Там, где смерть и кровь, не бывает красоты

Виссарион Фомич решил не привлекать к делу могильщиков: им же только стакан-другой водки налей – выложат тебе то, чего и не было. А дело-то тайное, не угодное ни Богу, ни церкви, ни родным покойной, тут уж поостеречься не помешает. Пятеро полицейских, он сам и анатом (кто-то ведь должен засвидетельствовать, что девица, лежащая в гробу, глубоко мертва!) блуждали по кладбищу, освещая себе дорогу двумя фонарями. Полицейские несли на плечах лопаты. Изрядно мешал им ветер, завывая на все лады и внося в их души «ужасы с суевериями». Да Зыбин, когда надо, не боялся ни бога, ни черта. Один полицейский побегал среди свежих могил, освещая надписи на надгробиях, наконец, он крикнул:

– Есть, вашвысокблагородь! Нашел!

– Чего орешь? – подойдя к могиле, бросил Зыбин. – А коль услышат нас, прибегут? Будет конфуз!

– Да кто ж услышит что в эдакую скверную погоду? – ухмыльнулся полицейский. – Все по домам попрятались, а на кладбище и в тихое время людей в ночную пору не сыщешь.

Попросив посветить ему получше, Зыбин внимательно осмотрел земляной холмик. Надписи он не нашел, поэтому спросил у полицейского:

– Уверен, что это могила юной графини Ростовцевой?

– Так точно, ваше высокоблагородие! Я ж ездил сюды днем по вашему приказанию, хранитель кладбища мне показал могилу и приметы ее назвал, чтоб найти потом было проще. Вон – береза, наискосок от нее – куст сирени, за ним – надгробие с ангелом, а рядом барышню-графиню и закопали. Я ж ленточку привязал на крест, чтоб ошибки не вышло, видите? Вот она, болтается. Та могила, не сумлевайтесь!

– Приступайте, – мрачно отдал распоряжение Зыбин.

Лопаты дружно врезались лезвиями в землю.

Финансовые затруднения отравили Викто?ру всю его юность, а поступить куда-либо на службу и получать жалованье, пусть даже и приличное, он посчитал для князя делом унизительным. Клубы он посещал, ибо молодость жаждет общества себе подобных, хочет блистать среди сверстников если не деньгами, то умом. Кстати, Викто?р был вполне умен, да другого-то наследства ему и не осталось, и не досталось. Обладая неким благоразумием, он не увлекался игрой, как увлекались ею многие его сверстники, мечтавшие выиграть состояние за один раз; он не позволял себе лишнего бокала вина и прослыл скрягою среди друзей; тем не менее он пользовался их уважением. Его товарищи полагали, что богатый дядя обязан обеспечивать молодого человека сполна, а тот не был излишне щедрым и на содержание племянника выделял мало средств. Впрочем, обижаться на него было бы грешно, у князя Дубровина родственников более чем достаточно, благо он хоть не гонит от себя в три шеи эту толпу бездельников. Так и прозябал Викто?р вместе со своею матерью на иждивении у дяди, надеясь выгодно жениться, – титул его ведь тоже чего-то стоит! И подыскали ему невесту, девушку во всех смыслах прекрасную, а она… Мало того что потребовала расторгнуть помолвку, еще и заявила:

– Я вас не люблю. И не полюблю никогда!

Это были очень обидные слова, которых Викто?р не мог ей простить и после ее смерти. Чем он так уж плох?! Пригож собою, умен, образован и воспитан, недаром самые блестящие дамы высшего света оказывают ему знаки внимания, намекая, что они не прочь бы встретиться с ним в интимной обстановке. Так как же можно было бросить ему столь жестокие слова, не узнав в нем прежде человека? Викто?р был уверен, что, познакомившись с ним поближе, Элиза оценила бы по достоинству своего будущего мужа, но, как оказалось, сие не было им суждено. Другой такой хорошей партии в этом городе ему не сыскать, оставалось воспользоваться услугами состоятельных дам, согласных открыть перед ним двери своих спален и щедро одарить любовника за его пыл и страсть. Это дурно и стыдно, конечно, но другого-то выхода не предвидится, а прозвище «альфонс» несложно и перетолковать в более благозвучное словцо – «ловелас».

Рассуждая таким образом, Викто?р шел на свидание без особого стремления, потому он и не взял извозчика, хотя нынешняя избранница его была великолепна по всем статьям. Он наслаждался прогулкой по пустому городу (всех жителей загнал в убежища ветер), наслаждался разгулом стихии – ведь и в его душе творилось нечто подобное, роднившее его в порывах и метаниях с буйством природы.

Но стоило кому-то появиться на пустой улице, как этот человек притягивал к себе взгляды помимо своего желания. Так и Викто?р, размеренно шагая по тротуару, машинально проводил взглядом женскую фигуру. Она шла ему навстречу, только по другой стороне улицы. Так же, мимоходом, промелькнула у него мысль, что эта одинокая женщина молода, одета как благородная дама, тогда почему же она без какого-либо сопровождения и без коляски оказалась на улице? В этот момент дама прошла через световое пятно под фонарем, на миг ее лицо осветилось, и непредумышленно Викто?р приостановился. В его груди что-то стеснилось…

– Нет, нет, нет, – беззвучно произнес он…

Скрестив руки на груди, Зыбин терпеливо ждал, когда послышится характерный стук, и наблюдал, как из могилы выбрасывают комья земли. Анатом Чиркун Федор Ильич, сорока пяти лет, высокий, крепкого сложения, с завитками темных волос и закрученными кверху усами, присев на соседнее надгробие, курил трубку и скучал. Бух! – это лопата наконец ударилась о крышку гроба.

– Добрались, – сказал полицейский.

Погрузившись в рыхлую землю по щиколотки, Виссарион Фомич кое-как взобрался на холм и глянул вниз. Там было темно – фонари нисколько не помогали.

– Крышку открыть сможете? – спросил он.

– Ежели с боков подкопать, то сможем, – отозвался снизу полицейский. Все четверо сняли кители – упарились, несмотря на ветер, и кучей бросили их на соседнюю могилу.

– Сколько вам понадобится времени?

– Да часика с головой хватит, но не менее.

– Многовато. В таком случае вытаскивайте гроб наверх!

Полицейский выбрался из ямы, размотал веревки, заготовленные заранее в участке, спустил их вниз. Гроб подцепили на веревки, поднатужились и вытянули его, спустив на земляной холмик.

– Сказано – барышня тута, – утирая лицо рукавом рубашки, сказал один из полицейских. – Легка, видать, кушала мало. Недавно свояченицу мою хоронили, так шесть мужиков еле донесли ее.

Чиркун подошел, уставился с полнейшим равнодушием на гроб, и в это время Зыбин скомандовал:

– Открывайте!

Острыми лезвиями лопат полицейские поддели крышку гроба, отсоединили ее и убрали куда-то в сторонку. Зыбин подался всем корпусом к гробу, невольно вытаращив глаза. Собственно, и анатом тоже был премного озадачен, как и полицейские, почесывавшие в затылках…

– Ежели кто из вас об том проговорится – удавлю собственными руками! – пригрозил Зыбин всем без исключения».

5

– Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? – раздалось возле ее уха.

– А! – вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась – муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду без пауз: – Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут – ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?

– Что ты несешь? – сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. – Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…

– Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.

– Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…

– Ты днем тоже сидишь на работе, – София поняла, куда он клонит.

– …а на меня у тебя вообще не остается времени!

– И ты не тратишь свое время на меня!

– Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? – завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.

– Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто, для него важное, причем безвозвратно.

– Что именно?

– Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.

Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.

– Брось умствовать, – в отличие от нее Борис уже несколько взвинтился. – Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель – это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты – эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты – кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит поправиться хотя бы, килограммов на двадцать…

– Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит – ты на это надеешься, да?

– Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию – «писатель», тоже нет.

– Во всяком случае, мне не приходится клянчить их у тебя, а потом давать тебе же отчет, куда я потратила твои деньги! Это противно. Не заговаривай мне зубы, я твои методы знаю. Боря, уже половина второго ночи, ты не считаешь нужным объяснить мне, где ты был?

Ох, Борька… огурчик с грядки! Холеный, самодовольный, уверенный в себе и одновременно мальчик, психология-то у него чисто мальчишеская: мне, мне и еще раз мне, потому что я – главный. Смешно! Он протянул ей свой сотовый со словами:

– Позвони на пост охраны, пусть лучше не я тебе скажу, где я был. Даже не поинтересовалась, что у меня случилось, почему я задержался, голоден ли!

София улыбнулась, подперев щеку ладонью. Ее умиляла эта его манера – нападать, вызывать в других чувство вины, когда у самого-то рыльце в пушку. Разумеется, она не взяла телефон и не стала звонить охранникам офисного здания: с ними ведь всегда возможно договориться. Сейчас София смотрела на этого большого ребенка – Борю – с чувством легкой досады: пенять-то ей не на кого, изначально она сама испортила мужа своей любовью, рабской преданностью ему, угодливостью, покорностью… Исправить его невозможно, впрочем, София уже и не хотела его исправлять, но только сегодня у нее сформировалось четкое желание покончить со своей семейной жизнью раз и навсегда, как ей давно советовал папа.