Когда б пустых забот извечный хор
Не воспарял тревогою земною,
Возможно, что остались бы со мною
Безумство ласк и пылких взглядов вздор.
Когда бы смех не лгал, а извинял,
И преданность могла судить и править,
Не обращаясь в полчища менял,
Я не спешил бы прошлое оставить.
Но мир давно свою утратил честь
И не способен этих строк прочесть.
* * *
…И не стесняясь прочих игроков,
В преддверье драмы подтасовок смены,
Актер играл, как только он и мог,
С безмолвной тенью на задворках сцены.
Сияли свечи в жути простоты,
Душа сгорала, но хватало воли
Держать себя за гранью пустоты,
За гранью отрешения и боли.
Актер играл, он не играть не мог,
Зал пустовал, но не нуждаясь в зале
Актер играл отчаянно и впрок,
Не отделяя радость от печали.
* * *
Еще звучит заснеженный вокзал,
И ночь в свои права вступает зябко,
И музыки стремительный провал
Вдруг зависает, как пустая тряпка.
Еще незнанье подменяет ложь,
Еще прощанье как-то не тревожит,
А сердцем вдруг овладевает дрожь,
И глупая тоска зачем-то гложет…
И ночь, и полустанок, и рассвет
Еще вернутся в сумраке неясном,
И через много зим и много лет
Ушедшее покажется прекрасным,
И лампы потревоженный накал
Вдруг заиграет мессой тени шаткой,
И поплывет заснеженный вокзал,
Где ночь в свои права вступает зябко.
* * *
В ночи
шептала бабушка не раз,
И ухо детское
сквозь сон ловило:
– Отец любимый,
заступись за нас,
Прости все то,
что для тебя не мило.
Прости