Другая жизнь

Да, это не смешно. Когда Флике было девять, она решила помочь приготовить салат из свежих овощей, и Джексон просто чудом заметил, что капуста меняет цвет – с зеленого на красный – и обратил внимание, что у дочери на указательном пальце нет одной фаланги. В больнице ее пришили, но с тех пор они никогда не ели салат из капусты. Возможно, это и не плохо, что твой ребенок нечувствителен к боли настолько, что способен отрезать себе кусок пальца даже без местной анестезии, но, когда Джексон рассказал об этом коллегам, их лица побелели. Он постарался объяснить, что такие дети могут сломать ногу и заметить открытый перелом лишь через некоторое время, поняв, что им что-то мешает бегать. Для Флики ушибы и кровоточащие раны были лишь досадной неприятностью, наподобие прорвавшегося случайно пакета с рисом или скользкого пола.

– Никогда не понимала, почему ты так хочешь, чтобы Шеп уехал из страны? – продолжала Кэрол. – Он же твой лучший друг. Не будешь по нему скучать?

– Конечно, малыш. Буду скучать по этому сукиному сыну.

Джексон взял еще пива и подумал, что он точно не будет скучать по сомнениям Шепа относительно фирмы. (Про себя он до сих пор называл ее «Нак на все руки», каким бы нелепым и безвкусным оно ни было, но за годы накрепко засело в мозгу.) Скорее всего, следовало подождать, пока Шеп сядет в самолет, но он не смог сдержаться сегодня днем после ланча, когда веб-дизайнер сделал несколько ехидных замечаний. Джексон с огромным внутренним удовлетворением сообщил, что Шеп уже купил билет, лузер, и с этого дня ему больше не надо приходить в этот ненавистный офис. К счастью, это заставило кретина замолчать. Несмотря на то что он не обсуждал это с Кэрол, у него возникла идея, что они могли бы навестить Шепа, когда тот устроится на новом месте. Хотя он сам себе не признавался, что имеет весьма смутное представление о том, как повезет всю семью в Пембу. Конечно, Кэрол сейчас даже думать об этом не захочет, но он уверен, что настанет момент, когда всем станет ясно, что перемена места просто необходима.

– Хоть кому-то удастся выбраться отсюда и добиться чего-то лучшего, верно? – сказал он, делая внушительный глоток пива, и вытянул ноги. – Господи, пусть хоть эмигранты получат эту возможность. Так и вижу, как все коренное население этой огромной страны собирает вещи, закрывает за собой дверь и массово выбрасывает ключи. Затем все разбредаются по заброшенным деревням в Мозамбике и Канкуне и селятся в пустующих домах местных жителей, которые как раз в тот момент моют туалеты где-нибудь в Кливленде. Если им так хочется здесь жить, пусть живут, черт возьми. Они могут работать как проклятые и отдавать половину зарплаты правительству, которое иногда будет ремонтировать для них тротуары, если повезет, и тратить их деньги на вторжение в другие страны с такой легкостью, словно это их собственные доходы. Их жилье с двумя спальнями будет стоить больше, чем они могут заработать за всю жизнь, их дети не будут уметь считать, но будут профи по части «собственного достоинства»…

– Джексон, не начинай.

– Я и не начинаю. Я только сказал…

– Я не хочу, чтобы Флика волновалась.

– Ты из-за меня волнуешься, Флик?

– А ты не начинай говорить о налогах, иждивенцах и своих Сатрапах и Слюнтяицах, – прогудела Флика. – О том, что миром завладели азиаты. Что никто в этой стране не производит ничего, что не сломалось бы после первого же использования. О том, что они развращают наших детей. Тогда я волнуюсь, да.

Эта девочка выглядела десятилетней, а рассуждала как вполне взрослая, если не сказать, пожилая женщина, но следует признать, что Флика всегда была умненькой – «человек широких возможностей», эту фразу Джексон почему-то всегда воспринимал как оскорбление. Не совсем честно по отношению к Кэрол, на которую легла основная масса забот о девочке, но Флика оставалась папиной дочкой. Она всегда была бледным, худеньким ребенком с плохими волосами, воспаленными прыщами и – он никогда не слышал о таком до вынесения врачами вердикта – синдромом семейной вегетативной дисфункции. Он был сорокачетырехлетний, крепкий молодой мужчина, с баскскими корнями, но их эмоциональное состояние было весьма схожим, его можно было охарактеризовать одним словом: отвращение.

– Когда будешь повторять эту ерунду о том, «что миром завладели азиаты», не забудь добавить, что папа говорит: они это заслужили, – проворчал Джексон; окажись рядом кто-то, способный расшифровать ее нечленораздельную речь, содержащую столь смелые расистские выпады, у Флики, а особенно у ее отца могли бы возникнуть крупные неприятности. – Китайцы, корейцы – они упорно трудятся, игнорируя при этом советы стариков учителей прежде выучить таблицу умножения, учить до тех пор, пока она не засядет у них в кишках. Они истинные американцы и оккупировали все наши лучшие университеты не по обмену, а заслугам.

Как и обычно, Кэрол не обращала на его речи ни малейшего внимания. Устав от безделья в «Наке», он начинает выискивать на сайтах малоизвестные факты и сообщает потом семье, но жене всегда казалось, что она уже где-то это слышала, но давно выбросила из головы. Некоторые женщины были бы благодарны мужчине, приносящему каждый день в дом новую, любопытную (если не сенсационную) сплетню, у которого к тому же есть индивидуальный, очень острый (возможно, немного пессимистичный) взгляд на вещи и индивидуальное восприятие мира. Чего не скажешь о Кэрол, которая казалась вполне довольной своей ролью, покорно отмывала майонез, остатки которого он всегда размазывал по всей тарелке, аккуратно делала пожертвования в Фонд патрульных полицейских, не принимая в расчет, что слово благотворительность не ограничивается расстоянием в пять миль, и которая настояла на том, чтобы бюрократическая машина распоряжалась большей частью его дохода, полагая, что проявляет таким образом заботу об обществе. В общем, она предпочла бы иметь мужа, купившегося на это промывание мозгов и зараженного идеей «патриотизма», который превратил простой факт рождения в бессмысленное марширование на митингах в средней школе, чему Джексон предпочитал тусовки на лестнице.

Естественно, все ее старания претерпевали крах, иначе Кэрол не была бы такой, какой стала. Когда он впервые ее увидел, она занималась ландшафтным дизайном в том же доме, где он долго выполнял работы из гипсокартона; их сблизило то, что оба считали владельца полным придурком и оба находились в одинаково зависимом от него положении. После колледжа она бралась за любые заказы и училась и вскоре должна была получить диплом университета в Пенсильвании, хотя ее отец (он всегда полагал, что дочь вышла замуж под давлением) был вовсе не доморощенным «мастером», а владельцем вполне солидной фирмы, занимающейся строительством. Джексон заинтересовался симпатичной молодой женщиной, которая не боялась замарать руки и сама перетаскивала тридцатифунтовые брикеты торфа. Но больше всего его привлекало в ней умение спорить. Она не соглашалась с ним ни по одному вопросу и казалась очень довольной этим, вот так за пивом после трудового дня у них все и сладилось. Сейчас она вела себя так, словно победила во всех спорах, что было довольно странно, поскольку Джексон не помнил, чтобы проиграл хоть в одном.

Еще в ней никогда не было отравляющей жизнь серьезности и занудства. Она была смешливая, по крайней мере, всегда смеялась над его шутками, что доставляло ему даже большее удовольствие, чем подтрунивать над ней. Это его качество передалось и Флике. Ответственность меняет людей. По этой причине Кэрол больше никогда не пила даже пиво: в любое мгновение их дочери может потребоваться помощь матери, и жизнь Флики будет зависеть от ее способности трезво мыслить. Это то же самое, что быть вечным дежурным врачом. Всегда надо находиться на связи.

Джексон решил вернуться к теме, которая, казалось, занимала его жену.

– Хорошо, ты не понимаешь, почему для меня важно, что Шеп приблизился к выходу из этого театра абсурда под названием «свобода». Давай посмотрим на ситуацию с другой стороны. Почему для тебя было так важно, чтобы это не произошло?

– Я не говорила, что для меня это «важно», – возразила Кэрол. – Я сказала, что он не тот человек, чтобы бросить семью в трудную минуту.

Джексон медленно опустил ноги на пол с голубым покрытием «мармолеум» от «Форбо». (И кто помогал им его положить? Шеп Накер.)

– Тебе просто претит сама мысль о том, что кому-то удалось вырваться! Что кто-то отказывается тащиться по жизни, исполняя каждое движение чисто механически, маршируя в шеренге прямиком в могилу! Что существует такое понятие, как Человек с большой буквы. Смелый! Мыслящий! Волевой!

– Хочешь поругаться? Отлично, это самый верный способ расстроить твою дочь. Давай продолжай, – бубнила себе под нос Кэрол с той монотонностью, которая больше походила на помешательство. – Не тебе придется потом впихивать ей диазепам в задницу, потому что глотать его она отказывается.

В продолжение разговора о лекарствах в кухню очень кстати вошла Хитер и спросила:

– Еще не пришло время для моего кортомалофрина? – Джексон понятия не имел; никогда не помнил, надо его принимать до или после еды.

– Хитер, мне надо сейчас заняться ужином, у нас будет гость, и он должен прийти с минуты на минуту. Думаю, тебе лучше принять лекарство вместе с Фликой после еды.

– Но я как-то странно себя чувствую, – запротестовала Хитер, слегка покачнувшись. – Голова кружится, тело ломит, жарко и все такое. Я ни на чем не могу сосредоточиться.

– Ох, хорошо. Налей себе молока.

Кэрол отперла верхний шкафчик, где под замком хранились леденцы, и это было частью их спектакля. Таков кортомалофрин, название было придумано ими спонтанно, после того как годами в их жизни присутствовал катапрес, клоназепам, диазепам, флоринеф, риталин, проаматин, депакот, ламиктал и нексиум, которые составились в считалочку для Флики, похожую на стишок из «Алисы в стране чудес». Как и когда принимать кортомалофрин, было по всем правилам указано в рецепте. Джексон с удивлением узнал, что в арсенале фармацевтов наряду с лекарственными препаратами существуют так называемые таблетки плацебо, очевидно, не одна Хитер чувствовала в них потребность и жадно тянулась к маленьким коричневым пузырькам из «Гуд энд Плентиз» по десятке за штуку.

Кэрол вытряхнула на ладонь три шарика, и Джексон отвел взгляд. Он считал все это чепухой. Ох, он говорил Кэрол, что Хитер просто хочет подражать сестре, постоянно принимающей всевозможные пилюли. Девочке необходимо больше внимания, и фальшивый рецепт – не выход из положения. Ее следует научить ценить хорошее здоровье и беречь его. Когда Кэрол была беременна Фликой, в лабораториях еще не проводили обследование на семейную вегетативную дисфункцию, поэтому им сказали, что с малышкой все в порядке, и будущие родители расслабились. (Ха, ха, в скором времени их ждал большой сюрприз. Когда их педиатр наконец-то объявил им какой-то диагноз, похожий на вердикт девятнадцатого века вроде «синдрома тотального отказа», объяснив тем самым нежелание новорожденной брать грудь, потерю веса и постоянную рвоту, его было очень сложно осознать, памятуя о заверениях врачей во время первого триместра.) Слава богу, во время второй беременности Кэрол обследование уже проводили, и они знали, что вероятность того, что и у второго ребенка будет подобный синдром, один к четырем, они волновались до самых родов. Когда акушер с улыбкой сообщил, что все хорошо, мама Хитер расплакалась от счастья. Интересно, Хитер никогда не думала о том, что если бы в утробе у нее нашли ген СВД, то сейчас ни о какой ревности к родительскому вниманию не было бы речи? Нет, конечно, ребенку не говорят о том, что мать была буквально в шаге от прерывания беременности.

И старшей дочери об этом также не говорили, поскольку было совершенно ясно: знай они об этом, обязательно дразнили бы Флику. Он никогда не согласился бы на такой шаг, просто размышлял. В один из самых трудных периодов их жизни – когда уже заканчивался этап реабилитации после проведенной на позвоночнике операции – врачи сообщили о необходимости провести «фундопликацию Ниссена», которая решала основную проблему ребенка с желудком – Флика внезапно разозлилась, и не на то, что именно ей предстояло все это пережить, а на родителей, которые обрекли ее на это. Разозлилась просто на то, что жила.

Зная, как ей тяжело, он неустанно повторял Флике – к счастью, она не выбрала для себя ту затасканную маску невинного ангела-мученика, которая была бы невыносима для ее отца, – что она стала для них лучиком счастья. Именно он был виноват в том, что она росла непослушным ребенком – ироничным, веселым, но все же невоспитанным. Да и как можно не избаловать такого ребенка? Как ни старался он не обращать внимания, но не мог не понимать, что фундопликация станет для Флики шагом назад, а не вперед. А она всегда была такая симпатичная. Даже если сейчас ничего и не изменилось на первый взгляд, он все чаще замечал, что ее округлившийся подбородок приподнимается, как у моряка Папая, и лицо при этом становится недовольным и раздражительным. Даже постоянно наморщенный нос изменил направление и стал расти вниз, словно хотел соединиться с подбородком. Губы растянулись, и рот стал непропорционально большим, глаза отдалялись один от другого, появилась привычка выдвигать вперед верхнюю челюсть, зубы при этом лежали поверх нижней губы. Его беспокоило даже не то, что она на глазах теряет очарование; он был озабочен происходящим внутри, чем-то более страшным, но скрытым, а оттого не менее пугающим.

Он вновь задумался о Хитер, а затем опять о Флике. Возможно, Кэрол права и не стоит пренебрегать чувствами Хитер. Несколько леденцов не повредят, а ей так приятно хвастаться перед друзьями, что она принимает кортомалофрин. Большинство детей в классе Хитер принимали лекарства – похоже, иметь серьезный диагноз стало у этого поколения такой же модной штучкой, как замшевый пиджак в шестидесятых. Единственное, что не могло примирить его с таблетками плацебо, – это то, что Хитер, и без того коренастая и приземистая, стала поправляться. Виной тому были не сами пилюли, в них было не больше пяти калорий в каждой; а элементарное внушение. Ее одноклассники, сидящие на антидепрессантах и других «анти», уже походили на откормленных поросят.

Джексон пришел в уныние, когда понял, что в свои одиннадцать Хитер уже стремится не выделяться из толпы. Он никогда не понимал этого желания быть как все, притом что вокруг полно идиотов. В детстве он, хоть и был мальчиком, всегда старался отделиться от общей массы; похоже, природа отыгралась на его дочерях. Их тщеславие ограничивалось единственным способом привлечения внимания – появиться в школе, звеня арсеналом пузырьков.

В то же время он, возможно, был большим консерватором, чем хотел казаться. Взять, к примеру, имя Хитер. Они выбрали его, потому что сочли редким. В результате у дочери в классе три девочки Хитер. Что такого особенного в этом имени? Вам кажется, что вы никогда его раньше не слышали, но оно всегда незримо присутствовало в воздухе где-то рядом, как запах бензина, поэтому еще несколько пар в округе решили назвать ребенка Хитер из-за нераспространенности имени. Просто чудо, что в классе их старшей дочери не было больше ни одной Флики. Все благодаря детскому увлечению Кэрол глупыми книгами о лошадях. Нет, посмотрите, он опять думает о Флике. Даже десяти секунд не может уделить младшей дочери. Наступит, однако, время, хочется верить, не очень скоро, когда он будет думать только о Хитер, потому что она останется его единственной дочерью.

– Джексон, можешь покормить детей. Уже поздно.

– Да, наверное. Шеп и Глинис, должно быть, выясняют отношения. Насколько я знаю Глинис, без боя она его не отпустит. Неизвестно, когда он приедет.

– Милый, – осторожно начала Кэрол, – ты должен быть готов к тому, что он может и струсить. Или передумать, вспомнив о том, что у него есть семья, сын, а Пемба – это просто миф. Подумай об этом.

Типично женская логика: мужчины считаются способными на ребячество, на спонтанные необдуманные поступки.

Джексон не сводил с нее глаз. Это был один из тех моментов, когда смотреть на жену было невыносимо трудно. Она была прекрасна. Звучит странно, но ему казалось, что с возрастом она становится еще сексуальнее, высокая – выше его, – с длинными янтарными волосами, округлой грудью размером с половинку крупного грейпфрута каждая. За все эти годы она не поправилась ни на унцию. И все это не благодаря диетам или тренировкам в зале, а оттого, что постоянно таскала восьмидесятипятифунтового ребенка вверх-вниз по лестнице и в больницу на процедуры и анализы. Он уже не помнил, всегда ли лицо Кэрол было столь безмятежно и невозмутимо, словно высечено в мраморной плите, или стало таким с годами, чтобы окружить Флику атмосферой умиротворенности и спокойствия. Со временем ее было все сложнее вывести из себя, и он уже перестал пытаться.

Он всегда с гордостью появлялся с ней в компаниях друзей и их полинялых, мешковатых жен, но больше всего любил находиться дома, где был единственным мужчиной, на которого Кэрол могла обратить внимание. Не сказать, что он выглядел уродливо, но боялся, что они являются одной из тех пар, о которых за спиной люди говорят: Кэрол сногсшибательна, но что она в нем нашла? Зачем такой красотке этот приземистый работяга с волосами до плеч? Где-то он читал, что залогом успешного брака являются равные внешние данные обоих партнеров, и это его нервировало. Многие мужчины сочли бы его чокнутым, но он хотел, чтобы жена стала совершенно домашней. То, что она постоянно находится дома, казалось ему недостаточным, несмотря на то что на первый взгляд это одно и то же.

Джексон расставлял тарелки для детей, когда поймал полный ужаса взгляд Флики. Колбаски в соусе с перцем были фирменным блюдом Кэрол, всегда принимаемым с восторгом, хотя фенхель и чеснок были для Флики совершенно бесполезными приправами. С ее притупленным обонянием и языком бесчувственным, как рожок для обуви, она могла есть все, что угодно. Она научилась, превозмогая боль, глотать так, чтобы пища попадала в пищевод, а не в трахею, она тщательно и очень медленно прожевывала каждый кусочек, а когда мать отворачивалась хоть на минуту, быстрым движением выбрасывала содержимое тарелки в мусорное ведро. Страшная правда жизни заключалась в том, что чувство голода не ассоциировалось в ее голове с едой. Время, потраченное на все, что связано с пищей, она считала потраченным впустую. Всевозможные причуды сервировки – салатные тарелки или ножи для рыбы, мучительные раздумья над меню в ресторане, равно как и домашняя пицца с аппетитной хрустящей корочкой, которая могла испортить настроение на весь вечер, – все это было для нее непостижимо, как и ритуал жертвоприношения в культуре анимизма. Восторг сестры при виде шоколада, когда организм уже насытился и не требует дополнительных калорий, казался абсурдным и бессмысленным, словно Хитер продолжала заливать в бак бензин, хотя он уже выливался наружу и тек по корпусу машины.

– Флика, я приготовила тебе отдельную порцию, без соуса.

– Оставь себе, – грубо ответила Флика. – Я могу заправиться и баночкой «Комплита».

– Не желаю ругаться с тобой из-за этого каждый вечер. – Кэрол говорила так спокойно и нежно, что любой сидящий рядом удивился бы: а кто ругается?

– Да, да, если семья жрет вместе, то и живет вместе. Огромный смысл.

– Диетолог сказал, что тебе обязательно надо есть каждый день небольшими порциями. Если ты научишься есть хоть чуть-чуть, тебе будет проще завести новых друзей.

Флика засмеялась булькающим смехом, и по подбородку потекла слюна, которую она утерла правой рукой. Поскольку это случалось постоянно, движение стало для нее привычным.

– Каких друзей?

– Мы платим врачу из собственного кармана…

– Вам бы понравилось, если бы посторонний человек постоянно совал вам пальцы в рот? Карен Беркли нужна вам, а не мне.

– Просто ешь. – Господи, Кэрол, казалось, едва сдерживалась.