Неглинный мост

Как только я переступил порог Лединой квартиры, она отвела меня в сторонку и тихо спросила:

– Послушай, как ты относишься к Редиске?

– Как, как, да никак, а что?

– А ты не хочешь попробовать ее снять?

– Вот те раз! – удивился я. – Она же кого-то там ждет!

– Да никого она не ждет, слушай больше, – отмахнулась Леда, – ты все-таки попробуй, она – такой ПЕРСИК… Не пожалеешь.

Я задумался. А почему бы и не попробовать, в конце концов, решил я, под лежачий камень как известно вода не течет. Я смело шагнул в комнату и начал пробовать, а Леда создавала мне условия, обхаживая Сейфа. В конце вечере сложилась такая ситуация: я и Редиска лежали на кровати, а Леда с Сейфом на соседнем диване в весьма пьяном состоянии. Дальше поцелуев, конечно, дело не пошло, мешала Леда, да и Сейф катил на меня ТЕЛЕГУ, так как он, оказывается, дал слово Редискиному жениху, что будет за ней следить и отваживать ухажеров. Глупость, конечно, но с Сейфом спорить было трудно, на то он и Сейф, и поэтому спать мы легли раздельно. Но буквально через два дня мы собрались снова, уже без строгого брата-цербера, и случилось то, что и должно было случиться. Сейчас уже трудно сообразить, кто кого снял, Редиска в последствие утверждала, что в роли инициатора выступила она… впрочем, теперь это уже неважно. Так мы завязались с Редиской больше чем на год.

В начале лета, сдав сессию, я ЗАГНЕЗДИЛСЯ в Старом Редискино, благо ее матушка отсутствовала, а Редиска была в отпуске. Чтобы не было скучно, я прихватил с собой Нарцисса, также к нам заезжали Леда с Джокондой, и мы веселились, как могли, пропивая Редискины отпускные. Так продолжалось больше недели, а после обмерной практики в конце июня я улетел на Сахалин за Длинным Рублем.

Как сейчас помню: вернулся я 1-го августа, не успев на похороны Высоцкого, и тут же позвонил Рине, надеясь пригласить ее в гости, благо мои предки где-то отдыхали. За этот месяц я сообразил, что влюбился в Рину до безобразия, и не дозвонившись, впал в транс. Чтобы хоть как-то отвлечься, я спустился в магазин и закупил гигантский рюкзак спиртного, затем позвонил Фараону и Гарему, и началось пьянство. Захаживал ко мне и Маэстро, приезжал Толстяк с Мариной-1, а Редиска просто жила у меня все 4 дня, пока я не сорвался на Волгу. Я спал с Редиской, тосковал по Рине, да и язва мучила меня как никогда, и утешался я тем, что пил как сволочь и пересчитывал Длинные Рубли, заработанные на проклятом острове.

Вернувшись из Чебоксар, я наконец-то встретился с Риной. Увы – встреча получилась совсем не такой, как я рассчитывал. За лето ее любовь куда-то испарилась (если вообще была), моя же возросла до гигантских размеров. Короче, не буду утомлять читателей – мы расстались, в сущности, не успев даже сойтись. Я уехал в Колхоз в отвратительном настроении, забыв и про Редиску и про все на свете, сознавая лишь то, что в кармане у меня лежит 150 р. и водка еще не подорожала.

Но наши отношения с Редиской только начинались. Сейчас, после того, как я перекопал всю свою жизнь, я испытываю к Редиске только чувство вины, так как вел себя с ней совершенно по-хамски. Я тряс ее как ГРУШУ, но только вниз падали не листья, а червонцы. Когда она звонила, я задавал один и тот же вопрос:

– Деньги есть?

– Есть.

– Купишь?

– Куплю.

И только тогда я ехал или приглашал ее к себе. Любовью мы занимались в самых неподходящих местах: на Крыше, на чердаках, на столах в Конторе и на различных Флэтах. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Редиска пила не меньше чем я, и когда мы собирались компанией, она не могла не напиться. Обычно наш вечер кончался тем, что она принималась рыдать и биться головой о стенку, а потом отрубалась. Однажды я этим воспользовался.

Весной 81-го мы всей толпой собрались у Джоконды с целью погулять по случаю Пасхи. Кроме постоянного состава, присутствовал Фараон, но почему-то опять не было Джеггера. Я решил провести последнюю Атаку на Джокондино сердце и начал ее обхаживать, не обращая на Редиску никакого внимания. Редиска же, видя такое хамство, к семи часам уже билась головой о стенку, а позднее умудрился напиться и Фараон, а Леда играла роль сестры милосердия; и таким образом, как говорится, был устранен последний конкурент. Но это не помогло, так как Джоконда опять не поняла меня как нужно, а только пила как лошадь и пыталась споить меня. На мое счастье в тот период я пытался ЗАВЯЗАТЬ, поэтому внедрял только вино и не напился. Утром Джоконда всех нас выгнала, и с горя мы с Редиской пошли на Остановку, где всадили по две кружки, а потом я вдруг вспомнил, что до вечера у меня пустая хата, и мы поехали ко мне и напились до потери пульса. И так продолжалось до сентября 81-го, пока в моей жизни не появилась Марина-2.

ЭПИЗОД 11

В нашей Школе существует традиция: каждый год студенты второго курса едут в Колхоз. Мы поехали в свою очередь 3 сентября 80-го. Приключения начались с первого же дня. Во-первых, накануне Толстяк умудрился сильно растянуть лодыжку, ловко спрыгнув с крыльца, и остался в Городе. Мы с Джеггером сначала приуныли, но потом поняли, что это даже и к лучшему, потому что если бы поехал еще и Толстяк, то добром бы это дело не кончилось.

Во-вторых, в день отъезда, будучи с сильного похмелья, мы первым делом за– шли к Вале, в результате, все автобусы уехали, а мы остались как два тополя на Плющихе посреди двора. Особо не расстроившись, мы решили добираться своим ходом. Ехать надо было до Рузы, а потом еще километров 30, и от станции мы рванули на Моторе, прикупив по дороге несколько пузырей. К счастью, в первой же комнате отыскались две свободные койки, и мы с устатку рухнули на них как подкошенные, потому что добирались почти целый день.

Официально мы числились за совхозом Прогресс и жили на территории пионерлагеря в двухэтажном корпусе. С комнатой нам повезло: кроме нас в ней жили Главарь с Димычем, Кролик с Рубенкой и Обросовцы. Обросовцы – одна из мощнейших сионистских группировок в Школе. Возглавлял ее, как вы догадываетесь, Обросов, человек, которого знали все и который знал всех, активный алкоголик и двоечник, совершенно неконтролируемый и подверженный заскокам. Костяк группировки составляли О?скер, Фока? и Юджин, а сбоку прилепились три девицы: Сачкова, экстравагантная баба с замашками диктатора, и еще две, имен которых я не помню. Все они говорили только матом, не стесняясь присутствующих, и пили как верблюды.

В первый вечер мы ничего не ели, но много пили, а утром выяснилось, что Главарь с Димычем и мужская половина Обросовцев ухитрились устроиться на кухню. Мы с Джеггером только усмехнулись, так как встали они в четыре утра. Но вечером к нам подошел Главарь и предложил нам поработать вместо них, и мы, конечно же, согласились. До сих пор не понимаю, почему Главарь отдал такое хлебное место, наверное, у него были свои соображения. Факт тот, что мы с Джеггером начали кайфовать.

Наша работа заключалась в том, что с утра до полудня мы чистили картошку, капусту и прочие овощи, затем отдыхали, после обеда мыли кастрюли и противни, опять отдыхали, после ужина еще немного мыли и опять отдыхали. Работа была клевая, спали мы до девяти, спокойно готовили себе еду, попивали сметану, молоко и чифирь, а вечером жарили картошку и пили Слезу. Тепло, спокойно, тихо, еды навалом, никто не дергает – чем не лафа.

В тот сентябрь мы поставили своеобразный Рекорд: в течение месяца не было ни одного дня, чтобы мы не пили, кроме трех вечеров, о которых я расскажу особо.

Место наших пьянок мы меняли периодически. Два первых вечера мы пили прямо в комнате, но там все-таки было стремно, да и желающих упасть на хвост хватало; и мы переместились на железную лестницу, ведущую в кинобудку наглухо закрытого клуба. Клуб стоял на отшибе, лестница просматривалась только с дороги, но вечерами было темно как в одном месте, и мы спокойно восседали на площадке, болтая ногами и стараясь лишь не уронить стакан сквозь решетку. Это место мы называли «на жердочке».

Но со временем становилось все холоднее, и мы решили попробовать дзен-буддизм, точнее, даосизм, то есть слиться с природой. Однажды мы забрались в самую чащу, легли на одеяло, выпили по стакану, закусили сосновой иголкой и начали сливаться. Слияние получилось полное – мы чуть не растворились в природе навсегда. Только под утро мы с трудом вырвались из сомнамбулического состояния, но вдруг обнаружилось, что местонахождение нашего Лагеря нам неизвестно; и мы побрели, ведомые наитием, и как ни странно примерно через полчаса вышли-таки на дорогу прямо напротив дыры в заборе. При этом я совершил сногсшибательный перелет через корягу, а Джеггер пересчитал лбом все деревья.

После такого слияния мы решили перебраться на кухню. На ночь столовая не запиралась, а дверь в кухонное царство закрывалась лишь на крючок, и мы спокойно ее открывали и садились за любой стол. Правда, свет включать было нельзя, так как светящееся окно хорошо заметно из любой точки Лагеря, к тому же наши командиры Лом и Белая Борода постоянно совершали ночные обходы.

А первую неделю на кухне сидели Обросовцы, и конечно же их поймали. К тому же Оскер обругал нашу Физкультурницу, и всю компанию повезли в Москву на комсомольское собрание. Они вернулись с выговором и с водкой, и мы собрались вместе. Вернее, нас было четверо: я, Джеггер, Фока и Сачкова. В тот вечер мы допились до того, что вышли в зал и стали бить посуду о стену: нам очень нравилось, как летали тарелки. На следующий вечер к нам прибавились Юджин и Обросов, и нас опять повязали. В самый разгар пиршества в варочный зал, где мы сидели, вошли Лом, Физкультурник и «старший по личному составу» Игнат. Оказывается, заднюю дверь запереть забыли. Нам с Джеггером удалось ускользнуть из кухни незамеченными через мойку, хотя Игнат нас видел, но так как он был свой, из студентов, то промолчал. На следующее утро по дороге на кухню я встретил Медсестру, и она спросили игриво: Признайся, вы ведь там тоже были вчера? – Ну, были, конечно, – ответил я. – Ах, ты!… И она погрозила мне кулачком. Я знал, что она нас не выдаст, ибо молодые девчонки Медсестра с Физкультурницей меня почему-то очень полюбили, и каждый день я находил время, чтобы заглянуть к ним в комнату и развлечь их своими песнями (Командиры-то мерзли в полях, наблюдая за процессом сборки урожая, а дамы скучали). После этой истории Обросовцев отправили в Москву, и в последствие их выгнали из Школы всех, кроме Юджина и девиц, но кого за Колхоз, а кого просто за неуспеваемость, я не помню.

А мы продолжали наши игры. Одно время нам очень нравилось пьянствовать в ду?ше. Душ находился за картофелечисткой, был очень грязным и тесным, но нас это не смущало. Мы ставили два стула друг напротив друга, Джеггера я сажал под струю, а сам открывал бутылку и готовил закуску. Скоро нам это надоело, и мы переместились в Каморку, что располагалась напротив картофелечистки. По идее там должны были храниться швабры, ведра и прочее, но вместо этого лежало два матраца с подушками. Обычно мы плюхались на эти матрацы и пили лежа как аристократы. Единственным недостатком Каморки был спертый воздух, так как ни окна, ни вентиляции в ней не было, что очень не нравилось Джеггеру, и каждый раз он упирался, а я его уговаривал. Однажды мы решили там заночевать, но утром наши кости болели так, как будто мы спали на рельсах, и мы больше не повторяли рискованного эксперимента. Последние дни мы внедряли прямо в комнате, тем более что остались почти вдвоем, не считая Главаря и Димыча, которые постоянно где-то тусовались.

Кстати говоря, купить Слезу было не так-то просто. Ближайший магазин находился в селе на расстоянии пяти километров от Лагеря. Машины там проезжали раз в неделю, и нам с Джеггером приходилось периодически совершать длительные пешие прогулки. Но зато покупали мы целый рюкзак, не забывая про вино и портвейн для разнообразия. Хорошо, что мы прижились на кухне, и свободного времени у нас было предостаточно. Но когда нас оттуда выгнали, положение наше усложнилось. А произошло это так. Часов в 10 утра, в разгар чистки картошки, к нам вбежала Медсестра и пропищала, что по корпусу ходит какая-то комиссия и у кого-то нашла рюкзак, полный водки. Я не придал этому сообщению особого значения, но через часик все же решил сходить в корпус и проверить. Войдя в комнату, я увидел такую картину: на моей кровати лежали рядком семь бутылок Слезы и два пузыря портвейна, а рядом валялся пустой рюкзак. Больше всего меня поразило, что бутылки были разложены так аккуратно, и что я никого не встретил, а спокойно сложил все обратно и бросил под кровать; и вообще нам никто не сказал об этом ни полслова. Видно, махнули рукой, но с кухни пришлось уйти, и мы в отместку два дня в поле не ездили, а лежали в Каморке, за что нас чуть не выслали из Колхоза и не выгнали из Баннера.

САХАЛИН: ОСТРОВ НЕВЕЖД

Летом 80-го, как вы помните, в Москве проводилась Олимпиада, и сессию нам передвинули почти на месяц, так что с 1-го июня у нас началась обмерная практика, в течение которой мы обмеряли нашу Церковь (были Граф, Буч, Фока и Обросов, а Рина, Джеггер и Моррисон уматали в Херсонес) и пили пиво; а в середине июля я улетел на Сахалин за Длинным Рублем. Эту поездку устроил мне Батюшка и поехал сам, но в последний раз. Это был не стройотряд, а обыкновенная шабашка по блату для заколачивания денег.

Летел я тремя самолетами чуть ли не сутки со страшного похмелья и недосыпу и поэтому очень притомился. Сахалин встретил меня совсем неприветливо: из Москвы я улетал – стояла жара, а тут плюс семь да моросящий дождь. Я плюнул на все, достал из рюкзака телогрейку и пошел на автобусную остановку.

Климат на острове весьма специфический: днем – жара, но ветер холодный, ночью тепло, а под утро такой холод, что зуб на зуб не попадает. Природа тоже оригинальна: одни сопки да елки. Работали мы на территории Целлюлозно-бумажного комбината в г. Углегорске, построенном еще в 39-м году японцами и напоминающем замок Кощея Бессмертного. Атмосферу он отравлял настолько, что на 10 км в округе не было ни мух, ни комаров, а около завода текла речка с отходами, которую аборигены называли не то Вонючка, не то Гнилушка.

В бригаде нас было 12 человек, но половина вскоре уехала на халтуру в сосед– нее село, и нам приходилось вкалывать за всех. Работали мы, следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), как Папы Карло, по 11-12 часов в сутки и почти без выходных. Через две недели пальцы у меня просто не сгибались, и когда наконец я достал гитару, обнаружилось, что играть я не могу. А так как в основном я работал на бетономешалке, то выше пояса моя кожа покрылась белым цементным налетом, который не смывался ничем. К тому же мы ради лишних рублей устроились подрабатывать в местную Пожарку, а так как народу было мало, то мы с Тимохой спали в этой проклятой Пожарке КАК СОБАКИ чуть ли не через ночь.

Тимоха – это мой новый друг, с которым я познакомился на месте. Он перешел на четвертый курс МИМО, был здоров как бык и пил как лошадь. При этом контролировать себя он совершенно не умел и никакой ответственности за свои поступки не чувствовал. Мы быстро нашли общий язык и начали пьянствовать. Однажды во время дежурства мы побежали за вином (а магазины там работали до 10 часов), а вернувшись в Пожарку, обнаружили, что одна машина отсутствует, и пожарников тоже нет. Посидев и никого не дождавшись, мы сдуру рванули пешком на другой конец города в поисках одной кореянки, что мы сняли накануне. А надо сказать, что Углегорск – город небольшой, но длинный, и мы плутали больше двух часов, никого не нашли и вернулись назад вконец измученные. Пожарники уже приехали с пожара, они накинулись на нас с упреками, но мы поставили им пузырь, и инцидент тут же был исчерпан. Так мне и не удалось побывать на пожаре.

Народ на Сахалине, прямо скажем, темный. Пили они по черному, и ни за что не хотели верить, что моему Батюшке 42 года, а мне – 20 (говорили, небось, 18!). Когда я упоминал, что перешел на второй курс, они твердили: Брось заливать, небось сам сантехником работаешь! А когда наш Командир сказал, что у него высшее образование (а он – кандидат наук), то они зловеще прорычали: Ты, парень, с нами лучше не шути! И Командиру пришлось «сознаться», что он простой плотник. Так говорили те, с кем нам приходилось общаться. Короче – простые люди.