VHS

А слетится назад – я вернусь в девять лет, в Подмосковье.

Воспротивится разве что тело.

И за домом с другой стороны тень, как средство от горла, окутает гул,

отлетающий брызгами – в травы – от крыльев томящихся мух,

сладострастных стрекоз. Их присыпало теми, кто мёртво и кругло заснул;

разморённому солнцу открыта, как мяч или пух,

Невесомость их тел; как резиновый мяч, будто пух в золотистой пыльце,

они будут кружиться куда-то, и цель, и маршрут, и пути точно зная.

И я тоже всезнающа. Я вдруг всё поняла, шевеля зубочисткой в лице,

знаю, как и зачем разбудить дождь заранее.

Но насколько же прост незатейливый этот наш – мягкий и тёплый – секрет;

под круги век, смеясь, прячу взгляд, как под две древнеримских монеты.

Не дыши, и услышишь, как самое главное, тихо шурша и вращаясь, идёт по земле.

А услышишь – и вдруг догадаешься – да – подари мне ракету.

А камыш не похож на ракету: как жарят на ветке суфле над чуть асимметричным огнём

(он от этого только милее), точно так же камыш собирают из высохших веток, пирожных «картошка»,

и непреодолимости их единения. И как только, в камыш превращаясь, пирожного вкус, зелень ветки умрёт,

всё в обратном пойдёт направлении. Это несложно.

Чуть прикрыв взгляд округлостью неба,

я слышу всё разом; в полусне мне мерещатся пух и резиновый розовый мяч.

Знаешь (не обижайся, ей-богу, что я улыбаюсь), – но если тебя бы и не было,

я была бы счастливой; всё сущее так бы хотело уметь забывать,

знаешь, по-настоящему, —

только вот это возможно в известных нам космосах вряд ли.

Так что, как бы то ни было, ты остаёшься родным,

пряно-яблочным сном на весь здесь отведённый мне день;

на твоём капюшоне не видно ни меха, ни снега – одни бумеранги,

на которых ты сможешь вернуться всегда в летний вечер за домом, в тягучую тень,

прикоснувшись к которой, всё сущее – знаешь, как паззл, – составит одно.

Мои лета – даже когда почему-то чуть дальше ты – дремлют между тобой – неизменно – и тающим льдом.

bogenslied (арочная песня)

I

Я давно поняла, что начало должно быть беззвучным и лёгким.

Не должно быть – скорее, я так признаюсь себе, всё понимая заранее,

без глухих лишних слов, так – что даже немного похоже

на момент, когда можно одеться в весеннюю свежесть ветровки,

и она будет к месту, как раз по погоде. И люди другие над лужей,

бесконечно разбившейся в гладь по асфальту, пятнистые столь же,

сколько листья пятнисты, и женщин лосины пятнисты животно,

и асфальт сам пятнист облаками и крышами. Я вдруг подумала,

что хотела бы встать где-нибудь на краю Красной площади

и поставить тебя с собой рядом, из сумки извлечь – и пускать пузыри —

да, из сумки извлечь – надувая округлые круглости – взять изнутри

и извлечь пару флюгеров, взять их из сумки; те флюгеры вылить в ветра

(в арках ветрено вечно – ты любишь их? арки?), а впрочем,

это глупо и мне не к лицу. Так ведь? Честно – я очень старалась,

я всё делала, чтобы быть правильно: там, где нельзя, не смеялась,

там, где пошло, (весной) – не влюблялась, не рубила с плеча и спала

в день не меньше восьми часов. Да говоря откровенно – мне не в чем

упрекнуть себя. Но нет границ и пределов: