О любви. Драматургия, проза, воспоминания

Багров. Велик.

Татьяна. Щедро за талант награждают?

Багров. Мне жаловаться – Бога гневить.

Пауза.

Татьяна. Что замолчал?

Багров. А я пригрелся.

Татьяна. Не заскучал?

Багров. Нет. Хорошо. (Покачав головой.) А до Москвы – три тысячи верст. Станция Унгур. Фантастика.

Татьяна. Вроде ты – на другой планете?

Багров. Стосковался по тишине.

Татьяна. Тебе тишина что игрушка. Побаловаться. Все вы ушибленные Москвой.

Багров. Что из того?

Татьяна. А все – из этого. Вам без нее белый свет – в копеечку. Тебе ж – и вовсе темная ночь.

Багров. Я ведь не спорю – я москвич. Хоть и не в ней на свет явился.

Татьяна. А если бы ты и спорил, что толку? Ведь написано на тебе. Без грохота и заснуть не сможешь.

Багров. Пожалуй.

Татьяна. Не «пожалуй», а точно. (Пауза.) У нас под Унгуром раскопки были. Древнее городище нашли. Чуть ли ему не тысяча лет. Сидела я там, на открытом камне, все думала: десять веков прошло. Для времени они как минутки. А сколько дел-то неверных сделано, сколько лишнего шуму-грому, а уж кровушки пролилось! Странно все же люди устроены: порознь вроде все понимают, начнут толпиться – так жди беды…

Багров. А города от них остаются. Не зря архитекторы хлеб едят.

Татьяна. И ты их тоже строил?

Багров. И я.

Татьяна. Небо-то вовсе ледяное. На все про все – одна звезда.

Багров. И та бледнеет.

Татьяна. Сейчас рассветет. (Засмеялась.) Век как миг, и миг как век. Оба проходят, и не удержишь.

Багров (усмехнулся). Если по правде, мы и не пробуем. Остановиться не хотим.

Татьяна. Не остановишься – не задумаешься.

Багров. Видишь, в чем дело, человечество никак не решит, что ему удобней – думать или не думать. Увы. А шарик наш все разгоняется, теперь, должно быть, не притормозишь.

Татьяна. Знаешь, а ты не больно-то весел.

Багров (внимательно на нее смотрит, потом с улыбкой). Я – победитель, имей в виду.

Татьяна. Профессия у тебя такая?

Багров. Вторая профессия.

Татьяна. Тяжела.

Багров (удивленно). Вроде сочувствуешь?

Татьяна. Что, не привык?

Багров. Мне не сочувствуют, мне завидуют.

Татьяна. Чему ж это?

Багров. Спроси у людей.

Татьяна. Люди видятся, а не видят. Им бы хоть раз на тебя взглянуть.

Багров (медленно). Что ты за женщина – не пойму.

Татьяна. Глупенький… Что же тут понимать? Дело простое – смотри да слушай. (Чуть удивленно.) Видно, у каждого что-то болит.

Багров (помолчав). Ничего. Сейчас отпустило. (Усмехнувшись.) Все уважают, а рядом – пусто. Это и есть тоска почета.

Долгая пауза.

Кто-то за стенкой струны пробует, кто-то чуть подпевает. Ночь. И точно током вдруг прошивает: завтра всего этого не будет.

Татьяна. Сегодня.

Багров. Да… Теперь уж сегодня.

Татьяна. Который раз тебя поправляю.

Багров. Все кажется, время есть впереди. Не хочется ехать.

Татьяна. И это кажется. Там твой дом.

Багров. Мой дом.

Татьяна. Твое дело.

Багров. И мое дело.

Татьяна. Друзья твои.

Багров. Мои друзья. (Медленно.) Е-хать не хо-чет-ся.

Татьяна. Светает.

Багров. Вижу.

Бьют часы.

Неймется же им! (Кладет голову ей на плечо.)

Татьяна (усмехнувшись). Прячемся, ровно совы в хворосте. От света, от дня, от всего, что есть.

Сидят молча, не двигаясь. Внезапно – осторожный стук. Багров поднимает голову, смотрит на Татьяну. Стук повторяется.

(Спокойно, громко.) Петр Матвеич, иди домой. Завтра с тобой поговорим.

Пауза. Удаляющиеся шаги.

Багров. Сегодня.

Татьяна кивает. И снова они молча прислушиваются к затихающей музыке свадьбы.

Татьяна. Вот я заметила – слово «несчастье» и во множественном произносится…

Багров. Сколько угодно.

Татьяна. А «счастье» – нет.

Багров. Только в единственном.

Татьяна. Мы с тобой чокнутые?

Багров. Похоже.

Татьяна (рассмеявшись). Хотела б я поглядеть, какой ты был молодой…

Багров. Зачем?

Татьяна. Интересно.

Багров. Что интересного? Глупый был…

Татьяна. Вот хорошо-то!

Багров. Нетушки, я свой возраст ценю. Вот бы на нем да потоптаться!

Татьяна. Вот бы бабье от тебя наплакалось.

Багров. Я не об этих трофеях пекусь. Прошлое не к чему ворошить.

Татьяна. Что в твоем прошлом, кроме хорошего?

Багров. Танечка, в прошлом одно хорошее – то, что оно наконец прошло.

Татьяна. Неправда.

Багров. Рад за тебя, если так. Спроси меня: хочешь вернуться в молодость? Я тебе честно скажу: не хочу. Что ты? Заново – весь маршрут? Со всеми оврагами и зигзагами? Нет уж, избавь.

Татьяна (задумалась). Ты не как все… Люди всегда на былое молятся. Или оно у тебя – в пушку?

Багров (пожимая плечами). Мир не рай, и я не из ангелов. У каждого есть свои горошины, что по ночам спать не дают.

Татьяна. Значит, не все за талант прощается?

Багров (недобро). Милая, если уж хочешь знать – таланту ничего не прощается. Ни сомнение, ни провал, ни успех. Даже если он жизнь любит вовсю, ему и это в строку поставят.

Татьяна. Жизнь и надо любить, да не слишком.

Багров. Что-то новое. Почему?

Татьяна. Если слишком, то оступиться легко.

Багров (настороженно). Оступиться? Куда?

Татьяна. На войне – в дезертиры. Ну а в мирное время… не знаю… в шкурники.

Багров. Ох, Шульга, ведь заносит тебя…

Татьяна. А ты меня на поводке не держи. Мне все равно, что ты сильно обласканный.

Багров (засмеялся, потом вздохнул). До поры до времени. Ничего, найдется и на меня управа. (Помедлив.) А ты мне врезала прямо под вздох. Про это уже стишки написаны.

Татьяна. Какие еще стишки?

Багров. Прочитать?

Она кивает.

«Чины и званья для таланта то же, что для любви – супружеское ложе».

Татьяна. Кто написал-то?

Багров. Один остряк. Он уже триста лет как помер. Во Франции.

Татьяна. Помер, а ты не спишь.

Багров (усмехнувшись). Мертвые хватают живых.

Татьяна. Весь-то ты у меня… взъерошенный. А по виду – орел… Не скажешь по виду…

Багров. Независимый вид, да зависимый ум. (С усмешкой.) Живи разумно – будешь здоров.

Татьяна. Чем тебе разум не угодил?

Багров (с той же интонацией). Ну что ты? Разум нам столько дал. Во-первых, стальные руки-крылья, во-вторых, что важней, вместо сердца – мотор. Одна беда – приземлиться хочется.

Татьяна. Кто в стае вожак – тому нельзя.

Багров. В том-то и горе, что я вожак. Летят последователи, как преследователи. Так сказать, «птенцы гнезда Багрова», молодые ученики. И каждый из них с великим восторгом погнал бы в чулан своего учителя.

Татьяна. А ты на молодых-то не злись. Последнее дело.

Багров. Ну, как можно… Я своих птенчиков лелею. Есть птицы ловчие, те опасней. Не в пример моим утятам скромны – дайте им лишнее, и они обойдутся без необходимого. Вот кому я давно поперек.

Татьяна. Очень мечтаешь, чтоб все любили?

Багров. Не любите, да хоть под ногами не путайтесь. Почему всегда не хватает времени? Потому что все время надо доказывать. Вот однажды и просыпаешься и спрашиваешь себя: что за черт?

Татьяна. Поздно ты, милый друг, спохватился.

Багров. Знаю, что поздно, да как же быть? Только вчера смотрел на ваятеля, который подыскивает сквер для памятника себе самому, и веселился. Только вчера шутил над профессором, который покойнику завидует, когда того хвалят на панихиде. А нынче юмор исчез – устал. Устал от знакомого болтуна, от незнакомого визитера, от дамы, известной своею злобой, которая мелет о христианстве. От процветающих обличителей и от правоверных зануд. А больше всего – устал от себя.

Татьяна. Я думала… жизнь твоя как праздник…

Багров (берет ее руки, прижимает к щекам). Вот и праздник. Чем же не праздник?

Татьяна. Тебе правда со мной хорошо?

Багров. Правда, Танечка.

Татьяна. Очень нравится, как ты «Танечка» говоришь.

Багров. Танечка.

Татьяна. Еще разочек.

Багров. Та-неч-ка.

Татьяна (удивленно). Женщина что сирень. Помани ее только теплом. Сразу потянется…

Багров. А ведь ты ласковая.

Татьяна. Где ж «ласковая»… Как на тебя напустилась.

Багров. Ласковая. Я и не думал.

Татьяна. Сама не думала.

Багров. Чудеса.

Татьяна. И дома у нас тепло?

Багров. Тепло.

Татьяна. И чистенько и уютно. В цехе зато у меня ералаш. Форму-то, прежде чем отлить, из дерева делают. Так поглядел бы… В воздухе – пыль, опилки летают… (Оборвала себя.) Неинтересно это тебе.

Багров (разглядывая ее руку). Что за рубец?

Татьяна. А шла по пролету. Новенький мальчик щиток убрал, стружка – в меня, над локотком. Раскаленная… Да не целуй ты. Много ведь у меня таких меток. И снаружи есть и внутри.

Багров. Сколько тебе?

Татьяна. Тридцать второй.

Багров. Кто бы сказал? Совсем ведь девочка…

Татьяна. Какая ж я девочка? Чудачок…

Багров. Да и худенькая, как подросток.

Татьяна. Что ты все любуешься мной? Уж не больно-то я красива.

Багров. Кто художник-то? Мне видней.

Татьяна. Очень, наверно, тебе понравилась?

Багров. Очень.

Татьяна. Или по нраву пришлась?

Багров. Невероятно пришлась по нраву.

Молчат.

Татьяна (покачав головой). Если бы кто мне утром сказал…

Багров. Тихо. Молчи. И отдыхай. Ты за пятерых наработалась. Руки устали, и ноги устали. Да и душа не из чугуна.

Татьяна. Глупенький, мне отдыхать-то рано. Выйду на пенсию – отдохну. Ты меня не жалей, я выносливая… (Пауза.) Утро уже. И свадьба кончилась.

Багров. Утро. Осталось – всего ничего.

Татьяна. Вот и молчи. Ведь ехать надо. Ехать ведь надо. Вот и молчи.

Багров. Так и будет. А ты проводишь и пойдешь по Унгуру домой. (Задумчиво.) По Унгуру. А в Унгуре – Унмаш. А на Унмаше – работа не женская.

Татьяна. Так и фамилия моя не женская. Баба, мужик ли – не разберешь.

Багров. Тише. И руки не отбирай. Ты ничего не понимаешь. Что-то со мной произошло.

Татьяна. Ой, как время быстро проходит.

Багров. Не время проходит – проходим мы.

Бьют часы. Свет гаснет и вспыхивает вновь. И Багров, и Татьяна уже одеты, готовы в путь.

Татьяна. Еще раз проверь. Ничего не забыл?

Багров. Вроде бы ничего.

Татьяна. А туфли ночные? (Достает туфли, прячет в его портфель.)

Багров. И на старуху бывает маразм.

Татьяна. Этак-то мы с тобой, друг ситный, до морковкиных заговен не успеем. (Кладет сверток.) Тут тебе на дорогу еды.

Багров. Да не клади ты. Я не возьму.

Татьяна. Возьмешь. Ехать ведь трое суток.

Багров. Хлеба-то столько зачем? Пропадет.

Татьяна. Вот у меня не пропадает. Я остатками голову мою. Знаешь, как здорово?

Багров. Буду знать.

Татьяна (вдруг остановилась). Кормить тебя как приятно было.

Багров. Вот она, шуба. А я ищу.

Татьяна. И не побаловала ничем. Знала бы, так спекла бы яблочный. Так у меня он славно выходит.

Багров. Где моя шапка?

Татьяна (дает ему шапку). Постой надевать. Тебе без нее лучше. Глянь в зеркало. Правда, красиво? Ох, красиво. Глаз невозможно оторвать.

Багров. Хоть в бронзу.

Татьяна (негромко). Не пойду я на станцию. Еще зареву.

Багров. И впрямь, не ходи.

Пауза.

Ничего не поделаешь. Надо ехать.

Татьяна. То-то, что надо. И время – всё. (С невеселой улыбкой.) Вон травка – и в декабре пробивается, а зима все равно придет.

Багров. В прошлом году вдруг потянуло на родину съездить. Неспроста. (Усмехнулся.) Видно, пора подбивать бабки. (Решительно.) Идем. Перед смертью не надышишься.

Татьяна. Горе мое, как же ты будешь? На тебе ж места живого нет!

Багров. Придется, так соберусь. Умею.

Татьяна. Вот умничка. Вот хорошо сказал. То-то оно. Соберись да выпрямись. И вокруг погляди – без опаски. (С улыбкой.) Не такое худое твое положение.

Багров (кивнув). Мое положение даже блестящее, но не безнадежное. Ты права.

Татьяна. Я – серьезно.

Багров. И я – серьезно.

Татьяна. Ну, если так, то молодец. Сели перед дорогой?

Багров. Сели.

Сидят. Молча смотрят друг на друга.

Татьяна (тихо). Ну и что?

Багров (чуть слышно). Ну и вот.

Татьяна, Встали. Пошли.

Багров и Татьяна уходят. Вслед им бьют часы.

Станция Унгур. Под навесом на краю платформы Багров и Татьяна ждут поезда. Слышно, как играет оркестр.

Татьяна. Едут ребятки, едут служить.

Багров. С музыкой провожаете. Звонко. (Прислушиваясь.) Откуда оркестр?

Татьяна. Наш, унмашевский. Самодеятельность.

Багров. Звучит.

Татьяна. У нас теперь дирижер отличный. Он в Челябинске раньше жил.

Голос. Вольно! Не расходиться!

Багров (смотрит). Бодрятся, а сердчишки-то прыгают.

Татьяна. Всякая перемена трудна. Алла, когда жила в деревне, очень маялась первый год. То она от гусей спасается, то с полатей во сне слетит. Один раз волка с собакой спутала. С ней вместе жила еще одна девушка. Учила немецкому языку. И вот, только вечер настает,– она читает стихи по-немецки. Алла мне говорит: «Представляешь, она по-немецки декламирует, а я по-русски реву». Анекдот.

Багров. Обхохочешься.

Татьяна. После обвыкла. Прижилась. Вошла в колею.

Багров (смотрит в сторону призывников). Вот и вчера они здесь стояли. И ты здесь прохаживалась. И я. И день был такой же.

Татьяна. Нет, мой миленький. Знаешь, в поле, с краю у ржи, куколь растет. Как похож на гвоздику! А не то… Вчера по-другому было. Вчера у нас было все впереди.

Багров. Долго здесь поезд стоит?

Татьяна. Момент. Сосед однажды сесть не успел. Не то опоздание нагоняют, не то свое времечко берегут.

Багров. Что там за парни на нас уставились?

Татьяна. А бритаки с сапоговаляльной. Ходят сюда бутылки давить.

Багров. Знакомые?

Татьяна. Здесь у нас все знакомые. (Озабоченно.) Тебе не зябко? Ты стань правей. Я тебя от ветра прикрою. (Прижимается к нему.)

Багров. Танечка… Там – Кузьмин…

Татьяна. Приметила.

Багров. Смотрит.

Татьяна. Пусть смотрит. Тебе-то что? Он не прощаться с тобой явился.

Багров. Я о тебе думаю.

Татьяна. Поздно. Ты уж подумал. Что тут делать… (С принужденной усмешкой.) Пустил ты, московский человек, под откос всю мою жизнь…

Багров. Послушай…

Татьяна. Да шучу я. Не видишь?

Багров. Вижу. Рехнешься от этих шуток.

Татьяна. О чем мы? Поезд сейчас придет.

Багров. Ну, гляди, Шульга,– не пищать.

Татьяна. Ты хоть черкни-то мне, как добрался. Не разболелся ли?

Багров. Напишу.

Татьяна. Где тебе… Нипочем не напишешь. Как поведет тебя, как закрутишься – руки до меня не дойдут.

Багров (смотрит в сторону, где стоял Кузьмин). Ушел он.

Татьяна. Такая, значит, судьба. (Тревожно.) Родненький, опасаюсь я. Лететь тебе сейчас на край света. Только бы ладно все обошлось. Ты же полетов не переносишь.

Багров. Что поделать? Не в первый раз. (Вздохнув.) Ненавижу летать и всегда летаю. (Неожиданно горячо.) Знаешь, что самое неизбывное? То, что всему наступает срок. Хоть ты упрись, хоть вцепись ногтями – кто-то невидимый оторвет.

Татьяна (мягко). Сам же сказал – за радость платят. Тут уже бойся продешевить, ну а переплатить – не бойся. Знаешь небось, на что идешь.

Багров. Думаешь, знал я? Нет, не знал. (Порывисто ее обнимает.)

Татьяна. Баюн ты мой, совсем убаюкал. Вот буду ноченькой вспоминать. А теперь пусти. Пусти, моя сладушка. Надо нам отвыкать друг от дружки.

Багров (смотрит на нее). Что ж это? И впрямь расстаемся. Вот собрался… Куда? Зачем?

Татьяна. В столицу. А потом – за кордон.

Багров. Верно. В Африку. В город Бамако. Смех, да только смеяться некому.

Татьяна. Ждут тебя там.

Багров. Кто меня ждет? Ждут не в Бамако. Да и не в Москве. Ждут нас там, где мы и не думаем.

Татьяна. Как же быть, если дело требует?

Багров. Нынче – дело, и завтра – дело. На дела все силы ушли, на поступок и не осталось.

Татьяна. Что ты, что ты, об этом забудь. Ты себе давно не хозяин. Сколько всякого на тебе – на другого не переложишь.

Багров. Что-то чудное со мной… не пойму. Работаю всю жизнь как вол. Всю жизнь себе не даю пощады. А будто в чем-то я виноват.

Татьяна. Да перед кем же?

Багров. Перед тобой, перед подружками твоими. Да мало ли еще перед кем…

Татьяна. А города твои? Ты забыл? (Тихо.) Слушай, мне ж ничего не надо, может, только глядеть на тебя. (Точно удивившись.) Чего не придумают: стерпится – слюбится. Смешно мне. Вот если полюбится – стерпится. Все стерпится. Любая беда.

Багров. Я не хозяин себе, ты права. Жизнь построена основательно. Шарик вертится, не сойдешь. Но, значит, не только птицы ловчие, на нем и певчие птицы есть.

Татьяна. Я ж говорю – живи без опаски. И помни еще, что есть я на свете, что сердце мое по тебе болит и деться некуда, вовсе некуда. Что весь ты во мне – никто не вырвет. Вот счастье-то! Век я могла прожить и этого не узнать. Как страшно! А уж теперь ничего не боюсь. Ни расстояния не боюсь, ни времени – что оно с нами сделает? Ну, выйдет наш срок, вернемся в землю, а там, хоть тысяча лет пройдет, станешь ты деревом, я – травою, будем рядышком шелестеть.

Они стоят обнявшись, уткнувшись лицами друг в друга. Негромкий стук. Багров поднимает голову.

Багров. Поезд.

Голос. Строиться! Смиррр-на-а!

Музыка.

Багров (через силу улыбается). Поэзия духового оркестра и дальних дорог. Прощай. Прости. Хоть ради меня себя береги и помни, что не двужильная.

Татьяна. Помню. Только тут ничего не поделаешь. Знаешь, на чем стоит земля,– сколько ты на ней ни трудись, а работы не убавляется.

Багров. Верно, труженица моя. Я это накрепко затвержу. А будет невмоготу – потерпим. (С улыбкой.) Все ж таки города останутся…

Поезд, пыхтя, замер.

Татьяна. Ну, иди… да постерегись. Ты ведь что дитя неразумное. Последи, чтоб из окон не дуло…

Багров (целует ее). Вдруг постучусь к тебе? Примешь в гости?

Татьяна. Правда? Ой, постучись, мой любый! Как я тебя голубить буду!

На миг Багров остановился, что-то хотел сказать, потом махнул рукой и ушел.

Смотри же, не забывай свою Танечку!

Голос. По вагонам! Шагом… арш!

Поезд трогается. Гремит оркестр. Слышны нестройные голоса. И шепот женщины перекрывает и марш, и стук колес, и напутствия.

Татьяна. Милый мой, жданный, не забывай!

Занавес