Островитяне

– Делает честь твоей откровенности. И простодушию – заодно. Но знаешь, сынок, ведь дело не просто. Такая твоя осведомленность вступает в явное противоречие и с интересами государства, и с основным его законом.

– Кланяюсь в пояс, – сказал Сизов. – Когда-то уезжал из страны и вот возвращаюсь в государство. Жил-был хоть один островок без амбиций – и тот превратился в государство. И что это за напасть такая?

Пал Палыч сочувственно вздохнул:

– Да уж такая напасть, сынок. Совсем ни к чему эта шизофрения. Истерика – не солдатское дело.

– Устал, издергался, – молвил Нестор.

– А вы покочуйте с его, попробуйте, – вступилась за мужа Поликсена. – Тоже окажетесь неврастениками.

– Ну-ну. Никто его не винит, – сказал Пал Палыч. – Да, государство. Но – не обычное государство. Оно управляется не парламентом, а просто Советом. Но – не старейшин, поскольку мы отменили возраст. Советом наиболее мудрых. В котором всего-то пятеро избранных. Четверо членов и Председатель. Кстати, наш Нестор – член Совета. Он не уехал, но преуспел.

– Мои сердечные поздравления, – с кислой усмешкой сказал Сизов. – А кто ж президент?

– Нет президента, – поправил Сизова его отец. – Есть Председатель. Демократичней. Само собой, Председатель – я.

– Сюрприз за сюрпризом, – сказал Сизов.

– Какой тут сюрприз? – удивился Пал Палыч. – Хотя чему же я удивляюсь: для родичей нет великих людей. Еще хорошо, что у нас на Итаке достаточно мудрое население, чтоб разобраться, кто самый мудрый. Как видишь, можно жить на Итаке и сделать достойную карьеру. Так нет же. Куда-то его понесло.

Он горько покачал головой.

– Ох, люди, комариное племя. Все-то вы вьетесь, жужжите, жалите. Все-то неймется вам, не сидится. Все шастаете, мечетесь, скачете. Дадена вам от щедрот богов такая роскошная территория. Возможно, лучший кусок Вселенной. Но нет. Сучите своими ножонками. Выискиваете, как рыбки, где глубже. Вынюхиваете, как мышки, где лучше. А после не можете растолковать себе – откуда у вас волдыри и струпья?

Сизов недовольно его оборвал:

– Ну, хватит. Избавь меня от нотаций. Уж если я поседел – избавь.

– Не фыркай, сынок, – сказал Пал Палыч. – Да и поседел ты лишь волосом. А твой отец поседел умом. Разница, сизый мой голубочек. Но ужасти, до чего ты озлоблен. И ощетинен. Нервы – ни к черту. Я просто в отчаянье, дорогой. Сердце отца – сосуд стеклянный. От малого камешка может треснуть. Не то что от твоего булыжника, с которым ты носишься с горки на горку. Не ведаю, как ты его называешь – свободой ли, честью ли, справедливостью, цивилизованным обликом общества, – видеть твой камешек невыносимо. Иди и передохни с Поликсеной. Она тебя, мой сизарь, заждалась.

Сизов недовольно пробурчал:

– Она удачно это скрывает.

– Умею держать себя в руках, – сказала Поликсена с достоинством.

Сизов усмехнулся и произнес:

– Уверена в этом?

– Спроси у Нестора, – с вызовом бросила Поликсена.

– Спрошу, – с угрозой сказал Сизов. – Скажи мне, друг детства, но без вилянья. Если, конечно, на это способен. Ты замещал меня в постели? В супружеской, имею в виду.

Нестор меланхолично ответил:

– И все же я твой искренний друг.

– Спасибо тебе за честный ответ, – хмуро проговорил Сизов.

– Не порицай, сынок, ни жены, ни друга вашего, – молвил Пал Палыч. – Любые наши грехи, мой милый, суть не пороки, а наша часть. Поэтому мы запретили ревность. Наш терапевт, большая умница, всегда говорит: разрушает печень, лишает покоя, одни неприятности. Есть слух, что учитель наш Одиссей впоследствии попенял Пенелопе за патологическую ее верность. Поскольку та ее подсушила, что отразилось на притягательности.

– Не ты ли распустил этот слух? – спросил Сизов.

– Не имеет значения. Женщина ждать годами не может. Тогда она перестает быть женщиной. Ступайте, детки, в семейную спальню. Я вам не желаю спокойной ночи.

– Идем, седобородый супруг, – сказала со смешком Поликсена. – Побрейся, омойся, натрись лавандой, оливковым маслом и прочей дрянью. Нельзя погружать любимую женщину в клубы своей дорожной пыли. Дорога пахнет конским пометом. Запах, волнующий душу свекра. Свекор в нем чует зов чернозема. Но у меня другие пристрастия.

– Вперед, ядовитая красавица, – напутственно произнес Пал Палыч. – Удачи тебе, сынок, в поединке.

Когда супруги укрылись в доме, он озабоченно произнес:

– Нестор, поспеши к терапевту. К Зое. Естественно – и к менестрелю. Скажи им – я созываю Совет. При этом – экстренный и чрезвычайный.

2

Тиха была итакийская ночь. Совсем как ветер, летевший с моря. Хотя и был он соленым, пряным, пахнувшим терпким сырым песком. Божественный запах. Ни с чем не сравнимый. Вдохнешь и поверишь в вечную свежесть.

Висели неподвижные звезды. Те из них, что были крупнее, держались кучно и походили на странных причудливых актиний. Издалека долетал негромкий, сладко колеблющий воздух звук. Мелодия то становилась отчетливей, то ускользала и растворялась, но кто б усомнился – поют о любви.

Из спальни, приютившей супругов, просачивался осторожный свет.

– Устал? – усмехнулась Поликсена.

– А хоть бы и так, – сказал Сизов. – Устал я на много лет вперед. Но нынче я об этом не думаю. Есть вещи поважнее усталости.

И тут же подумал с неудовольствием: «Мужское, например, самолюбие».

Он ждал, что она об этом спросит. Ночью, когда под стрекот цикад так яростно обнимал он женщину, его посещала недобрая мысль. Он думал, что и впрямь постарел, что годы тронули его ржавчиной, что борода – давно седая. Напротив, жена молода и упруга. Не только твердой своей душой, но и своим несдавшимся телом. Он вновь ревниво подумал о Несторе, лукавом друге, подумал о том, много ли было у Поликсены партнеров на этом странном острове, где наложили запрет на ревность.