он ещё потерял и любимую жену… Глубоко вздохнув, вновь захотел приняться за письмо. Он очень рано встал, не выспался, сил уже нет, но надо закругляться… Рассеяно бросил взгляд в окно и изумился:

Затрепетало солнце утром,
И оживился небосклон.
В окне его, тоскливо-смутном,
Дух трепетанья отражён.
И пляшут солнечные блики
Под говор ласковой весны,
И отражаются их лики
На дне зелёной глубины.