Записки уставшей феминистки

Нам было лет по тринадцать, мы гуляли с подругой осенним вечером. Я нагнулась завязать шнурки. И один мужчина из проходящей мимо нас незнакомой компании шлепнул меня по заду. Это было очень обидно. А потом я испытала приступ вины. Я решила, что подставилась. Сама навлекла беду. С тех пор я никогда на людях не наклоняюсь. Только приседаю. Потому что пообещала себе не попадать в такие истории.

Уже слышны шаги Открывающей. Уже её пальцы лежат на двери. Открыть? Рыжие волосы едва качнулись в утвердительном жесте.

Они проходят узким коридором, открывается тяжелая дверь и перед ними открывается рыночная площадь средневекового города. Жар, вонь, гомон. Тринадцатилетняя девочка стоит у позорного столба. Вокруг собралась толпа: мужчины, женщины. Тычут пальцами, гогочут, кто-то визгливо, кто-то злорадно. Девочка измазана смолой. В нее кидают мусор и тот прилипает к ней. Огрызки яблок, бумажки и всякая дрянь. Лица почти не видно, растрёпанные волосы закрыли его и попали в рот. Собственные волосы во рту мешают дышать.

Две женщины проходят сквозь толпу. Открывающая Двери остаётся внизу, её спутница с комком в горле поднимается на помост. Под её руками цепи на шее и запястьях девочки рвутся как картонные. Она освобождает рот девочки и вытирает её лицо подолом своей юбки, накидывает на неё свою кофту, поворачивается к толпе. Лица горожан уменьшились, съёжились, будто стали кукольными. Её голос прозвучал раскатами грома.

Женщины этого города, каждый раз когда вы осуждаете другую женщину, вы судите самих себя. Когда вы смеётесь над похабными и унижающими шутками о мамах, женщинах со светлыми волосами, о студентках и школьницах, вы предаете себя. Когда вы проходите мимо упавшей, вы втаптываете в грязь себя. Если вы будете продолжать предавать себя, вас у себя не останется. Совсем.

Когда она договаривает, лица людей начинают осыпаться, декорация рушится. Они оказываются в темнице. Взрослая оборачивается к себе тринадцатилетней. У девочки на глазах слезы. Она шепчет: «Спасибо». Они обнимаются и становятся одним целым, той женщиной, что вошла в дверь.

Открывающая ласково смотрит на неё. Ставшие живыми глаза встречаются и глубоко посаженными глазами старухи. Она кивает. Всё случилось, как должно. И отправляется к следующей двери.

Женщина вспоминает, как в детском саду она очень не любила спать днём. Спальня была местом, приносящим боль, ведь во сне мы очень уязвимы. Но часть этой боли была вполне материальная и внешней природы. Мальчик, чья кровать стояла рядом, бил её в живот. Это не был единичный случай. Он делал это регулярно и с садистским выражением лица. И приговаривал, молчи. И она молчала. Потому что она не могла рассказать никому, что ей причиняли боль. Она должна была оставить её себе. Ведь никому не было дела до её боли.

Открывающая дверь уже близко. Кто там, за дверью? Пальцы коснулись шершавых досок. Ты готова? Едва заметный кивок. Пронзительный скрип ударил в живот. Как тогда. Очень больно.

За дверью сидит малышка лет трёх. Она раздета, в одних трусиках. Лицо окаменевшее. Вошедшей страшно смотреть на такое. А самое страшное у той в руках. Это её внутренности. Боль настолько сильна, что вытолкнула их наружу. Всё, что малышка может, это держать их в руках все эти годы.

Вошедшая садится напротив и пытается поймать взгляд девочки. Нет, бесполезно. Остекленевшие глаза не могут видеть никого вокруг. Только свою боль. Тогда она берёт её на руки. Та катастрофически тяжёла. Кажется, вся скорбь мира пропитала маленькое тельце. Вошедшая прижимает маленькое холодное тельце к себе и начинает укачивать её. Ты не одна, малышка. Мне очень даже есть дело до твоей боли. Я очень люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была живой.

Малышка слегка шевелится. Она прижимается к взрослой, надёжной себе самой, выжившей. Ей впервые за все эти годы тепло. И ещё тяжело. Ей тяжело держать свои внутренности в руках. Взрослая подхватывает её руки снизу, облегчая её груз. Наконец-то! Лицо малышки наконец-то оживает. Оно искривляется в страдающей гримаске и она начинает вхлипывать. Но слёз нет. Взрослая сидит, укутав её и укачивая, напевая о том, как она любит её. Часы, дни или годы прошли? Неизвестно. Но здесь время не имеет значения. Только любовь.

Вдруг пронзительный крик пронзает пространство. Это кричит малышка. Она наконец-то смогла закричать о своей боли и заплакать. Через крик и плач её боль покидает страдающее тельце. Взрослая чувствует, как что-то леденящее и липкое, но невидимое, проливается на её колени. Всё нормально. Она взрослая. Она может это выдержать. Тем более здесь, в безвременьи.

Внутренности девочки втягиваются на освобожденное от боли пространство и та затихает. Она засыпает впервые за эти годы спокойным исцеляющим сном. Теперь взрослая может покинуть это место. С девочкой на руках, она шагает к двери, где её с улыбкой ждёт Открывающая. А переступает порог одна уже одна. Целая.

А Открывающая уже бредёт дальше. Куда? Куда позовут.

Закат патриархата в моей голове (Женщина обращается к женским ветвям родового древа)

Красота как социально-экономический конструкт контроля над женским

Когда я слышу, что кто-то красива и надо равняться, а кто-то безобразна, не следит за собой и вообще распустила себя, то даже не знаю, кому сочувствовать – тем, кого сравнивают, или той, кто сравнивает. А может и себе. С детства я металась между абсолютно несовместимыми требованиями к моей внешности, политыми страхом, виной и чувством собственной неполноценности. И лишь последние годы я смотрюсь в зеркало и узнаю себя. Действительно, это я. Красива ли? Не знаю. Наконец-то мне всё равно.

Под «женской красотой» в разные исторические периоды, в разных государствах и в разных социальных слоях подразумевались абсолютно разные образы, и многие из них покажутся нам странными и совсем «некрасивыми» на наш «просвещенный» взгляд. Например, чернение зубов. Красавица XVI – XVII века и на Руси, и в Западной Европе, а в некоторых странах Азии обычай сохранился до сих пор, считала своим долгом окрашивать зубы в черный цвет, так как это служило символом достатка, есть сахар могли позволить себе немногие.

Или знаменитая лотосовая ножка в Китае. Делать такую красоту начинали с двух лет, приглашалась специальная женщина, которая распаривала ступни и ломала кости девочке, потом бинтовала, и так несколько раз до завершения роста. Женщина с обычными ногами могла быть лишь продана в услужение, никакой приличный муж ей не полагался. Красиво? Да, в обуви, возможно. Правда ходить такая женщин не могла, её носили. Покалеченность женщины была фетишем, который так нравился мужчинам.

А в Европе было тоже чудесная практика – корсеты. Девочек начинали шнуровать в них ещё до пубертата, чтобы привыкали. Всю жизнь эти женщины не дышали частью легких, помимо чисто физиологической гипоксии мозга есть ещё момент, «не дыши» на уровне тела означает «не живи». Причём требование «не дышать» и ходить в корсете изначально касалось женщин лишь высокого социального статуса. Они зачастую имели собственное имущество, могли наследовать, образование, связи, поэтому контролировать их было жизненно важно для поддержания общественного статус-кво. Позже этот образ «красоты» распространился и на дам полусвета.

Эти небольшие зарисовки я привожу не для того, чтобы поужасаться и порадоваться, что сейчас нам не приходится себе ноги ломать или в корсеты утягиваться. Потому что форма-то изменилась, но содержание осталось прежним. Понятие «красоты» продолжает из каждого утюга рассказывать женщинам с колыбели как нам выглядеть, думать, чувствовать и жить. И те, кто по разным причинам не хотят, не могут, не считают нужным соответствовать этим требованиям, должны, по мнению доброхотов, вообще исчезнуть с горизонта, сидеть и не отсвечивать, дабы не оскорблять взор.

В качестве иллюстрации я разберу то, что вываливается в поисковике на запрос «красивая женщина в полный рост». Даже если иметь в виду, что все эти фото обработаны программно, мы неосознанно сравниваем себя с этими картинками, и в сравнении, сами понимаете, не выиграем никогда. Потому что этих женщин не существует в реальности. Это образы, которые настойчиво стучатся в мозг, душу и жизнь.

Итак. Все эти картинки молоды. Нет никаких возрастных проявлений даже у тех, кто явно в летах. Для чего? А не надо напоминать о том, что мы все смертны. Культ вечной молодости, когда «красивой в гроб лечь», это золотая жила для индустрии красоты, начиная от чудо-кремов и заканчивая хирургией.

Ещё все эти картинки позируют. Они стоят, лежат, сидят, но являются объектами для созерцания. Они не деятельны, не являются субъектами, их личность никому не интересна, интересна лишь их функция – быть красивым объектом.

Все эти картинки в неудобной одежде и обуви, в белье, приподнимающем грудь, а плюс-сайз – в утяжках. Те же корсеты, только софт-вариант. И ещё на каблуках. Лотосовая ножка? Почти. Ещё женщина на каблуках физически не в состоянии убежать, тоже фактор беззащитности, который мужской взгляд считывает бессознательно.

И я не стала гуглить дальше, чтобы сберечь свои нервные клетки, но наверняка эти картинки полностью эпилированы, чтобы напоминать то ли кукол, то ли несовершеннолетних девочек, а кто-то может прошла лабиопластику (хирургическое уменьшение малых половых губ), сейчас очень активно развивается и продвигается это направление хирургии. И гигиена тут не играет никакой роли, для того, чтобы было удобнее ухаживать за собой, достаточно обычной машинки для подстригания волос.

Здесь играют два фактора. Во-первых, болезненные процедуры, которые женщина делает регулярно и «привыкает» к боли, значительно изменяют её мироощущение. Немножко потерплю, да? Мне ж не сложно? Здесь потерплю, там, ещё в паре мест и ситуаций. Удобная женщина, которая терпит.

Во-вторых, это изменяет картину тела у самой женщины. То самое, что «я запустила себя», если просто нет времени, сил и желания соответствовать, а значит «я какая-то нетакая, второй сорт, вот муж ругается, наверное и правильно, вот как займусь собой, вот тогда…» А ничего тогда. Потому что никто не становится моложе. Потому что никто не становится здоровее. Потому что оценивать себя как картинку, а не как личность, так плотно прописывается в бессознательном женщин, что чрезвычайно сложно изменить этот взгляд.

Можно попробовать малыми шагами, опять же. Не критиковать других женщин за внешний вид. Потом не критиковать себя за внешний вид. Хвалить, когда получается, не ругать, когда не получается. Чувствовать то, что поднимается при этом. Рефлексировать. Принимать. Это всё я, моя личность. Мы все – продукты социума, это нормально, пытаться вписаться, занять свою нишу. Сложности начинаются тогда, когда эти попытки вызывают психические и/или физические страдания. Это лишь вопрос цены, которую женщинам предлагается оплачивать, дабы вписаться. Берегите себя, дорогие сёстры.

Ипохондрия

Уязвимость в патриархате сыновей

Когда я слышу от близких мне женщин о том, что это ж так природно и естественно, что мужчина всегда главный, ведь как же иначе, нам же рожать детей, а если его не уважать, так он же и уйдёт тогда, зачем ему это всё, когда его не уважают, то мой личный термостат душевного тепла автоматически прокручивается примерно к абсолютному нулю.

Ведь что скажешь, когда мироустройство именно такого, что не способна большая часть мужчин нести ответственность за свою репродукцию. Дети объявляются исключительно женской блажью, ее личным проектом, а мужчина, вероятно, выступает в качестве элитного осеменителя. Его такая концепция весьма устраивает.

Правда степень уважения не оговоришь заранее, всегда можно сказать, что уважает она недостаточно, пилит, жить не даёт, да и вообще, постарела и подурнела, так что любовь прошла к тебе, а вместе с ней и обязанности по отношению к детям. Или ещё можно всю жизнь рассказывать, что не дотягиваешь ты, милая моя, до высокого стандарта качества, но я тебя улучшу, и вдохновенно улучшать сей недостойный объект, подстраивая её под себя.

Однако вернёмся к репродукции как к потенциальной биологической возможности. Очевидно, что она увеличивает социальную, экономическую, эмоциональную, физическую уязвимость женщины. Это факт. Сложности возникают даже задолго до наступления беременности. Лично у меня долго и вдумчиво выясняли, почему у меня нет детей и когда я собираюсь их заводить, буквально на каждом собеседовании. То есть одно наличие у меня матки делало меня менее привлекательной работницей, по сравнению с претендентами без оной.

При наличии маленьких детей женщину совсем не ждут там, где можно заработать нормальные деньги, а вот наличие детей у мужчины делает его ответственным и благонадёжным в глазах потенциальных работодателей. Причина ясна, он-то не будет больничные брать на каждые детские сопли, это сделает жена. Получается, мужчине не нужно делать ничего, чтобы полностью распоряжаться собой. Он полностью хозяин своей жизни. И, вероятно, жизни той женщины, которая родила его детей. Ей-то работу гораздо труднее найти будет, в случае описанного выше семейного разлада.

Максимум, что мужчине угрожает от неудачи в браке, это алименты (смотрим статистику по задолженности алиментов в РФ, 70% должников их просто не платят). А у женщины рисков гораздо больше, даже несравнимо. Это здоровье, которое вдруг заканчивается в самый неподходящий момент очередной беременности, это душевные травмы от контакта с медициной и социумом, это упущенные возможности заработка, это вероятность попасть в абьюзивные отношения, так как при перестройке семейной системы никто не знает, куда кривая выведет и насколько зрелым и адекватным окажется тот самый возлюбленный, который заваливал цветами и носил на руках.

Для «противовеса» этому положению дел принимаются социальные законы, что очень раздражает многих мужчин, считающих, что давно наступил матриархат. Могу успокоить печалящихся об этом, не наступил и не наступит, просто «власть отцов» сменяется «властью сыновей», незрелых, инфантильных, нарциссических мужчин, которые и за себя-то не могут нести ответственность, не то, что за своих детей.

А женщина же в этой концепции продолжает оставаться удобным приспособлением для мужской жизни, но если в «патриархате отцов» превалировало долженствование, «женщина должна» была быть красивой, хотеть замуж, рожать детей, быть хозяюшкой, иначе никому она не нужна, то сейчас транслируется «женщина сама этого хочет», быть красивой для себя, заниматься сексом, вкусно готовить, хотеть рожать и растить детей, ей же самой этого хочется, а я ей ничего не должен. Потребление женщины лишь завернули в глянцевый фантик «у вас давно есть все права».

Так что никуда не делся патриархат, тут он, весь как на ладони. Потому ничего не поменялось за последние тысячелетия в парадигме общественного бессознательного, ведь секс для мужчины остаётся наградой («Оприходовал её? Красава!»), а для женщины – наказанием. Для же чего это всё? Для контроля же над женщиной, над её сексуальностью и репродукцией, для демонстрации своей власти и наслаждения ею. Чего женщина хочет или не хочет, кого волнует. Главное, чтоб рожала исправно, или не рожала, это уж как хозяин распорядится. Берегите себя, дорогие сёстры. Больше некому.

Следующая! (Женщины украшают жизнь мужчины)

Серия очерков «Мифы о женской сексуальности» Часть 1. Истоки мифов и их последствия

Мифы окружают нас. И это объяснимо. На заре своего развития человечество сначала взрастило именно мифологическое представление о мире и о себе. На этом базисе постепенно шло формирование религиозных верований в виде политеизма, шаманизма, а затем монотеизма. Но лишь с развитием философской мысли научный подход смог выкристаллизоваться и положить начало тому миру, в котором мы живём сейчас. Что же касается представлений о женской сексуальности и женском теле, то им пришлось претерпеть значительные метаморфозы.

Нашим далёким предкам связь между половым актом и деторождением не была очевидной. Возникли представление о женщине как сосуде самозарождения жизни, из чего выросли матриархальные культы и формы общественного устройства, в которых женщины имели значительный социальный вес. Культы богинь имели к этому прямое отношение. Матрилинейность родов, наследование имущества по женской линии, определённая социальная эгалитарность не препятствовали развитию культуры и технологии. Однако эти общества и их культура позже были поглощёны и ассимилированы более агрессивными патриархальными сообществами.

В последних женщина фактически дегуманизировалась, приравнивалась к имуществу мужчины. Её сексуальность в виде девственности и репродукции принадлежала мужчине, сначала отцу, а позже мужу, который покупал её («выкуп невесты») и становился полноправным хозяином. Такое положение вещей находило своё отражение в принимаемых законах на протяжении столетий.

В знаменитых скрижалях «не возжелать» полагалась чужую жену, наравне с ослом и волом. А концепция женщины как «сосуда греха», перед которым мужчина не в силах устоять, прочно входит в законодательство многих государств в виде разных форм наказания изнасилованой женщины. Этот миф продолжает жить и в умах наших современников в виде обвинения жертвы.

Когда наследование имущества женщинами своим отцам в отсутствии у тех сыновей стало законодательно возможным, то они стали притягательны как источник власти и дохода. Для завладения женщиной и её имуществом достаточно было её изнасиловать, а после жениться на ней. Традиция похищения невест в средневековой Европе имела именно такую подоплёку. Так богатейшая женщина своего времени (XII в), Алеонора Аквитанская, впоследствии Королева Франции и Англии, провела юность в страхе быть изнасилованной любым своим вассалом.

Речь о женской субъектности в таких условиях не могла возникнуть априори. Миф о женщинах «чистых» и «грязных» продолжал служить интересам мужчин. «Чистых» женщин можно было с выгодой продать (даже с учётом традиции приданного торг дочерьми и другими опекаемыми родственницами представлял значительный экономический и политический ресурс знати), а с «грязными» не особо церемониться.

А что же женская сексуальность? Она была лигитимна лишь как часть репродукции и в положенных законом рамках. Половой акт продолжал рассматриваться как наказание женщины как сосуда греха. «Спасёшься чадородием», значит единственным оправданием секса для женщины могло быть лишь зачатие и рождение ребёнка. Так как детская смертность была значительной, то стремление социума заставить женщин рожать как можно больше было вполне объяснимо. Избыток населения нужен, чтобы было кем управлять.