Словом по холсту

– Портреты? Истории?

– Нет. Это… Как бы Вам объяснить?.. Позвольте, еще одно лирическое отступление?

Он улыбнулся, кивнул, а я, поняв, что эту прорвавшуюся плотину уже не заткнуть никакими логическими доводами, продолжила:

– Во времена студенческой юности в моей жизни случилась яркая, стремительная влюбленность в красавца-однокурсника. Если бы вы знали, сколько тоскливых часов и безрадостных минут сожгла эта утомительная игра в одни ворота, в которой я беззаветно любила его, а он самоотверженно любил себя! Я все пыталась разобраться в причине его холодного пренебрежения к моим порывам, увидеть ситуацию его глазами и мысленно становилась на место своего прЫнца. Помню, сижу однажды в студенческой аудитории и бормочу ему чуть слышно: «Ты, наверное, думаешь: такая неуклюжая, что и с друзьями ее неловко знакомить. Да? Или боишься, что мама будет укорять: нашел, мол, себе деревенщину, ну, мол, и вкус у тебя, сынок? А, может быть, ты полагаешь…» Короче говоря, несла какую-то чушню. Ну, это я сейчас все понимаю, а тогда казалось… Ну, в общем он какое-то время слушал мой лепет, слушал, а потом, откинувшись небрежно на спинку стула, медленно так процедил: «Малы-ы-ыш..» Этот «малыш» у него вообще хорошо получался, все девчонки обмирали. Ну, вот: «Малы-ы-ыш, никогда не пытайся понять, кто и что думает. О тебе или о чём бы то ни было. Все равно не попадешь в точку. Никогда. Не парь мозг. Ни свой, ни тех за кого думаешь. И вообще, попустись! Уяснила?» И щелкнул меня по носу. Представьте? Я – бац! – и упала с неба на землю. И слова уяснила и все вообще. Сразу. Мы, конечно, расстались, но вот это «не пытайся понять, кто и что думает» врезалось в память, как тонкая заноза в пятку. Знаете, бывает так – вытащить – не вытащишь, и не беспокоит особо, а неловко ступнёшь – больно. Спустя время, я пришла к тому, что это моя натура такая – постоянно озадачиваться тем, что думает, думал или может подумать в той или иной ситуации человек. Скорее всего, она досталась мне в наследство от мамы и бабушки, а, возможно, и от прабабушки, и от какой-нибудь там прапрапра… Я размышляю о сути мыслей и поступков других и осознаю, что, очевидно, существует первопричина их – мыслей, чувств, эмоций… Вот так и появлялись во мне картины…

– Вы невероятно откровенный человек.

– Сегодня. Только сегодня.

«И только с Вами» – едва не вырвалось у меня! Я даже испугалась! Что это со мной? Я ведь никогда раньше не позволяла себе так раскрываться при первой встрече. А может быть, он гипнотизер-манипулятор? Вон как глядит, не отрываясь.

– Просто вы и вправду, прекрасный слушатель.

– Да ладно, что вы! Я самый обычный человек!

– Не сказала бы! Вы видите мир так, как мне и в голову не пришло бы взглянуть на него. Я, честно говоря, согласна не со всеми вашими идеями, но все, что вы пишете – это… довольно любопытно, хотя, повторюсь, достаточно спорно.

Что промелькнуло в дыму его глаз? Сложно понять. Была в нашей встрече некая загадка. Определенно.

– Писал.

– Что?

– Я давно уже не пишу ничего нового. Встречаюсь с читателями моих давних произведений, переиздаю то, что написано много лет назад и пользуется спросом, и даже не редактирую. Творческий ступор, так сказать.

Вот этого я не знала.

– Скажите, а можно мне увидеть Ваши картины? Или, точнее выражаясь, прочесть их?

Прочесть? Вот так сразу, в первый же вечер, без сопротивления отдаться на прочтение?

– Да, конечно!

Кто это сказал? Видимо тот, кто открыл мою сумку и протянул ему тонкую папку с вложенными в нее аккуратными листами, исписанными твердым четким почерком. А потом еще и произнес моим голосом:

– Вот. Почерк у меня неплохой, так что разберетесь.

– Рукопись?

– Ну, да. Не вижу смысла их набирать.

– Это же копия?

– Нет, оригинал.

– И Вы так легко с этим расстаетесь? Как писателю, мне трудно Вас понять.

Да я просто жутко устала носить это с собой.

– Это не имеет великой ценности, просто зарисовки, так что… Прочтите, если будет интересно, а нет, так… Мне все равно, что Вы сделаете с этим.

Он опять так пристально глянул, что по коже пробежали искорки. Нет, в этой встрече точно есть некая предопределенная фатальность. Не могу только понять какая. И для чего мне это. Для чего это ему?

– Я обязательно все прочту и верну при нашей следующей встрече. Ведь мы же еще встретимся?

– Звоните, увидимся.

И мы распрощались. Он ушел, унеся с собой мою «картинную галерею». А я облегченно взлетела.

ПОРТРЕТЫ

ДЕВОЧКА-ЦАРИЦА

Она надевает атласный пеньюар, золотым медом стекающий к самым щиколоткам, подходит к зеркалу, обрамленному резной позолоченной рамой, зажигает пурпурные свечи в тяжелых медных подсвечниках. Золотистая нега мягкого пуфа радушно принимает аппетитное тело сорокалетней женщины. Она заплетает светлые локоны в две смешные девчачьи косички, обвязывает их льняными лоскутами, улыбается черно-белой фотографии, стоящей на туалетном столике, и принимается за ежевечерний ритуал.

Комната мягко освещена. Из фарфоровой аромалампы изысканной формы струится легкий мятный запах. Из динамиков плывет голос Джо Дассена. Ночное спокойствие спальни уже давно не обременяют визиты престарелого мужа, занятого исключительно собой и своим здоровьем, потому она безмятежно и неспешно приступает к торжественному церемониалу – медитации отречения от еще одного дня.

Сначала на запястья ее изящных рук, из маленького хрустального флакончика падают капли любимого французского парфюма. Вдохнув тонкий аромат и блаженно прикрыв глаза, она поднимает кисти кверху, совершая ими мягкие вращательные движения восточной танцовщицы. Опустив руки, преувеличенно лениво выливает на ватную пластинку тонизирующий лосьон, протирает кожу лица и шеи. Выдавив на ладонь немного крема из фарфорового флакона причудливой формы, гордо красующегося в окружении пузатых напыщенных подружек, она наносит душистую массу на лицо и мурлычет от удовольствия. Ласковыми, почти невесомыми движениями нежных пальцев массирует красивый высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, острый подбородок. Затем окунает кончик пальца в миниатюрную баночку, и привезенная из Италии кремовая магия в мгновение ока освежает кожу вокруг серо-голубых миндалевидных глаз.

В эти минуты блаженного одиночества она осознает свою магическую притягательность и упивается ею. Это там, за стенами, суета бомонда, пошлые интриги, игры без правил, неизменной участницей коих она является, а здесь – ощущение беспрекословной победы над миром, склонённом к ее стройным ногам. В полутемном зазеркалье, не отражающем легкие морщинки, ей видится величественная царица, выросшая из милой деревенской девчушки.

Госпожа.

Повелительница жизни, чьи заветные мечты воплотились в реальность.

Она гордится положением супруги состоятельного мужа. И этот её ритуал – не роскошь, а некий способ ратификации стабильного благополучия.

Томно опустив голову на руки, женщина какое-то время смотрит в зеркало взором крылатой богини Дианы. Затем переводит взгляд на фото. Покосившаяся рама окна приглашает в убогую комнатушку, где на допотопной кровати сидит малышка в сорочке, сшитой из обветшавшей простыни, с льняными лоскутами в смешных косичках. Как давно (никогда!) это было. Женщина панибратски подмигивает снимку и встает.

Церемония окончена.

В огромной кровати под ярко-красным шелковым балдахином она сворачивается калачиком и закрывает глаза. Нега беззаботности закутывает ее в уютный кокон отрешенности.

Так было всегда.

И так должно было быть всегда.

Но сегодня что-то не так.

Острый холодок тянется по спине от кобчика к макушке…

Она пытливо глядит в бездушное стекло, выискивая в гжели распахнутых глаз то, что так её напрягает. Беззащитны!.. Куда-то в глубину нутра канули ледяные шипы, придающие, по словам ее любовника, притягательную стервозность всему облику. Странно… Эти студеные иглы даже здесь, в надежном полумраке загородного пристанища, привычно кололи её отражение много лет. Когда растаяли? Неужели после этой мимолетной встречи с постаревшей и подурневшей подругой детства, которая, не замечая её напряженного пренебрежения, участливо расспрашивала о родителях?

Змеиный озноб подкрадывается к горлу, сдавливает его стылым обручем.

Взгляд, словно за спасением, тянется к старой фотографии.