Призрак Тухлятина

Снежане гость начинал надоедать хуже супруга. Особенно со своими этими Александрами. На странность Анжела его слушала с интересом и успевала строить глазки. Допив алкоголь Никодим Кодимович стал эмоционально буянить, ведать про какую-то тартарию, про то, что Иван Грозный никто иной как Чингисхан и про то, что подводные лодки существовали во времена Наполеона. Он размашисто жестикулировал и пролил графин с морсом на барышень. Снежана выругалась про себя трехэтажными метафорами и увела подругу в ванную. Через мгновение с комнаты послышался звон битой посуды. Обеспокоенная вдова покинула ванную и застала Никодима Кодимовича шмонающего сервант. Всё, что попадалось под руку он запихивал за пазуху. Тут его взгляд нацелился на дверь Егора. Он стремглав, роняя посуду, влетел в комнату головой и, через секунды с душераздирающим криком выбежал обратно и к выходу. Глаза его были словно две помидорины, а голова покрылась сединой. Вопил он без остановки; вопил в подъезде и даже на улице, оставив после себя шлейф канализации. Анжела в спешке доела всю курицу и удалилась, позабыв о сыне. Через несколько минут вернулась и забрала растерянного пацана.

– Ну, ещё раз с днём рождения, – произнесла виновато она и покинула жильё, запнувшись за голодающие башмаки.

Снежана опустилась в кресло и молчала. Она была расстроена как пианино в детском саду. Досада царапала её сердце, платье неприятно сидело, а Леопольд под окном снова на кого-то кричал (надеемся, что на историка).

На следующий день Снежана открыла глаза и поняла, что не может забыть Тухлятина. В качестве благодарности за вчерашний поступок она прибралась в его комнате как следует. Правда его самого нигде не было видно. Даже за фикусом, даже за телевизором. Место у холодильника так же пустовало. Женщина сбегала в магазин. Купила его любимый сырок «Дружба» и зашла в Роспечать. Домой она вернулась с полными пакетами.

– Бабуля! – пискнула с порога она. – Я твои любимые кроссворды купила – «Сканвордёнок».

Во всей жилплощади Егора не нашлось. Все его любимые локации покрывались пылью.

– Бабуля!? – всё повторял и повторял женский голос, но тщетно.

Егора она в этот день не увидела. И в последующий и после-после…

Прошла неделя. Снежана забросила все свои дела и тупо сидела в одиночестве, в своём любимом кресле. Она перетащила кресло в комнату покойного и с больным нетерпением ожидала блудного мужа. Где-то в углу пищала «Красная плесень», а поверх этой музыки дрожал голос:

– А всё-таки тебе идёт эта маечка с Путиным и эти носочки дырявые, родные. А трико… долго же я выбирала их для тебя. Это порядком лучше, чем твой костюм от Пересвета Челубеевича, в котором он помер. А ты ещё в школе его таскал… и на работе… да уж… да уж…

Снежана заплакала, но тихо, будто беззвучно хохотала. Её каштановая каре поседела как старый пудель, а морщины занимали большую часть лица. Тщательно рассмотрев фотографию, которую ставила на поминки, вдова тихо сказала:

– А ты всё-таки очень харизматичный, если присмотреться.

По СТС мелькал беззвучно миллионный выпуск Уральских пельменей, но никто не смеялся.

– Соберу всю оставшуюся денюжку и поеду в Махачкалу, – думала в слух женщина. – Или же нет, бляха… Лучше шторы сначала повешу.

Она приподнялась с кресла, бросила взор на голый карниз, покачала неуклюжей головой и решительно пошагала к окну.