Юмор лечит. Новые смешные рассказы о жизни

– А если я вам трактор в канаве утоплю, – спросила я задумчиво, – это ведь будет нехорошо, а?

– Да кто тебя на него посадит! – махнул он рукой. – Ты, главное, туда походи, поконспектируй. Для галочки. А они, глядишь, и отстанут… – И, словно что-то вспомнив, добавил: – Ты это… оденься как можно скромнее!

– Разве я нескромно одета? – удивилась я, оглядывая свое клетчатое платьице с кокетливыми бархатными кармашками.

– Как можно скромнее, – повторил он с нажимом.

На курсы трактористов я отправилась, облачившись в черное платье с белым воротничком. Это была наискромнейшая вещь моего гардероба. Платье имело длинную юбку и длинные рукава, при этом пикантно облегало мою узкую талию, высокую грудь и пышные бедра, придавая мне сходство с рано созревшей школьницей, но тогда я по простоте душевной такими мелочами не заморачивалась. Я нашла здание, вошла в класс и осмотрелась.

Первое, что меня ошеломило, – пол в классе был густо заплеван шелухой от семечек. Она просто покрывала его, как ковер. В углу класса толпились человек пятнадцать вьюношей системы «гопник отмороженный» и дружно грызли семечки с остервенением голодных бурундуков. «Можно подумать, их дома не кормили», – подумала я машинально (сейчас, по здравом размышлении, я думаю, что так оно и было).

– Здрасти, – пискнула я.

Юноши дружно прекратили свое занятие и уставились на меня с каким-то плотоядным выражением.

– Меня тут на курсы п-п-прислали, – прошептала я и попятилась.

– А ништяк чувиха, – одобрительно отозвался один из них, весь покрытый наколками.

– Цецька что надо, – согласился другой, смачно сплевывая на пол шелуху через выбитые зубы…

Вечером того же дня, злобно крутя носом, я обдумывала ситуацию. Вспоминала слова шефа: «Оденься поскромнее!». Ведь знал же, куда посылал! Все знал заранее! Ах он… растакой!

Это требовало симметричного ответа, как говорят люди военные. Я взяла несколько листов писчей бумаги и написала (воспроизвожу по памяти):

«Заведующему лаборатории Имярек1

от лаборантки Имярек2

Заявление.

Я, такая-то, прошу освободить меня от посещения курсов трактористов ввиду того, что сил моих больше нет. По прибытии на курсы меня встретила толпа молодых людей, одетых в мятые растянутые треники и грязные пиджаки. Руки у них были в наколках, а зубы у большинства отсутствовали по причине, вероятно, того, что были выбиты в драках. Большинство из них также имели носы, свернутые набок по той же причине.

Они одобрительно высказались о моей внешности, заявив, что я «клевая телка», «ништяк чувиха» и «бабца что надо». После чего все они сделали мне предложения непристойного свойства. Когда я вежливо ответила им «спасибо, не надо», они стали очень интересоваться моей личной жизнью и выяснять, если ли у меня муж, жених или любовник. Получив отрицательный ответ по всем трем пунктам, они спросили: «А если нет, то какого хрена ты выкобениваешься». Мои попытки объяснить, что я надеюсь встретить когда-нибудь своего истинного избранника, привели к тому, что они возразили: «А мы чем тебе плохи, можешь взять нас всех сразу».

Должна отметить, что моему мировоззрению нанесен серьезный урон. До сих пор мое представление о трактористах было основано на светлом образе, созданном В.Тихоновым в фильме «Дело было в Пенькове». Только теперь я поняла, как искусство далеко от реальности.

Но более всего меня обеспокоило поведение одного из юных трактористов, который, похоже, возымел в отношении меня серьезные намерения. Он оттащил меня в сторонку и стал уверять, что всю жизнь мечтал встретить такую девушку, как я, и что готов жениться хоть завтра. Будучи человеком не жестоким, я не хочу своим присутствием на курсах подавать ему надежды, которым не суждено осуществиться, и разбить сердце несчастному.

В связи с вышеизложенным прошу освободить меня от курсов трактористов. Я с уважением отношусь к идее необходимости общественных работ, но это уже чересчур. Дата, подпись».

Утром следующего дня я плюхнула заявление на стол шефу, не слишком заботясь о его дальнейшей судьбе. Про курсы никто больше не поминал, меня снабдили коробкой плакатных перьев и отправили чертить какую-то агитку. Однако, проходя мимо дверей соседней лаборатории, я вечером того же дня услышала дружный хохот. Я подошла и прислушалась. Сомнений не было: они читали вслух мое заявление, помирая со смеху.

Как я выяснила потом, еще ранее сотрудники нашей лаборатории стащили его со стола у шефа, прочли вслух, уржались и, будучи по природе людьми нежадными, решили, что было бы эгоистично лишить и соседей удовольствия повеселиться. Соседи тоже оказались людьми нежадными. На протяжении двух последующих недель я, передвигаясь по зданию, слышала хохот то за одной дверью, то за другой. Каждый раз причина была одна и та же. Мое заявление, как переходящий приз, мигрировало по этажам и умигрировало куда-то в соседний корпус. Там и затерялось. Не удалось мне сохранить его для истории.

По итогам вышесказанного что я скажу. Не рассказывайте мне, что СССР развалил Горбачев. Дело не в нем, а в основополагающей идее, которая жрала СССР, «как ржа железо», и в конце концов – дожрала. Не суждено долго жить государству, главная идея которого состоит в том, что можно забивать гвозди микроскопом.

Николай Виноградов

Эх, жизнь моя моряцкая…

Да-а, было времечко! Молодым был, здоровым, как лось. Организм быстро адаптировался к любому климату, и перепады температур от минус пятидесяти до плюс пятидесяти (фифти-фифти) были даже в радость. Кроме одного случая…

Около месяца выгружались мы на мысе Шмидта своими силами. Была уже середина осени, ледовая обстановка стала быстро осложняться, и это был наш последний рейс в полярку по доставке продовольственных товаров, предназначенных жителям Чукотки для их благополучной зимовки. Наш пароход пошел в порт погрузки Вишакхапотнам, что на восточном побережье Индии.

Мы все, конечно, обрадовались. Надоела уже эта холодрыга, хоть пузо на югах погреть. К тому же мимо Гонконга или Сингапура мимо не пройдешь, все равно пресной водой где-то заправляться придется. А там всегда очень выгодно валюту отоваривать – все намного дешевле, чем в других странах. Напокупаешь всякого шмотья, что в Союзе в дефиците, – и фарцануть можно.

Казалось бы, зачем еще прифарцовывать, если и без того не хило выходило? Так ведь жадность человеческая! Как в народе-то говорят – денег много не бывает. А ты сходи, поплавай по шесть, а то и более месяцев без захода в Союз! Многим никаких денег не надо, свои последние отдадут, лишь бы всегда с семьей быть, а не болтаться щепкой в океанах, кидая смыки во время штормов.

Надо сказать, что проверка здоровья моряков в торговом флоте проводилась достаточно часто, весьма тщательно и серьезно. Не как у космонавтов, конечно, но какие-либо язвенники и трезвенники в это сито не пролезали. Велся строгий искусственно-естественный отбор, и судовой медик на торговом судне являлся практически пассажиром – лечить некого. Бездельник, в обязанности которого вменялось еще и снятие пробы с варева, парева, жарева… короче, с жорева, приготовленного коком для экипажа.

Ну, бездельник – это я шибко грубо выразился. Без доктора на судне, конечно, не обойтись. Мало ли какие несчастные случаи могут произойти – травмы, например. Хоть и редко, но случаются. Это ж я так, утрирую. Не приврешь, говорят, – и рассказа не получится.

Надегустировавшись по своей профессиональной обязанности всех блюд, Док обычно приходил в кают-компанию уже чисто для символики, чтобы только поприсутствовать и пожелать всем приятного аппетита. Еще следил за санитарией, травил-ловил крыс и тараканов, которых чем больше он ловил-травил, тем больше появлялось.

Проработав несколько лет в суровых по трудоемкости условиях, Док уже так успевал дисквалифицироваться, (как казалось мне, наблюдающему за ним со своей высокой колокольни), что даже в редких случаях появления на борту пациента, например, с повышенной температурой, он давал ему единственные таблетки, название которых еще остались у него в памяти. Держал их наготове от всех недугов, и назывались они «Аспирин». И, что интересно, больные сразу как-то вылечивались и больше никогда не жаловались на свое здоровье доброму Айболиту.

Лекарем у нас была фельдшерица Федосья Марковна, которую все звали просто Фекла. Это была женщина лет сорока с небольшим, полная, невысокого роста. Колобок, одним словом! Самое важное, что сразу бросалось в глаза при взгляде на нее спереди, – большой живот. Можно было даже подумать, что Фекла каким-то образом остановила свою сороканедельную беременность на всю оставшуюся жизнь. (Да простят меня все знойные женщины – мечты поэтов за такой не совсем справедливый шарж. Уж больно я был обижен именно на эту самую Феклу). А при взгляде сзади, кроме самого? широкообъемного зада, очень похожего на две огромные круглые подушки, сначала вообще ничего нельзя было заметить.

У любого, кто видел ее с кормы впервые, сразу выпячивались глаза и самопроизвольно изо рта издавался протяжный звук, напоминающий что-то среднее между «Е» и «Ю». Только через некоторое время можно было заметить две коротких ноги, выросших оттуда и носящих на себе всю тяжесть как самого зада, так и живота. Все остальные части тела занимали не более пятнадцати процентов от общей массы и не особо привлекали внимания.

И что самое главное, для Феклы на судне нашелся-таки добровольный любовник в лице помполита – помощника капитана по политической части. Должность, открыто надо сказать, ни с какого боку-припеку к морю даже близко не относящаяся.

Если Фекла была дармоедом женского пола, то Филипп Арсеньевич (подпольные клички: «Помпа», «Филиппок», «Плешь», «Пузо», «Ромео») – соответственно, мужского. Обладатель ленинской плеши имел к Фекле некоторые отношения, которые они оба уже практически и не скрывали. Как выдал во всеуслышание однажды знаменитый перл бывший главный шпион ЦРУ о секретах между США и СССР – «Мы знаем, что они знают, что мы знаем».

Ромео с Феклой тоже знали, что весь экипаж знает, но делали вид, что не знают. Мы знали, что они знают, что мы давным-давно знаем, но тоже делали вид, что ничего не знаем. Когда никто ничего не знает, всем как-то крепче спится. Для всех нас от этих взаимоотношений двух животястых дармоедов была очень большая выгода.

Филиппок-Помпа был очень большой шишкой на судне, и от этого до мозга костей коммуняги любому и каждому легко можно было поиметь огромную кучу неприятностей. Вплоть до закрытия визы на загранплавание, даже из-за самого пустячного (в кавычках) нарушения дисциплины, как, например, групповая пьянка в чьей-нибудь каюте с игрой в карты. Или притаскивания с берега во время стоянки в порту в свою каюту женщины, совсем не являющейся даже очень дальней родственницей хозяину каюты. Так как два дармоеда своими отношениями тоже замарали гордое имя моряков Советского флота, то главная партийная Плешь на нашем судне на всякие замарания остальных членов команды смотрела сквозь пальцы, а то и вовсе закрывала на них свои коммунистические глазоньки.

Экипаж был дружный, ребята все компанейские. Никто никому никогда не отказывал в просьбе, но все были разбиты на еще более спитые тесные маленькие компании.

Мы больше дружили вчетвером. Старпом Валера имел кликуху «Ковер» за то, что всегда отоваривал свою валюту только в Японии и тратил ее исключительно на покупку ковров, которые потом выгодно сбывал в родной Сызрани. Молодой мужик, лет на десять старше меня, дважды уже имел счастье жениться на сызрянках и столькожды с ними развестись, не прожив ни с одной и пары лет. Первая по приезде его домой в очередной отпуск спела ему свою любимую песню из кинофильма «Человек-амфибия» – «Эй, моряк! Ты слишком долго плавал», подарив Ковру вместе с песней и первые рога. Вторые у него выросли с песней «Море зовет» в исполнении второй жены, которой он потом выплачивал алименты за дочь.

Второй штурман, по прозвищу Климакс (какую еще более простую кликуху придумаешь, если его звали Клим Аксенович?), был старше меня всего на три года. И имел тогда только одни рога, которые привез из Кустаная, где после развода не появлялся уже четыре года. Родители у него нежданно-негаданно умерли один за другим, когда он швырял окурки в Тихий океан и даже не смог прибыть на их похороны. Кроме двоюродной сестры, у него там никого не осталось, но после нынешнего рейса он уходил в отпуск, во время которого планировал рискнуть получить вторые панты. Его невеста во Владивостоке уже считала часы до дня долгожданной свадьбы.

Третьим из нашей четверки мушкетеров был мой шеф, начальник радиостанции, Фатих Бурамбаевич по кличке Чуваш, родом из Чебоксар. Мы были с ним самыми закадычными, все было общее, кроме документов и женщин, не считая мелочи. Оба не торопились официально стать сохатыми, хотя Чувашу давно было пора рискнуть, так как он на два года уже перешагнул за возраст Христа. На ключе он работал, мягко говоря, не ахти. Таких радистов обычно называли ковырялками. Он всегда сильно потел, высунув язык во время связи. В общем, как говорится, не дано! Я бы, наверное, коленкой быстрее и чище отстучал радиограмму на любом ключе. Но он был хорош как специалист по радионавигационным приборам, чем я похвастаться тогда не мог. В работе мы взаимно компенсировали друг друга.

По пути следования наш теплоход должен был зайти на двое суток в родной порт Владивосток за углем, предназначенным для выгрузки в японском порту Фукуока, а потом уже порожняком шлепать в Индию.

За пару суток до подхода во Владик у меня вдруг непонятно отчего заболел зуб на нижней челюсти. Мои друзья, заходя ко мне на вахту для пообщаться и видя, как я мучаюсь, давали мне свои проверенные советы.

– Это у тебя из-за акклиматизации! После севера в тепло попал, вот и заныло маленько, – высказал свое мнение Ковер, – у меня сто раз такое было.

– Какое маленько? – шепелявил я в ответ сквозь зубы. – Каждая точка и тире прямо по нерву бьют, спасу нет.

– А ты лимонные корки вокруг него распихай. Я так делал, помогало. – Это Климакс, с которым мы одновременно несли свои вахты, заглянул ко мне в радиорубку с мостика на пару минут.

– Ну вы тут насоветуете, знахари! Не слушай их. Какой лимон? Это же кислота! Наоборот, еще сильнее нерв раздражится. Его заморозить надо, я думаю. Хочешь, я сейчас принесу из холодильника ледышек? – предложил Чуваш.