Её величество

Она одними глазами мягко укорила Инну, мол, сделай одолжение, и та будто спохватилась:

– Прости, увлеклась.

«Фу, пронесло. Меня точно жаром обдало. Лена вмиг поставила подругу на место. Знать, ее влияние не иссякло, – преждевременно порадовалась Аня. – И Жанна правильно поступила, осаживая Инну», – привычно, по-учительски рассудила она.

– Бисмарк говорил, что только глупцы учатся на своем опыте, – сказала Аня.

– Мура все эти изношенные осточертевшие фразы! Только дураки прикрываются «обломками» чужих философских мыслей, – раздраженно откликнулась Инна.

– Усомнилась в правильности его изречения? Хочешь конкурировать с великими мыслителями? Тебя не пугает глубина их мыслей и чувств?

– Они тоже были людьми.

– Но какими!

– Я лучше тебе слова Гиппократа приведу.

– Не откажу себе в удовольствии послушать.

– «Брак – это лихорадка навыворот: он начинается жаром и кончается холодом».

– Да он был с юмором!

– Скорее, обладал иронией. Видать достали его семейные радости.

– Для Эммы брак – не приключение, а обязанность, выполняемая с любовью. Для нее рай – это любовь, счастье в семье и высокое чистое небо над головой, – с уважительной симпатией сказала Аня.

– И где она очутилась со своей любовью?

– А для Федора счастье – это, прежде всего, свобода и блуд. Только пресытиться удовольствием, как и наркотиком, невозможно. Это явления одного порядка, – предположила Жанна.

– А для меня такое пристрастие – шоколад, – как-то совсем по-детски сообщила Аня.

«У каждого свои слабости: Инна прикрывает обиды остервенелой иронией, Федор реализует комплексы количеством… Такого типа мужчина меньше обидится на критику своих умственных способностей, нежели на сомнение в его мужских возможностях. Ладно бы только он…» – вздохнула Лена. Настроение ее покатилось как санки с горы.

– Вот говорят, снисходительность порождает ложь и зло, а доброта развращает, – продолжила серьезный разговор Аня.

– Говорят, говорят… Все мы в той или иной степени страдаем пороком «говорильни», – усмехнулась Жанна. – Особенно педагоги.

– В гробу и в белых тапочках я видела всех философов. Я доступно излагаю? Может, и мне покопаться в хламных закромах моей памяти и выдать что-то совсем уж свое, но страшно замысловатое? Я запросто и всегда – пожалуйста.

Охотников выслушивать Иннины перлы и вникать в предложенные Аней теоретические взаимоотношения базовых, нравственных понятий не нашлось.

– …Упал Федор в моих глазах ниже некуда. Я не уследила, что было первопричиной разлада в их отношениях. Ведь не на пустом же месте сложилась такая дикая ситуация? Обычно эта «хворь» – хождение налево – симптом неудавшейся семейной жизни. Я не хочу создавать собственную реконструкцию их жизни. Объясните мне ее суть в общих чертах. Что и почему у них пошло не так? Может, Эмма сама чего-то не учла, вовремя не распознала, не додумала, что для Федора самое важное в жизни, вот и пошло у них всё вверх тормашками, – сказала Жанна.

– Эмма виновата? – вскипела Аня.

– Где корни проблем ее семьи? – настойчиво спросила Жанна.

«О Боже, сейчас опять завяжется долгий, нудный разговор», – занервничала Лена.

– Как с ножом к горлу пристала. От праздного жгучего любопытства до сплетен и злословия один шаг. И пойдут круги по воде, – завредничала Инна и окинула Жанну испытующим взглядом. – А потом задним числом удивляемся… Во избежание эксцессов…

– Опять эти намеки и восточная уклончивая недосказанность. В кои-то веки вырвешься из дому, приедешь, а тут… на тебе – обвинение. Если человек всегда поступает правильно, ему не нужно завоевывать доверие. Оппоненту достаточно разумно проанализировать его прежнее поведение и сделать вывод. А вот тот, кто почему-то упорно желает заручиться доверием другого, сам часто имеет нечестные намерения. И это верно независимо от того, признается он себе в этом или нет. Никаких дурных мыслей у меня нет, и не может быть. Я живу на краю света, проделала долгий путь, чтобы встретиться, а ты… Плохо ты меня знаешь. Я от чистого сердца, из добрых побуждений, из сочувствия к Эмме, – взялась сердито и обидчиво оправдываться Жанна. – Может, ты ревнуешь меня к ней?

– Скажешь тоже! Начало твоей дружбы с Эммой восходит к временам студенчества, а мое – с детства, что особенно важно. Мы в одном дворе жили до того, как родители отправили меня в деревню и возложили заботу обо мне на бабушку. Освежила свою память? Вот под знаком этой предваряющей информации и рассуждай теперь уж без оговорок. Кстати, почему вы перестали переписываться? Некогда, быт заел?

Жанна не пожелала ответить.

– Бернард Шоу говорил: «Я счастлив потому, что мне некогда было подумать о том, что я несчастлив», – сказала Аня, желая хоть чем-то успокоить начинающих заводиться подруг.

И добавила грустно:

– Порой мне кажется, что в семьях с детьми люди становятся еще более уязвимыми, беззащитными друг относительно друга, чем живя порознь. В жизни на их пути – всё время «ремонт дорог». Дети становятся серьезным аргументом в спорах родителей. Не лучше ли сразу изживать из сердца любовь, пока она там не укоренилась? Ох и странная это авантюра под многоговорящим названием «брак». Я, конечно, понимаю и допускаю…

«Все-таки Жанна несколько поверхностна. Как Евтушенко писал? «Поверхностность, ты хуже слепоты». С ее стороны несколько бесцеремонно вторгаться в чужое запретное. Ей мало того, что с излишней откровенностью уже выдала Инна? Ах, если бы люди были хоть немного более чутки друг к другу!» – вздохнула Аня.

«Однако же, недурно сказано про занятость! Эти слова очень подходят Лене», – подумала Инна, но хвалить Аню и развивать предложенную тему не захотела.

– Инна! Не заставляй себя упрашивать. Рассказывай. Не подкачай, – капризным тоном попросила Жанна. – Аня, твое предисловие что-то слишком затянулось.

– Хочешь что-то услышать – лучше помолчи, – огрызнулась Инна, но к повествованию приступила решительнее.

– Исполняется впервые… – мною! – артистично начала она, но под взглядом Лены осеклась и с патетики перешла на деловой тон. – Запасись терпением, долгая история, доложу я тебе, двумя словами не обойдусь. Я не стану блокировать подробности и расскажу все как на духу. Сведения достоверные, так сказать, исключительно из первых рук, из уст самой Эммы. И, как в шутку говорят, я знала, «что она знала, о том что я знала», но помалкивала. Я ничего не выведывала, не выуживала, не вызывала Эмму на откровенность. Она сама со мной делилась, сама душу свою обнажала.

Инна заметила искорку интереса в глазах Жанны и с удовольствием продолжила «тянуть резину»:

– Раньше я по рукам и ногам была связана обещанием. Эмма просила ни под каким видом не открывать ее тайны, даже не упоминать ее имени в разговорах. И я до сегодняшней ночи скрывала, что много лет служила ей жилеткой для слез. Глупая, гордость долго не позволяла ей даже передо мной полностью открываться. А я сама не приставала, речи об их семейных неурядицах первая не заводила, но внушала: «Освобождайся от боли, легче станет. Чаще вспоминай счастливые моменты». Но Эмма отвечала, что ей трудно думать о чем-то радостном, когда сердцу больно, когда тоскливое не покидает голову. Собственно, она права. А теперь, когда всё уже вышло наружу и рассекретилось… Даже я шокирована спонтанным откровением Эммы. Видно, вином язык развязала. А может, накопилось в душе сверх меры… Не стану томить, совершу экскурсию в ее прошлое, хотя это невыразимо трудно. Неважные подробности, конечно, опущу.

4

– Не завидно сложилась Эммина жизнь. Во-первых, я не могла понять, чем Федька ее покорил, чем сразил наповал. С наскоку взял своим трёпом? Он же селедка замороженная, белоглазая. Ха! «Холодная парадность его лица!..» В его генном аппарате явный дефект. Он же скучный, неэмоциональный. Услышать от него что-то восторженное по какому бы то ни было поводу невозможно. И вдруг у Эммы такая мощная, яркая любовь к этому, с позволения сказать… Не тот портрет предпочла сделать иконой. Ладно. Не стану предварять события.

«Знаешь, что такое мучительная, разрушающая тебя любовь? – спрашивала меня Эмма. – Это когда тебя нет, вообще никого нет, везде только он один. Я во всех мужчинах видела Федю».

Меня испугало то, что Эмма была слишком взволнованна, и я попыталась перевести наш разговор в иное русло:

«Один философ писал, что «всякая усиленная привязанность приносит страдания». Крайности в любом деле вредны. Возьми хотя бы сыро-едение. Ешь морковь, капусту, репу. Но зачем употреблять рыбу и мясо без термообработки?»

Но Эмма не потеряла своей нити в разговоре:

«Федя – мое наваждение. Я не могу противиться его гипнозу. Я будто им зомбирована, душой прикипела к нему намертво. Не отскоблить. Весь мой мир сузился до одного человека. Никто мне больше не нужен!»

«Верю, со мной тоже нечто подобное случалось, – отвечала я, подавленная полнейшей невозможностью облегчить беду подруги. – Мало того, что я презирала любимого человека, я его просто жутко ненавидела, и тем не менее никак не могла сбросить бремя постылой безнадежной зависимости, потому что влекло меня к нему как мощным магнитом. И не пугало меня все большее обнажение им своей неприглядной сущности. На меня какой-то умственный паралич нападал, когда он был рядом. Я словно оказывалась в своего рода долговременном психологическом ступоре. Мужчин, находящихся в таком состоянии, не страшит ни развод, ни потеря детей.

Но не пора ли тебе прозреть? Тот, кого ты обрядила в одежды Бога и вознесла до небес, на самом деле не более чем посредственность. Почитать мужа за добродетели, которых он не имеет? Вкалывать ему на пользу? Ты соображаешь лучше него, а он не позволяет тебе высказывать свое мнение, поступать по своей воле. Он распоряжается твоей судьбой, как своей. (Инна настолько сведуща?) Наглые люди часто управляют мягкими и умными. Разумно ли это?

Федька не сомневается, что ты будешь верна ему до конца своих дней, но, когда ты заболеешь или вовсе свалишься, он найдет себе другую жертву. У таких мужчин нюх на добрых и порядочных женщин. Человек не должен жить ради другого, если только это не малый ребенок. Люди в семье должны соучаствовать друг в друге. Твой Федька хочет незаслуженной любви и восхищения собой, требует от тебя посвятить ему жизнь, а сам в принципе не способен на полную отдачу кому бы то ни было, кроме себя. Да еще и относится к тебе с изрядной долей насмешки.