Из далёкого детства

Жизнь средней сестры Натальи Сергеевны была короткой, но не менее трагичной. После того как умерла мать, её выдали замуж «в чужую деревню» за вдовца, у которого на воспитании оставался малолетний сын. Общих детей у них не было. А вскоре умер и муж. В конце двадцатых годов, ещё в период единоличного хозяйствования на селе, Наталья забрала к себе осиротевших детей своей старшей сестры, рано ушедшей из жизни, и по совету родни женила своего пасынка на племяннице (моей будущей матери).

В первоначальный период коллективизации по стране разразился голод. В поисках лучшей доли многие крестьянские семьи из Жиздринского района потянулись на Кубань, как им говорили, на вольные хлеба. В 1933 году поехала туда и Наталья Сергеевна с молодой семьёй. Но Кубань их встретила полупустыми станицами, в которых местное население тоже еле сводило концы с концами. А тут ещё прожигающие ветра из плавней черноморского залива, несущие болезнетворные микробы. Неприспособленные к другому климату переселенцы стали массово болеть. Вскоре Наталья Сергеевна с пасынком заразились малярией, и были похоронены на чужбине.

К старшей сестре Марии Сергеевне, моей бабушке, первоначально судьба была благосклонна. Засватали её за Семёна       Егоровича, завидного жениха, тоже из большого, крепкого рода Шамаровых. Первенцем в их семье родилась моя мать. Тут подоспела Столыпинская реформа. Семён Шамаров вместе с некоторыми односельчанами вышел с наделом из деревни Полом на вновь образованный хутор Алексинский. Молодая семья построила дом и баньку к нему, выкопала колодец, заложила яблоневый сад. И когда после нескольких лет хозяйственной неразберихи в стране Советская власть объявила НЭП, эта усадьба на уединённом хуторе здорово выручала семью.

Мой дед Семён был известным на всю округу бондарем. Кроме бочек, дежек, лоханок, ушатов хорошо мастерил телеги, сани, шил конскую сбрую. Продукция натурального хозяйства деда шла на обмен, продавалась на базарах Жиздры и Дятькова. Выручка позволяла содержать растущую семью.

Под стать деду была и бабушка Мария. Она была хорошей хозяйкой, умела и ткать, и прясть, и одежду шить. Этому же научила и своих детей. Но нелепо, рано оборвалась жизнь Марии Сергеевны. От обычной для нашего времени простуды. Основная тяжесть по присмотру за оставшимися семью сиротами легла на старшую сестру – ту двухлетнюю девочку с фотографии, – пока она не вышла замуж.

Из всех детей только трое дожили до старости, в том числе, и моя мать, пройдя почти весь двадцатый век с его бурно меняющимися историческими событиями: коллективизация с голодовкой, Отечественная война с жизнью в оккупации и в немецком концлагере, послевоенное восстановление хозяйства с напряжением всех сил, Горбачёвская перестройка…

Предки моей матери. Род Шамаровых

Фото №5. Образец древнерусской скорописи.

Предки моей матери по другой линии родословной относятся к роду Шамаровых. Документы Государственного архива Калужской области позволили установить прародителя Ивана, давшего начало двум ветвям: одна – по линии Михаила, другая – по линии Семёна (1834-1899г.г.). Я принадлежу к потомкам Ивана в шестом колене. Дальше в глубь веков в крестьянском сословии пробраться затруднительно. Ведь фамилии крестьян стали появляться только в конце 19-го века.

Но повезло, что крестьяне Успенского прихода принадлежали монастырям, и при передаче сёл от Брянских монастырей Московскому Даниловскому произведена полная опись крестьян. Чтобы разобраться в древних бумагах московских архивов, двоюродному брату Николаю Шамарову целый год пришлось осваивать древнерусскую скоропись. На фото №7 фрагмента из книги И.С. Беляева «Курс древнерусской скорописи» приводится до десяти способов графического изображения каждой буквы азбуки в почерках переписчиков того времени.

В результате последних поисков Шамарову удалось установить более древнего родоначальника – Ивана Плещеева, который жил еще в начале 17-го века. Плещеев дал 21 фамилию потомкам, расселившимся по деревням южной части сегодняшнего Жиздринского района – по традиционным населённым пунктам прихода Успенской церкви села Песочня.

Теперь складывается такая родословная связь, как один из примеров:

1.Иван Плещеев, первая половина 17 века;

2.Андрей Иванов – 1658г., Василий Иванов – 1664г., Ульян Иванов – 1669г.;

3.Юда Андреев, 1709 – 1771г.г.;

4.Филипп Юдин, 1743 – 1823г.г.;

5.Иван Филиппов (Шамаров), -? г.;

6.Семён Иванович Шамаров, 1834 – 27.08.1899гг;

7.Егор Семёнович Шамаров, -? – 14.11.1908гг;

8.Семён Егорович Шамаров, 22.04. 1892гг;

9.Шамарова Мария Семёновна, 7.04.1912 – 31.05.1988гг; (х Ф.В. Егоренков);

10.Егоренков Леонид Фролович, 30.05.1945г; автор книги.

11.Егоренков Дмитрий Леонидович, 22.04.1971г; мой сын.

12.Егоренкова Екатерина Дмитриевна, 14.03.1997г.г.; моя внучка.

Таким образом, удалось установить связь двенадцати поколений по линии Шамаровых с 17 по 21 век. А если проследить родословную по двоюродной сестре Анне, то наш род выходит и на четырнадцатое поколение. Надеюсь, наши потомки продолжат родословную роспись.

Новую семью дедушки по материнской линии, Семёна Егоровича Шамарова (фото №6) тоже немцы угнали в Германию. Вернувшись после освобождения на родину, дедушка срубил домик для овдовевшей в результате войны младшей дочери с внучкой в городе Жиздра, а сам завербовался со своей новой семьёй на Сахалин.

Материнская доля

Фото №6. О. Сахалин, 1951г. С.Е. Шамаров и П.Т. Шамарова (Коноплёва) с детьми Михаилом, Варварой и Татьяной.

Первым после войны родился я. Падчерицы давно стали взрослыми и ещё до войны вышли из семьи. Старший пасынок из концлагеря был отобран немцами для работы в Германии и пропал без вести, двоих младенцев унесла война, двое старших братьев пережили оккупацию и концлагерь и стали школьниками. За десять послевоенных лет семья увеличилась ещё на четыре ребёнка. Матери приходилось разрываться между выходом по наряду в колхозе, занятиями домашним хозяйством, уходом за детьми. Выходных в колхозе не бывало, значит, и на домашние дела у матери оставалась ночь. Мне часто приходилось наблюдать такую картину: поздно вечером мать сидит у стола и чистит картошку, чтобы вовремя, с утра, успеть истопить печку и приготовить на семью обед. Иногда засыпала над чугунком. Встрепенувшись от крика проснувшейся младшей сестры, бежала к люльке перепеленать её.

Перед школой по воскресеньям мать топила пожарче печку и купала нас в оцинкованном корыте. В холодное время мы забирались спать на печку. На столе горела самодельная лампа – коптилка: фитиль закреплялся в жестяную трубочку, сделанную из консервной банки, и вставлялся в стреляную крупнокалиберную гильзу с керосином. (Позже появились в доме заводские висячие пяти – семилинейные лампы). А мать в том же корыте тёрла в руках нашу одежду, замочив предварительно в воде со щёлоком. Выполоскав и отжав бельё, развешивала его на шестке у печки или над «буржуйкой», стоявшей зимой посреди дома. Летом бельё быстро высыхало и на улице. Речка от нас находилась далеко, поэтому рабочую одежду мать выколачивала пральником в бомбухе (яме с водой, образовавшейся во время войны от бомбёжки) за огородом. Чугунный угольный утюг появился позже. А пока бельё гладили так: на деревянный каток в виде скалки наматывали бельё и перекатывали каток вперёд – назад рубелем – изогнутой доской, шириной сантиметров 10 – 15, с часто нарезанными поперечными зубьям.

Обязанность по выпечке хлеба тоже относилась к матери. Это целое искусство. На муку для выпечки шла рожь, выданная колхозом в натуроплату на трудодни. Эти, заработанные матерью за целый год полтора – два мешка ржи мы досушивали на русской печке и мололи на самодельной мельнице.

К старости появилось больше времени, и мать ударилась в рукоделие. Из льняных холстин мать наделала рушников, кропотливо вышивая на них интересные сложные узоры. Вязала кружева для рушников, скатертей, салфеток, кроватных подзоров.

Кроме того, каждому из детей мать оставила на память труды своих рук в виде праздничных расшитых рушников, которыми раньше украшали в домах святые углы, портреты, картины, рамки со сборными фотографиями. Как самый дорогой подарок хранится у меня вытканный материнской рукой нарядный понёвный пояс, который использовался в торжественных случаях и как мужской кушак. С уходом в прошлое натурального хозяйства, уходят и навыки древних промыслов. И с оставшимися у нас атрибутами прошлого сохраняется светлый след памяти о матери.

Фото №7. М.С. Егоренкова незадолго до переезда к детям у своего дома.

Говоря об отношении матери к вере, нужно отметить, что религиозность её состояла из сумбурного сплетения языческого суеверия, мистики, из обрывочных евангельских рассказов. Из всех святых она выделяла Богоматерь. В домашнем иконостасе долгое время единственной иконой была Богоматерь с младенцем на руках. Потом появилась икона Николая Чудотворца. Земная судьба Марии с Иисусом напоминала судьбу самой матери с её мытарствами. Да и родилась она в Благовещение. Христианские обряды мать знала, но суета жизни не оставляла места для последовательного исполнения их. А к семидесятым годам святой угол она перенесла из светлого зала на кухню. На освободившееся место поставила портреты отца и своего первенца Ивана, украсив их вышитым рушником. На противоположной стене зала закрепила на кнопки вырезанный из газеты «Сельская жизнь» портрет Ленина с надписью под ним большим типографским шрифтом: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Когда я выразил удивление её поступку, мать ответила: «Как же! Если б не советская власть, так бы и работали мы на барина, так бы и ходили мы под немцем!».

Самой большой страстью матери было мороженое и кино. Когда дети повзрослели, мать стала чаще отрываться от дел, чтобы посмотреть фильмы, которые примерно один раз в неделю привозила кинопередвижка. Причем, ради экономии двух рублей на билет, смотрела она на экран с улицы, через окно сельского клуба. Появились первые советские сериалы на телевидении. Особенно в восторге была мать от сериала про Брянских подпольщиков, про разведчицу Аню Морозову. Матери до боли были памятны и понятны картины немецкой оккупации.

Но смотрела она по телевизору и драматические спектакли, и балет. Однажды я слушал оперу «Иоланта», и мать со мной просидела у телевизора до конца.

– Мам, тебе всё понятно? – поинтересовался я.

– Что ж тут не понять? Принц полюбил красивую девку, а она оказалась слепой. Вот и мается малый, не знает, чем помочь.

Методы воспитания

Мать едва научилась писать на курсах ликвидации безграмотности, но всеми силами старалась дать детям образование. Мы учились в средних школах, трое из нас окончили институт, остальные – техникум.

Мать прожила в Младенске сорок пять лет, но никогда не забывала свою малую родину – разбросанные по южной части Жиздринского уезда деревни Яровщинской волости, по которым расселялась многочисленная родня: Полом, Песочня, Яровщина, Орля, Авдеевка, Озерская. Мать иногда брала меня с собой в райцентр по этому маршруту. За четыре часа двадцатикилометровой пешей дороги я узнавал много интересного о своих предках и сегодняшних родственниках. Таким образом, непринуждённо, без нравоучений, прививался патриотизм, любовь к ближнему, стремление дорожить памятью о жизни предков.

Фото №8. П. Островское, 1988г. Похороны матери собрали в полном составе её детей.

Мать не склонна была к строгости в воспитании, но, как её учили родители, «байдик» (берёзовый прутик от веника) «для острастки» держала на виду заткнутым в потолочную «матицу», хотя никогда им не пользовалась. Памятен мне поучительный случай. По вечерам мы иногда ходили на конец деревни на посиделки к Данилиным. Я дружил с Иваном – парнем из этой семьи. Взрослые вели степенные разговоры о житье-бытье или читали большую церковную книгу с цветными картинками ада, где грешники горят в огне в страшных мучениях, а рогатые черти подкидывают дрова в огонь; рая с цветущими и плодоносящими садами и парящими в облаках ангелами; распятие Иисуса Христа. В сумерках расходились по домам. И однажды, переходя дорогу, напротив дома Данилиных нашёл десять рублей одной бумажкой. Это для меня были большие деньги, я на них мог двадцать раз сходить в кино. Принес деньги домой и хвастаюсь:

– Мам, я десять рублей нашёл! – Мать стала расспрашивать:

– А где ты их поднял?

Чувствую, что я сделал что-то не то. Мать переполошилась, узнав, что деньги валялись недалеко от дома Данилиных на дороге, ведь могли их выкинуть с мусором. Мать тут же заставила отнести им деньги. И мне уже не жалко было расставаться с десяткой, но страшно было идти по ночной улице. Но мать в этом случае была неумолима.

Выражение излишней нежности в отношениях было не принято в семье. Но иногда это чувство у матери к нам прорывало. Тогда она с азартом включалась в наши детские игры, обязательно с гордостью пересказывала нам, если нас за что-нибудь подхваливали учителя или соседи. Порой угреет нас в постели и начнёт рассказывать сказки, народные небылицы и были. Чаще всего мы слышали от нее сказки о Крошечке – Хаврошечке, «Мальчик – с – пальчик», «Гуси – Лебеди». Любимыми её сюжетами были те, где говорилось о взаимоотношениях мачехи и падчерицы. Ей самой пришлось испытать себя и в роли падчерицы, и в роли мачехи.

Когда мы, её дети, все «выпорхнули из гнезда», мать долго крепилась в одиночестве, ни к кому не желая переезжать. Но однажды зимой простудилась, тогда согласилась покинуть родовой корень навсегда. Последний приют она выбрала у младших дочерей, в Костромской области. Я каждый отпуск стал навещать мать в Островском: ведь где мать, там и родина. И у Кати, и у Нины для матери выделялась отдельная комната, где она была полной хозяйкой со своей мебелью: шифоньером, кроватью, с сундуком, сделанным ещё в пятидесятые годы Петей Маркиным.

Последние годы мать жила у Нины и умерла у неё 31 мая 1988 года. Теперь, на похороны, мать собрала на встречу всех «Марьиных детей» (так в деревне «окрестили» нас, чтобы отличать от старшего поколения детей отца) впервые не на Калужской, а на Костромской земле. У отца на могилке я бываю каждый год. В Кострому мне стало добираться тяжелее, но стараюсь периодически посещать и последнее убежище с прахом матери в Островском. Тем более что там живут и здравствуют дорогие младшие сестрички, которым по природе суждено последними из детей сохранять память наших родителей….