Башни Судеб. CD-1/ Лабиринт Снов?

«Я остановлю его потом… Конечно..Это вроде выход. Но отдать этот приказ! Выдержу ли я, наблюдая за отлаженной работой частей этого механизма смерти? Смогу ли, даже сумев уничтожить потом их силу, произнести роковые слова, означающие ЕГО запуск»? И Лекс схватился за голову, раскалывающуюся от боли неразрешимых вопросов.

«Уйти, убежать, потом», – думалось ему, сквозь поток слез не замечающему ничего вокруг. «Но сначала ВЫДЕРЖАТЬ, это плата за мои заблуждения, хотя настоящая расплата скорее всего придет потом, я чувствую это. Выбрать момент, миг, когда можно будет уйти из этого хаоса, бросить все», – шептал киборг, рассеянно пронзая светом своих замутненных слезящихся глаз башни и небоскребы, проплывающие вокруг флаера, стремительно прокалывающего воздух над городом ревом ракетных двигателей.

– Выход на заданную точку, начинаю снижение, добро пожаловать домой господин Лекс, – вырвал из царства раздумий радостный голос бортового компьютера, и аппарат приземлился на крыше одного из небоскребов в центре Великого Пустотного Города Машинного Рая, занимающего половину мертвой планеты. Лекс вышел и подошел к лифту.

Медленно зайдя внутрь, и закрыв дверь, он рассеянно ткнул в одну из кнопок, мерцающую в полумраке слабым фосфорицирующим светом, мягко обволакивающим уставшие от солнца глаза. (Лек-с, как и Властитель, вел в основном скрытный образ жизни, наблюдая за реальностью больше с экрана компьютера, чем воочию).

Кабина испуганно вздрогнула и поползла в бездны тьмы внизу, в глубь гигантского безлюдного небоскреба, где внутри никогда ничего не согревалось солнечным светом и царила вечная тихая ночь, изредко только разбиваемая холодным искусственным светом ламп.

Киборг, уже слегка успокоенный, равнодушно смотрел на мелькание белых цифр электронного табло перед собой, означающих погружение лифта все глубже и глубже…50…49…25 этаж, -1..-3..-20..Еще ниже, в самую преисподнюю тьмы, в царство тысяч пластов земли, среди которых, глубоко под небоскребом, располагалась квартира Лекса.

«Спокойно, все хорошо», – успокаивал он себя, пытаясь думать о неге домашней берлоги, единственной изредка возвращающей ему первозданную радость жизни. Тут был мир его души, его прошлого. Мир восхищения картинами старинных мастеров, редкими индийскими статуэтками из кедрового дерева и иными изящными произведениями искусства с теперь уже не существующей Земли. Он бы давно омертвел, растворился в серости огромного города железных уродов, исчез бы в лязге механизмов и забылся в пустоте фальшивых улыбок роботов вокруг себя. Только искусство еще поддерживало в нем слабый, еле мерцающий огонек света, на дне потрескавшегося сосуда-сердца, огонек его души, но он не осознавал этого, и просто радовался, ежедневно на несколько часов погружаясь в вольницу эстетики и красоты формы.

– Все отлично, я должен быть твердым, все будет хорошо… Надо забыть на время обо всем, или я сойду с ума, – шептал Лекс, тщетно пытаясь изгнать из себя остатки душевной боли. Он мучился, картины Города быстро прокручивались перед его внутренним взором. Как он одинок здесь! Впрочем там, на Земле, он тоже одинок – люди никогда не смогут понять его, считая не от мира сего. Нет им дела ни до его души, ни до его творчества, (когда-то он писал), ни до его тонкого глубокого видения Мира, (ныне почти утраченного). «Забыть, забыть время, я должен забыть и все будет хорошо, остальное потом», – лихорадочно нашептывал киборг своему уму, но тот не желал успокаиваться.

Плотина отстраненности от жизни была прорвана, и теперь ум бичевал человека осознанием миллионов ошибок, совершенных им.

Лифт дернулся и остановился, створки дверей разъехались и в глаза, уже привыкшие к рассеянному полусвету, ударил более яркий свет множества ламп и светильников, ассимметрично разбросанных по квартире. Лекс вышел и огляделся по сторонам, ища в одинокой вселенной яркого света того, кто ему больше всех дорог среди этих ласкающих сердце образов. Вся квартира, представляющая из себя длинный неразрывный прямоугольник, если не считать рассекающей его по центру стойки бара, сделанной из стали и разноцветных стекол, была без единой перегородки, и площадью равнялась примерно тремстам квадратными метрам. Вся она была в художественном беспорядке заставлена мягкими кожаными диванчиками абстрактной формы, и устлана маленькими пестрыми ацтекскими ковриками ручной работы, уставлена низенькими восьмиконечными столиками красного дерева с инкрустациями из золота в виде нагих арабских танцовщиц, летящих в экстазе чувственного, страстного, порочного танца любви-удовольствия… Украшена каменными статуэтками божеств, ухмыляющихся множеством уродливых ртов и изгибающихся движениями сотен рук.

Все это дарило таинственное очарование, звало к неге ничегонеделания, и, раскиданное по пространству, радостно сияло в теплоте ламп и мини-светильников, утопленных в стены, потолки, даже в пол, и выделяющих самые любопытные части интерьера дрожащим дымчатым цветом.

Колечки благовонных запахов плавали в воздухе и вились между застывших в полете танцовщиц, игриво касаясь их очаровательных прелестей. Гармонируя с ленивым беспорядком интерьера стены радовали новые картины Пикассо, Малевича, Сальвадора Дали, Капринского, и даже Рубенса и Леонардо да Винчи. И…

«Ну вот, мне и лучше». Устало вздохнув, киборг пересек холл и плюхнулся на мягкий диван, тут же ласково утопивший тело в плюше своей оболочки. Минутку понежившись, он огляделся по сторонам.

«Максик, максик», негромко позвал Лекс, но кот, которого он искал взглядом еще при входе, не отозвался, наверное он спал где-то в квартире и видел очередной сон, где было много вкусной рыбы. – Черт, этот непоседливый пушистик опять дрыхнет, ну ладно, – улыбнувшись, пробормотал киборг. Наткнувшись рукою на пульт валявшийся на диване, взял, и повертев в руках, нажал на одну из бесчисленных разноцветных кнопок.

В стене позади его кресла, куда был встроен мощный СD-центр, что-то тихо как колокольчик звякнуло, и из многочисленных серебристых динамиков, раскиданных по холлу, полилась нежная чарующая мелодия, полная тихой грусти и шепота легких волн…

Тело киборга расслабилось и по нему пробежала слабая дрожь от осознания последних уходящих кошмаров этого дня, глаза закрылись, и он полностью слился с еле слышным воркованием мелодии, заполнившей его самого и все вокруг. Сознание его стало слабым шумом моря, легким бризом, дующим из-за сияющей черточки горизонта вдали, резко разделяющим две стихии, море и небо, на две половинки, одинаково прекрасные в своей естественной природной красоте, которая была гораздо выше и чище всего, что мог создать человек красивого и прекрасного…

В большинстве же случаев он ничего не создавал, а только разрушал такой-же пейзаж как этот, громоздя километры бетона и стальных труб на месте лесов, разливал зловонные испарения химикатов на месте морей, птиц, гордо поющих о свободе, он помещал в клетки, как впрочем и самого себя, и все это человек гордо называл красотою прогресса, прогресса способствующего правильному преобразованию мира и якобы несущего облегчение людям. Но их уродливые механизмы воздвигаемые на месте лесов, серые башни небоскребов на месте саванн и равнин, не заменяли им красоты природы, и не дарили им столь же чистых и наивных радостей, которые могла дать природа и их собственная душа, свободно дышащая на лоне матери-земли.

Лекс шел по берегу, окруженный призрачным сиянием солнечного света и криками чаек, летающих над искрящимся азуритным морем, белеющим барашками маленьких гребней, лениво перекатывающихся с места на место, сверху вниз и снизу вверх, в вечном танце совершенного природного механизма, не знающего ни износа ни старения. Ему было легко и радостно, его босые ноги по щиколотки уходили в прохладный мокрый песок берега, он дышал свободно, полной грудью, до последней капли впитывая в себя реальность Вечного Света вокруг, соленоватые запахи прибоя, мир и небо, землю и песок, он сам становился этой реальностью, гармонически объединив душу с природой, и он знал, что только потому, что он сейчас является самим собой, он и может слиться с миром.

Просто когда ты открываешь душу абсолютно, на сто процентов, ты понимаешь, что ты и мир это одно и тоже. Единство это просто – надо лишь убрать все, что заслоняет нас от нас же самих!

Душа его пела от счастья, не скованного рамками и предрассудками города, откуда он сегодня сбежал в эту нирвану, ускользнул от дисгармонической реальности миллионов испорченных сознаний, задыхаясь среди лжи, ненависти и зависти его стен и улиц, умирая душою в холоде мертвенных взглядов людей, снующих вокруг в бесконечном беге потребления и потребления самих себя, в вечном беге за новой рекламной вещью, обещающей райское блаженство, хотя счастье, которое они хотели купить, обманувшись настойчивыми лозунгами, в магазине не продают!

Что ему теперь до них? Что они могут сейчас сделать? Пускай на час, миг, секунду – он удрал от их всевидящего ока, от их незримого и назойливого внимания, от их мелких сплетен и интриг, от их мелочных продажных душонок, хотя может быть неправильно отстраняться и бежать от несовершенства, может попытаться как то изменить его? – Не знаете вы ничего, – шептал он, медленно шагая по берегу и щуря глаза от лучей, бивших в его загорелое тронутое печатью тревоги лицо.

– Ничего, кроме того зловонного дерьма в котором находитесь ежесекундно и ежечасно, и мало того считаете, что ваше существование совершенно и правильно. Бедные несчастные люди, вы даже не подозреваете, что произойдет с вами, если вы удосужитесь заглянуть в себя, вы просто не знаете какпробудить в себе ту силу и красоту, радость от прекрасного вида вокруг, не знаете как дать себе эту тонкую чувствительность, дающую наслаждение каждым моментом жизни, и достигаемую на самом деле так просто, надо только заглянуть в себя, отбросить внешнее, мешающее и опутывающее, и все получится. Глупцы! Вы теряете жизнь, теряете сказочную возможность стереть рамки, в которых вы умираете! Вы продолжаете течь по проторенной дорожке цивилизации, ведущей в никуда…

Он вспомнил слова своей любимой песни… песни Мумий Тролля (1*), одного из немногих певцов, кто еще пел о том, ЧТО ВСЕ УЖЕ НЕ ВАЖНО. Они как раз подходили к тому, о чем он сейчас думал..

«Прошлый день как листва,

упавшая, увядшаяв ночь,

она умерла навсегда,

никто не может ей помочь…

Прошлых дней не вернуть,

Не придумали такого науки..

но мы не ищем неведомый путь

..а сидим, сложа дома руки..».

Но разве много людей последовали этому совету? В этом мире у Мумий Тролля было не так много поклонников. Разве только немного таких же как он, безумных юношей и девушек с горящими глазами, что-то чувствующих где-то глубоко внутри. Но эта сверх-сентиментальность? Она то и отравляла его болью контраста между Состоянием и Миром!

Просто в один прекрасный день он разбудил ее в себе, свою душу, и обрадованный, попытался направить ее свет на других, он делал много, переводил

старушек через улицы, пытался рассказывать другим как видеть в себе свет, но… Его посчитали сумасшедшим! И только злобный хохот раздавался ему в ответ, осмеянный и оплеванный он сбежал от них, убежал в себя, закрылся, пытаясь отгородиться от хаоса непонимания и злобы везде, куда ни кинь взгляд…

«Наверное вот та дорожка, что привела его к Властителю, всунувшему в его мозги такую простую идею об изменении человеческой души с помощью Его Идеальной Машины, именно его неприязнь к людям из-за непонимания и привела к слепоте, допустившей кошмар произошедший позже. Он изолировал ум от них, перестал хотеть их понять ГЛУБЖЕ, в реальности – просто несчастных, запутавшихся в сетях мира, и в тоже время хотел их изменить. Он улизнул от них, как в той же песне Мумий Тролля, «он так мечталл о месте, где нету человеко-телл», и..

Он потерял связь с ними, перестав понимать настоящий способ донести до них свет, не с помощью Мертвой Машины, а просто молчаливым, ненавязчивым,бескорыстным служением».

«Надо было не боятся плевков. Надо было не искать Машины. Надо было уйти тогда с этого пляжа обратно в мир, а не в отшельники, откуда он попал в адскую механическую лабораторию Властителя», – сквозь сонные грезы-воспоминания, промелькнула, на секунду вернув в реальность, лихорадочная мысль-понимание, и, померцав, исчезла, тут же вернув в яркую солнечную сказку моря и неба планеты, давно уже не существующей, только в глубинах мозга она еще жила яркими цветными красками исчезнувшего чуда…

Он рассеянно смотрел по сторонам, отлично понимая, что всего этого давно нет, но горячие лучи, снопом искр-зайчиков отражающиеся от гладкого зеркала воды, живительный прохладный бриз, казалось пришедший из далекой страны воздушных замков, и рисующий в дрожащих потоках воздуха прозрачные арабески арок или тонкие черты восточной красавицы, мокрое золото под ногами, этот шершавый черный камешек в виде сердечка, валяющийся у линии прибоя, все ЭТО БЫЛО, пело, звало, играло всеми красками и утверждало обратное – МЫ ЖИВЕМ! И разве не зыбка грань между тем, что мерещится нам в спутанных снах, и между тем, что мы привыкли называть реальностью? И не вечно ли то, что ушло безвозвратно – если мы так ясно улыбаемся этому во сне, нервно сжимая руки, обнимающие сказку уснувшего мира? Что есть на самом деле? Мы?

Взгляд его переместился наверх, где в небе парил, изредка взмахивая огромными пушистыми крыльями, гордый орел, недоступный там в потоках ветра той зловонной ползучей гнили, что живет и гадит внизу. Глаза его, сейчас цвета небесной бирюзы, повернулись вслед стремительному полету орла над морем, хрусталики льда в них слегка потеплели, наполнившись дымкой мечты, вечной мечты каждого свободомыслящего существа – взмыть далеко вверх, туда, где только ветер свистит в ушах, скрыться от черноты угрюмых скал внизу, улететь, яростно махать крыльями, все выше и выше, выше и выше. Он закрыл глаза и сознание его, словно отделившись от тела, окончательно растворилось в гармонии природы вокруг, он ощущал себя этим орлом, он чувствовал как нарастает напряжение в мышцах тела, покрытого блестящими перьями, как оно вырастает, вырывается на волю и он взмахивает длинными парусами крыльев, взмах, еще взмах, свист рассекаемого воздуха, упруго обтекающего стройное вытянутое тело, еще взмах, и глаза, зорко смотрящие вдаль немигающей чернотой зрачков, резко выхватывают в качающейся реальности неба и моря – добычу. Взмах, из его клюва вырывается резкий клокочущий крик, крик смешавшийся с писком несчастной жертвы, опять свист разреженного и ледяного на такой высоте воздуха и стремительный удар острого как кинжал клюва.

Он летит, он наслаждается своей силой и мощью, и не обращает внимание на стон жертвы, жалобно плачущей в стальной хватке клюва…

Ее кровь, вылетающая из зияющей раны, в том месте где он схватил ее, летит вниз маленькими красными капельками, разбивается об испещренное волнами сверкающее зеркало вод, и, смешиваясь с их монотонным вечным бегом, растворяется в спокойной глубине. А сам он в своем яростном свободном полете становится небом и морем, горячим солнцем и соленым ветром, он вместе и с самим собой и с природой вокруг, пламенеющей резкими живыми красками дня…

Открыв глаза, Лекс моментально протрезвел, вспомнил где он, чуть с сожалением вздохнул а затем перевел свой меланхоличный взор на стену, где встретился с вечной и совершенной улыбкой Монны Лизы, улыбкой космического покоя и любви ко всему миру, улыбкой идущей прямо из средоточия хрустального пламени-света, ее души.

Ее глубокий, задумчивый, и такой добрый взор, дарующий всепрощение, окончательно успокоил его мятежное сердце и он опять улыбнулся, вернувшись в такое нежное ощущение покоя.

Неслышно ступая мягкими подушечками лап, к нему подбежал кот, и вспрыгнув на колени, тихо замурлыкал. Обрадовавшись любимцу, Лекс принялся чесать его за ухом, пропуская шелковые ворсинки шерсти между пальцев, но увы… Счастье оказалось таким недолгим! Пронзительный писк будильника пейджера в кармане вывел киборга из состояния глубокой релаксации, в которой он пребывал последние минут десять, и мозг опять закипел болью возвращения в ужасную реальность. Все это мгновенно притушило робкие переливы света, властно напомнив, пора!

«Пора, пора платить!! Что с того, что я знаю где совершил ошибку? Платить придеться независимо от того, знаю я, что совершил ее или нет, но когда знаешь, даже вдвойне больней, сознавать свою былую ослепительную глупость», – прошептал киборг, и глаза его, только что полные хрустально-голубого света, окончательно потускнели, возвращаясь к настоящему, которое зло напоминало о себе равнодушным треньканьем в кармане. Проведя шершавой ладонью по шерсти кота, Лекс встал и с тяжелым вздохом направился к лифту.

Остановившись у двери, он в последний раз кинул свой печальный взор на уютное пространство вокруг, картины, статуи, словно звали его к себе, обещая тихое блаженство эстетического наслаждения и покой сердца. Кот, лениво развалившийся на диване, тихо мурлыкал что-то свое и весело поглядывал на Лекса своим зеленым глазом, перевернувшись на спину он замурлыкал еще громче, надеясь на ласку хозяина, стройное тело его изгибалось в ленивой истоме сытого блаженства. Лекс сделал было шаг, но увы, его ждали. А точнее ждали его приказа. Ждали начала конца!!

И Лекс вошел в кабину, едва успев сквозь закрывающиеся створки бросить последний взгляд в холл. Вздохнул невидимый механизм, и киборг, словно грешник из Рая, вознесся наверх, к серости огромного мертвого города, ждущего его в своем вечном танце хаотического визгливого существования, не нужного никому, и больше всего ему самому, города, требующего от него приказа, долженствующего обречь на уничтожение миллионы невинных жизней…

«Я заплачу не только за прошлое, за эти роковые слова тоже, такова плата за знание самого себя!! Слишком поздно, надо было раньше понять и познать, а теперь уже поздно, поздно», яростно ломал пальцы Лекс. Двери открылись и киборг сморщился от металлических, едких запахов города, принесенных слабым ветром. Где-то на востоке собирались пока еще невинные по своей форме облачка, еще не опасные, но уже занимающие часть горизонта. Сильно парило. Ветерок стих… В воздухе словно повисло невидимое напряжение… Все будто ожидало чего-то……

– Быть грозе..быть грозе, – задумчиво прошептал Лекс, и шагнул навстречу флаеру, устало стирая пот со лба.

Трек3. В круге света