К звездам

Лунц. Оно погаснет, Трейч!

Трейч. Тогда нужно зажечь новое.

Верховцев Да, да. Говорите!

Трейч. И пока оно будет гореть, всегда и вечно, – надо идти вперед. Товарищи, солнце ведь тоже рабочий!

Верховцев Вот это-астрономия! Ах, черт!

Лунц. Вперед, всегда и вечно.

Верховцев Вперед! Ах, черт!

Все в возбуждении разбиваются на группы.

Лунц (волнуясь). Господа, я прошу… это нельзя так оставить. А убитые! Нет, господа, не только те, кто мужественно боролся и погиб за свободу, а вот эти… жертвы. Ведь их миллиарды, ведь они же не виноваты… И их убили!

Молчание.

Маруся (звонко кричит). Клянусь перед вами, горы! Клянусь перед тобою, солнце: я освобожу Николая!. У этих гор есть эхо?

Лунц Здесь нет. Но если бы было, оно ответило бы, как в сказке: да!

Анна (Житову). Как это сентиментально. Я не понимаю Валентина…

Житов. Нет, ничего. Знаете, я погожу ехать в Австралию: мне тоже захотелось повидать Николая Сергеевича.

Маруся. (глядя в небо). Как хочется лететь!

Верховцев. Вот это – астрономия. Ну, как, звездочет, нравятся вам такие астрономы?

Сергей Николаевич. Да. Нравятся. Его фамилия, кажется, Трейч?

Верховцев. Он такой же Трейч, как я-Бисмарк. Сам черт не знает, как его зовут по-настоящему.

Лунц (перебегая от одной группы к другой). Я счастлив, я так счастлив. Вы знаете… мои родители – они убиты. И сестра. Я не хотел, я никогда не хотел говорить об этом… Зачем говорить? – думал я. Пусть останется глубоко-глубоко в душе, и пусть я один только знаю. А теперь… Вы знаете, как они были убиты? Трейч, вы понимаете меня? Я никогда не хотел…

Петя. (Житову). Зачем все это?

Житов. Нет, приятно.

Петя. Зачем, когда все это умрет, и вы, и я, и горы. Зачем?

Все разбились на группы. Сергей Николаевич стоит один.

Верховцев (Марусе, в восторге). Повесить мало Трейча. Ну и откопал Николай. Ну, Марусенька, ведь убежит, а?

Маруся. (затуманиваясь). Я другого боюсь…

Верховцев Чего еще?

Маруся. Но – не стоит говорить. Пустое.

Верховцев. Да в чем дело? О чем ты задумалась?

Маруся (не отвечает; потом неожиданно смеется и поет). Давай улетим!

Инна Александровна (высовывается в окно). Орлятки! Обедать!

Верховцев. Цып-цып-цып!

Маруся. Будем пить шампанское! Мамочка, есть?

Голоса. Да, да. Шампанское.

Инна Александровна. Шампанского нет, киршвассер есть.

Смех, восклицания.

Сергей Николаевич. (отводит Марусю). Ну, Маруся, я пойду к себе. Я не хочу вам мешать.

Маруся. (холодно). Нет, отчего же. Сегодня так весело.

Сергей Николаевич. Да. И я хотел устроить себе маленький праздник ради вашего приезда, но – не вышло.

Маруся. Пообедайте с нами.

Лунц (кричит). Нужно притащить Поллака. Он порядочный человек, он очень хороший человек. Я иду за ним.

Голоса. Поллака!

– Поллака!

Сергей Николаевич. Нет, обедайте без меня.

Маруся. Как жаль! Инна Александровна будет очень огорчена.

Сергей Николаевич. Скажите ей, что я работаю. Перед отъездом вы зайдете ко мне, Маруся? (Никем не замеченный, уходит.)

Маруся. Шмидт, где вы? Вы будете моим кавалером. Нам еще с вами столько дела. Господа, не правда ли, как он похож на шпиона?

Анна. Маруся становится неприлична.

Маруся. Вы знаете: мне нужно было переночевать у него, а он говорит: нельзя, – я живу в тихом немецком семействе и дал обещание не водить к себе женщин и собак.

Шмидт. И чтоб никто не ночевал. И у меня стоит диван, обитый новым шелком, и они каждый вечер смотрят, не лежит ли на нем какой-нибудь человек. Ужасные люди!

Верховцев А вы бы уехали, Шмидт, какого черта!