Пятое время года. Книга первая

Постепенно боль утихла, ушли и страхи, княжна Вера вновь стала выезжать и как-то невзначай – она сама не поняла, как это случилось, влюбилась в блестящего офицера Романа Чернышева. Нет, он был красив, статен, обходителен, и по нему сохли многие девушки на выданье как на Москве, так и в столице, но Верочка-то знала Романа Сергеевича едва не с детства – они были соседями, дружили семьями.

Практически не видя дома родного старшего брата, Вера с Машей возвели в ранг таковых Романа и Василия Чернышевых, что было весьма полезно для всех четверых. У девушек всегда имелись партнеры для домашних танцев, кавалеры на балах, а молодым людям оказывалась помощь другого свойства – выбрать для понравившейся девушки подарок, написать экзерсисы по английскому, да мало ли какая мелочь может понадобиться. В силу таких дружеских, почти родственных отношений, Чернышевы в качестве женихов абсолютно не рассматривались, но именно в их доме Маша познакомилась со своим будущим мужем князем Аристовым, приходившемся брату Сергея Романовича Павлу каким-то родственником по линии его жены.

И вот на Святки последнего уходящего года девятнадцатого столетия на балу в собственном доме, танцуя вальс с молодым графом Романом и говоря о разной чепухе, касательно всяких предсказаний на новый век, Верочка неожиданно посмотрела ему в глаза, и поняла, что пропала. Сердце застучало как бешеное, по телу прошла горячая волна, руки неожиданно вспотели, она сбилась с такта и отчаянно покраснела от собственной неловкости.

– Простите, Роман Сергеевич, голова закружилась, – тихо прошептала Верочка, молясь, чтобы он не понял, что с ней происходит на самом деле.

– Это я виноват, Вера Дмитриевна, слишком сильно кружил, – граф улыбнулся (отчего девушка засмущалась еще сильнее) и, аккуратно ведя свою даму среди танцующих пар, оказался вместе с ней у раскрытой форточки. – Постойте, Вера Дмитриевна, здесь лучше будет, сейчас воды принесу.

Роман сам принес ей тогда бокал сельтерской, хотя мог бы позвать лакея, потом заботливо проводил Верочку к матери и ушел играть в карты. Было это числа 29 декабря, а в новогоднюю ночь Роман Сергеевич утонул в Москва-реке. Несчастный случай – был сильно пьян, возвращаясь из гостей, коляска попала в полынью, и тяжелая шуба не дала маневра движениям. Да и вода холодная. Говорили, что граф до последнего момента пытался спасти жеребца, которым очень дорожил, выпрячь его из коляски. Конь остался жив…

Узнав о несчастье, Верочка слегла в горячке – еле выходили. Все решили, что она простудилась на балу, стоя у открытой форточки, и никому даже в голову не пришла истинная причина. Не знала ничего и княгиня, только крестной смогла излить свою душу Верочка, а та привела ее на исповедь и беседу к отцу Иоанну Сергиеву[3 - Протоиерей Иоанн Сергиев (1829–1908) на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 7-8 июня 1990 года был канонизован как святой праведный Иоанн Кронштадтский (память 20 декабря/2 января).В описываемый в моем романе момент – 1902 год – отец Иоанн служил как в Андреевском соборе Кронштадта, так и в основанном им Иоанновском монастыре на набережной реки Карповки в Санкт-Петербурге. (Здание монастыря построено в 1900–1902 году).]. Княжне стало несравнимо легче, душа ее потянулась к Богу и молитве, вот и решила она принять постриг. Вера Дмитриевна никак и помыслить не могла, что встретит такую реакцию папеньки. Конечно, в их роду не было священников, но ведь она за всю семью молиться станет. Отец Иоанн говорил, какие-то испытания грядут для России, правда, его самого Верочка о постриге не спрашивала – отчего-то застеснялась.

Надеясь после бала поговорить с маменькой по душам, Вера кликнула горничную Алену и принялась одеваться – ослушаться отца и не выйти к гостям она не посмела. Только что платье выбрала достаточно скромное: закрытое с высоким воротом.

Выйдя из музыкальной комнаты, Лика не сразу направилась к себе. Первым делом она зашла на кухню, где готовили именинный торт.

– Марфа, голубушка, крема-то не осталось? – девушка подбежала к поварихе и погладила ту по плечу.

– Осталось, егоза, осталось, нечто не знаю, что барышня моя крем любит, – Марфа поставила перед Ликой блюдечко с кремом, тарелку печенья и стакан молока.

– Ой, спасибо, – Лика захлопала в ладоши, поцеловала пожилую женщину в щеку и уселась к столу. – А молоко можно согреть, дюже холодное?

– Петь нынче будете, барышня? – поваренок Степка взял молоко, налил его в алюминиевую миску, слегка погрел на огне, снова перелил в чашку и подал барышне.

– Буду, а ты слушать придешь? – смеясь, она потрепала мальчика по кудрявым вихрам.

– Куда нам, – насупился поваренок и отошел вглубь кухни.

– Постой, Степка, нешто обиделся? Принеси-ка гитару из лакейской, скажи, барышня велела, – кивнув поваренку, Лика принялась за еду.

Мальчонка обернулся довольно быстро, и вскоре вся кухня слушала историю чьей-то свадьбы и трагической судьбы.

На ней было белое платье,

Венок был приколот из роз,

Она на святое распятье

Смотрела сквозь радугу слез.[4 - У церкви стояла карета – романс чаще всего значится как народный, но поскольку впервые он был напечатан в сборнике известного собирателя народной песни Матвея Ожегова «Безумная» с одноименной песней, то вероятнее всего, он включил ее в свой сборник уже в собственной обработке.]

Лика играла цыганским перебором, которому научилась летом в имении, голос у нее был хорошо поставленный и не сильно высокий. Ее приятный альт завораживал слушателей. Один романс, второй, третий…

– Гликерия Александровна, голубушка, идите одеваться, папенька гневаться будут, – раздался голос горничной Татьяны, едва смолкло пение. – Дмитрий Сергеевич меня накажут, скоро уж гости съедутся, а вы не прибраны.

– Иду, Таня, иду, – раскрасневшаяся Лика поднялась со стула и вышла из кухни вслед за горничной. – Им же понравилось, я видела, понравилось, как я рада, Таня, ты не понимаешь, как я рада. Одно дело – на балах петь, и совсем другое – вот так, задушевно… Ванна готова? – перебила саму себя княжна.

– Так остыла уже, сейчас горячей воды добавлю, – горничная устремилась в ванную комнату.

Татьяна помогла Лике надеть палевое платье с кружевной оборкой на рукавах и вышивкой по лифу и подолу. Довольно глубокое декольте обрамляли искусно сделанные розы. Такие же горничная вплела в прическу, сделав небольшой обвитый косой узел, и выпустив несколько небрежных локонов на шею.

К моменту, когда в холле показались первые гости, Лика появилась на площадке бельэтажа, чтобы встретить их вместе с дедом и бабушкой.

Глава 2

У Чернышевых тоже готовились к балу по случаю именин внучки князя Беклемишева. Правда, из молодежи в дому оставался только Дмитрий Сергеевич. Корпусной портупей-юнкер Александровского училища, на Светлой он заболел инфлюэнцей и был помещен в лазарет, откуда отправлен на долечивание домой. Столь снисходительное отношение и разрешение побыть дома перед последними испытаниями младший Чернышев получил вовсе не из-за своего титула или личного ходатайства маменьки, состоявшей в дальнем свойстве с женой директора училища. Дмитрий считался лучшим в своем выпуске по всем предметам и должен был блистать на испытаниях, на которые ожидался приезд Государя, посему и был отпущен из лазарета домой, где уход был за ним несравненно лучше. Сейчас он от болезни совсем оправился и непременно намеревался посетить бал по случаю именин Гликерии Аристовой.

Старшая дочь семейства, Варвара Сергеевна, вот уже несколько лет жившая с мужем, князем Масальским, в столице, на Страстной благополучно разрешилась от бремени очередным младенцем. Вскорости намечались крестины, а поскольку девочку намеревались назвать Февронией, младшая дочь Чернышевых – тоже Феврония, в дому именуемая Феей, – после Фомина воскресенья отбыла в Петербург. Петр Сергеевич вызвался сопровождать сестру в столицу, и так сложилось, что близнецы до сих пор пребывали в Петербурге. Девочка у Варвары Сергеевны родилась слабенькая, крестины вот уже дважды переносили, и хоть все уговаривали родителей младенца приступить к таинству как можно скорее и на дому, княгиня была непреклонна в своем желании крестить младенца непременно в Казанском соборе.

Василий Сергеевич как уехал после гибели любимого брата за границу, так и не возвращался. До Москвы доходили нелицеприятные слухи о дурном поведении наследника Чернышевых, но старый граф лишь тяжело вздыхал и не предпринимал никаких действий, чтобы урезонить сына, а графиня Аполлинария Павловна только плакала в подушку. Временами пыталась она поговорить с Сержем о недопустимом поведении Базиля, но граф всегда от разговора уходил. Вот и этим утром строго наказал супруге более о старшем сыне не говорить.

– Полин, прошу вас, не стоит, коль ссориться со мной не хотите, темы этой более прошу не поднимать. Василий Сергеевич уже полгода как денежного довольствия от меня не получает, поведение же свое сменить не пожелал. Бог ему судья, my heart, только Он волен смягчить сердце нашего сына и вернуть его на путь истинный. Если можете, молитесь, мое же терпение иссякло. И не вздумайте, darling, посылать ему денег из тех, что я даю вам на булавки, – граф посмотрел на супругу поверх кофейной чашки.

– Серж, дорогой, я, – начала оправдываться графиня, опустив глаза и нервно перебирая пальцами, но Сергей Романович молча накрыл ее руки своей большой ладонью.

– Не стоит, право, my darling, не стоит. У вас не получится, – улыбнувшись, он встал с кресла и покинул будуар Аполлинарии Павловны, где имел обыкновение завтракать.

Графиня встала и подошла к окну. С одной стороны ей было обидно, что супруг так жесток к старшему сыну и его маленьким слабостям, с другой приятно было осознавать, что Серж так хорошо ее понимает и чувствует. «Стоит уговорить его разрешить нам с Феей отправиться на воды в Бат, а там изыскать возможность повидаться с Базилем», – подумала она, нажимая на звонок, чтобы позвать служанку. Пора было одеваться на бал к соседям.

Ровно через час автомобиль подали к подъезду. Граф Чернышев был большим любителем всех новшеств, особенно технических, потому уже с начала века завел себе мотор и даже научился водить его, чего потребовал и от сыновей. Василий отнесся к «капризам» отца с некой иронией и учиться водить «железного коня» абсолютно не собирался, предпочитая живых, младшие же с интересом приняли новинку и довольно быстро освоили ее. Графиня автомобиля побаивалась, но виду не показывала, поскольку спорить с мужем считала делом абсолютно бесполезным.

Лакей распахнул дверцу, и Аполлинария Павловна, аккуратно подобрав юбки, уселась на мягкое кожаное сиденье. Когда же на водительском месте устроился Дмитрий, графиня не преминула возразить, обратившись к супругу:

– Сергей Романович, я не поеду. Без меня что хотите делайте, но меня увольте, пусть Готтфрид везет (она с трудом выговорила непривычное для русского уха имя немецкого водителя, выписанного графом Чернышевым из-за границы вместе с автомобилем), на то ему и жалованье платят, – Аполлинария Павловна перевела гневный взгляд с мужа на сына и обратно.

– Полно, душа моя, все хорошо. Дмитрий лучше меня уже научился, а Готтфрида я отпустил, он на вокзал поехал. Там как раз новые моторы прибыли, – улыбнулся граф, – поехали, Митя, нас ждут.

– Вы купили еще мотор? – графиня с нескрываемым удивлением посмотрела на супруга. – Неужто одного недостанет?

– My dearest, the technical progress does not linger, it's said to be the foundation of our future (душа моя, прогресс не стоит на месте, за ним – будущее (анг.)), скоро и тебя научу. Беклемишевы вон тоже купили. И ездить будет Гликерия Александровна. Вечор старый князь в клубе хвастался, что внучке на именины мотор из Англии выписал. – Граф похлопал супругу по руке, повернувшись вполоборота назад.

– Непременно научу Лику водить, – радостно воскликнул Митя, но был резко осажен отцом:

– Без тебя учителя найдутся, лучше за дорогой смотри, – попенял граф младшему сыну, несколько удивленному отцовской резкостью.

Сергей Романович и сам не мог ответить, чего он вдруг так вспылил. Дмитрий с детства опекал внучку Беклемишевых, будучи ей заместо старшего брата, и вполне логично, что он предложился в учителя, как прежде учил Лику ездить на лошади и управляться с веслами и парусом.

Вероятно виной всему вчерашняя встреча в клубе и то, с каким восторгом старый князь рассказывал, как повезет внучку в Петербург, представит императору, устроит ее судьбу. Конечно, граф Чернышев всей душой желал счастья сироте Аристовой, но надменного холодного Петербурга не любил, как и столичных жителей, считая их поголовно снобами и выскочками. Негоже столбовым дворянам Беклемишевым родниться с нуворишами. Да, его собственная Варенька сделала удачную партию в столице, но Чернышевы и сами были не столь родовиты и богаты, как Беклемишевы, к тому же, князь Николай Масальский, супруг Вареньки, хорошего древнего рода и в чинах. Размышляя далее, граф вспомнил, что познакомилась Варя с князем Масальским здесь, на Москве. Он состоял в свойстве с Закревскими, чье имение Сосновка находилось неподалеку от Чернышевки, подмосковной Сергея Романовича. Закревские давали бал в честь тезоименитства сына Николая, на том балу и свела знакомство Варенька со своим будущим супругом. Вскорости, правда, выяснилось, что молодой князь служит при дворе, и дела требуют его в столицу. Варя тогда очень переживала отъезд князя и сама не своя была на рождественском балу в Благородном собрании. От графа тщательно скрывали и переживания дочери и ее влюбленность в молодого Масальского, да только что у него – глаз нет? Как вошел князь тогда в залу на балу и от двери прямиком к ним, и на Варю смотрит, словно никого более в зале нету, и она на него. Слепым надо было быть, чтоб не заметить.

– Граф, разрешите пригласить вашу дочь на тур вальса, – словно снова услышал Чернышев голос князя, хоть с той поры почти десять лет, почитай, минуло. И ответ свой услышал, и то, как Варенька вся встрепенулась, будто снова увидел. На другой же день князь приехал просить руки Варвары Сергеевны, и, конечно, получил согласие и родительское благословение. Свадьбу сыграли в Фомино воскресение, и тетушки радовались, что Пасха не поздняя, Красная горка на апрель приходится, знать, все хорошо у молодых сложится, маяться не будут. Граф тогда посмеялся над этим глупым суеверием. Сам-то он аккурат в мае венчался. И вот уже сколько лет живут, а маеты что-то близко не видать.

Размякнув от воспоминаний, Сергей Романович обернулся посмотреть на супругу и улыбнулся ей. Машина как раз подъехала к особняку Беклемишевых. Не дожидаясь лакея, граф сам открыл дверцу и подал руку Аполлинарии Павловне.

– Прошу вас, my darling Pauline, – он склонил голову, выжидая, пока графиня, опершись на его ладонь, осторожно ставит на асфальт ногу в легкой кожаной туфельке. Вид тонких щиколоток супруги из-под слегка укороченного по моде платья вдруг показался графу слишком интимным и не совсем приличным, но сказать этого dear Pauline он не посмел.

Большой особняк князя Беклемишева на Мясницкой блистал огнями. Здесь как раз недавно провели новомодное электричество, и Дмитрий Сергеевич велел зажечь все люстры. От этого было немного жарко и душновато, к тому же день, выдавшийся достаточно теплым, еще даже не начал клониться к вечеру.

Чернышевы были среди немногих своих гостей, которых пригласили к обеду. Большинство же приедет потом сразу на бал и останется на ужин.