Как работает эмпатия. Чувствуй и побеждай

Акакий – случай крайний. Менее тяжкие формы алекситимии не так заметны, но весьма характерны и даже поощряемы в различных культурах. Так, традиционно алекситимичны «безукоризненные английские джентльмены». Не откажу себе в удовольствии процитировать два анекдота о них.

Запыхавшийся, бледный дворецкий распахивает дверь и кричит:

– Сэр! Наводнение! Вода поднялась и скоро ворвется сюда!

Джентльмен (медленно, не вставая с кресла у камина):

– Выйди и доложи как положено.

Дворецкий выходит, затем торжественно растворяет дверь:

– Темза, сэр.

И второй:

Английский джентльмен холодным, промозглым осенним вечером сидит у камина. Ветер воет, дождь барабанит по окнам… По лестнице со второго этажа спускается другой английский джентльмен и, накидывая плащ и надевая перчатки, небрежно бросает:

– Ваша жена сегодня была холодна.

Первый джентльмен, меланхолично прихлебывая виски:

– Да, она и при жизни не отличалась темпераментом…

Алекситимична японская культура ритуалов, неписаных кодексов и церемоний, где эмоция сведена к знаку, схеме, набору действий. Алекситимична «американская улыбка». Все это говорит о том, что определенные дозы алекситимии – и определенный процент алекситимиков – необходимы человечеству и отдельным культурам на определенном этапе развития. Блокировка эмпатии «у самого корня», в самой своей основе, в самом сердце человека – мощный механизм защиты от переживаний, а значит, и основа эффективности. Вот это и есть «отрицательная мотивация» алекситимика. Он считает, и не без некоторых оснований, что чувства мешают работе и вообще жизни. Его ошибка в том, что данное утверждение верно лишь до какого-то предела и в каком-то смысле. Что такое «работа»? Что такое «жизнь»? Эмоции не только мешают, но и помогают, процесс взаимодействует с результатом сложно, не напрямую.

Приведем конкретный пример. Я проводил тренинг среди сотрудников, работающих с клиентами в банке. Люди затронули крайне волнующую их проблему: огромное количество энергии уходит на разбирательства с клиентами, настроенными на негатив. Существуют четкие процедуры общения с такими «трудными» клиентами, и эти процедуры вроде бы помогают с ними взаимодействовать, ставить перед собой щит формальности и общаться исключительно с рабочих позиций, но почему-то никак не спасают от выгорания самих сотрудников. В процессе тренинга выяснилось, что вовлеченное, неформальное поведение гораздо лучше помогает справиться со сложным клиентом, так как включается совсем другая стратегия. Вместо того чтобы сберечь энергию, не отдавая эмоций, мы включаем режим «получать удовольствие от решения сложной коммуникативной задачи» – и от этого чувствуем не нулевую (слава богу, ушел) или отрицательную (но сколько нервов я потратил!) отдачу – а положительную: я ко всем могу найти подход. Сотрудники описали свои неожиданные реакции: «…и тут оказалось, что он тоже человек, и я почувствовал к нему даже какое-то тепло!» Быть с человеком – более энергозатратно, но и получить можно больше, чем в режиме энергосбережения. А ведь речь идет о трудных клиентах, то есть о людях, с которыми априори общаться не хочется. Насколько же сильно повышается качество жизни, когда начинаешь общаться умело, чувствовать другого, находить к нему ключи.

Профессор

Вот другой типаж, в котором алекситимичность тоже есть, но акценты немного смещены. Главную роль в блокировании эмпатии здесь играет не «нечувствование чувств», а тот факт, что все эти чувства остаются внутри. Этот человек может и находить слова для эмоций, но это сугубо его собственные слова, это речь для себя.

Несколько лет назад прогремела история математика Григория Перельмана, доказавшего гипотезу Пуанкаре, но отказавшегося от солидной международной премии – аналога Нобелевки для математиков. Автор этой книги знаком с другим таким же «пустынножителем» – философом, живущим на пятьдесят рублей в день. Эти деньги собирают для него его бывшие студенты. Иногда они устраивают его лекции, на которые их бывший профессор не всегда приходит. Он не ездит на транспорте, в его квартире стоит единственная табуретка, но он занимается философией. Так, как хочет сам, без связи с академическим сообществом. Нет, он не страдает шизофренией, просто он такой. В менее выраженной степени это известный тип «рассеянного профессора», интеллектуала, живущего исключительно умственной деятельностью. В отличие от Акакия, он владеет и пользуется своими чувствами, он может даже влюбиться – но, зафиксировав это чувство, «не заметить» его и не откликнуться. Чувства как бы складываются во внутренний чуланчик и достаются оттуда вне связи с реальной ситуацией. В нашем профессоре одинаково живы чувства разных времен, в нем существует как будто библиотека чувств, и он по своему желанию может достать какое-то из них и проверить, на месте ли оно. Но по-настоящему развить чувство он себе не даст. Точно так же он фиксирует отношение к себе разных людей, но не дает себе живо, спонтанно на них откликнуться. Сначала он должен это чувство каталогизировать – поставить его на место во внутренней библиотеке, сравнить с другими – а там, глядишь, и охота реагировать пропадет.

Профессор обычно как-то странно встроен в социальный механизм. Это врач, которую оставили на работе «для консультаций», хотя ей уже девяносто лет, – живая достопримечательность больницы. Это преподаватель, имеющий множество учеников, – но без оплаты. Ньютон, читающий лекции перед пустой аудиторией. Шестеренки движутся, но плохо и редко сцепляются. Эмпатия не возникает потому, что колесики чувств нашего профессора крутятся хоть и исправно, но отдельно от колесиков других людей и от конкретной актуальной ситуации. Ему (или ей) сложно жениться (выйти замуж), вступить в отношения: это хлопотно, и на это всегда не хватает мотивации. Впрочем, если партнер удобен, то почему бы и нет. Что же касается жены или мужа такого человека, то у нее/него могут быть серьезные причины быть рядом. У меня есть знакомая пара, в которой муж – именно такой, как называли этот типаж в советской психиатрии, акцентуированный шизоид. Я долго гадал, почему они до сих пор вместе, что в нем находит его жена Аня. И однажды увидел тот редкий момент, ради которых она жила с ним.

Аня: «В какой-то момент я поняла, что должна иногда подходить к нему и просто включать, как торшер. Коснуться плеча, что-то спросить, что-то поменять в окружающей обстановке. Почаще включать его. Иногда он не отзывается, это тоже нормально. Но если я совпадаю, попадаю в резонанс, то он может включиться, и тогда мы вместе».

И это очень важно. Эмпатия в отношениях для Профессора редко начинается с его первого шага. Его волевые механизмы в подобных делах работают плохо. Но если «торшер включается», то этот редкий момент его нежности, когда он действительно «выглядывает наружу», дает ей свои чувства, когда шестеренки сцепляются, действительно вознаграждает ее за свою обычную холодность, равнодушие и поглощенность абстрактными штудиями. Тогда вдруг становится видно, что он действительно любит ее, причем любит все время – просто видно это редко. Некоторым терпеливым натурам этого достаточно.

На самом деле, если хорошо узнать такого человека, заметна его сильнейшая двойственность в отношениях. Если Акакий просто неспособен ни с кем «сцепиться» (он как гладкая дощечка), то Профессор и хочет быть ближе, и боится, что его съест другой. Он одновременно отталкивает партнера и хочет быть рядом, он холоден и равнодушен, но молчаливо притягивается (как будто внутри у него образовался невидимый магнит). Чувства тянут его к партнеру, но показать их и обнаружить чувства ответные – непривычно, неуютно, одновременно хлопотно и страшновато (что больше – зависит от того, насколько сильно выражены описываемые в этой главе качества).

Конечно, – и это не секрет и не порок – Профессора склонны слегка «усыновляться» и «удочеряться» кем-то, кто может максимально избавить их от хлопот по устройству жизни. Теперь у него будут не одни, а двое любимых штанов, и зубную щетку он будет менять не раз в десять лет, а раз в год как минимум. Профессору нужен человек, про которого ясно, что он не съест. Это вовсе не значит, что моя знакомая Аня стала мамочкой своему мужу. Нет, мужественности в Профессоре достаточно, это не инфантильный типаж, но в каких-то отношениях он действительно некомпетентен и нуждается в руководстве – что вполне осознает и по молчаливому согласию передоверяет эти сферы жизни другим, заботливым рукам.

Профессор, как и Акакий, любит выстраивать рациональные ритуалы своей жизни – но не потому, что это главная его защита, а потому, что он глубоко равнодушен к внешней жизни и хочет, чтобы она как можно меньше вторгалась в его жизнь настоящую, внутреннюю. Ему нравится строить в голове схемы, в мыслях тоже должен быть порядок и внутренняя стройность. Вообще, он главным образом наблюдатель и совершенно точно уверен, что никакая эмпатия, никакая вовлеченность в человеческое не стоят того, что есть в нем самом, внутри. Это внутреннее обладает для него высочайшей самоценностью. Именно эта мотивация не дает ему развивать эмпатию. Но именно этот «внутренний цветущий сад», богатство его абстрактных миров парадоксальным образом делает жизнь вокруг Профессора бесплодной пустыней. А часто без связи с внешним чахнет и внутреннее. На самом деле эмпатия нужна Профессору – и нужна именно такая, на которую он способен.

Если «дырочкой эмпатии» для Акакия может стать каллиграфия или маленький садик с единственным цветком, что-то вещественное, куда он может поместить, положить свои эмоции (и именно так показать их людям – тем, кто захочет увидеть), то для Профессора очень важно создать конкретные маршруты, на которых его репертуар будет расширяться. Это все, что может привить ему толику спонтанности: прогулки по непривычным природным ландшафтам, общение с детьми, животными. Наконец, если это настоящий профессор или учитель, такой дырочкой может быть и преподавание или общение в сообществе, в какой-то момент умозрительном (предшественники, коллеги, занимающиеся той же проблематикой), но в какой-то – и реальном. Прежде всего это проблема общего языка. Математики, например, говорят друг с другом с помощью доски, символов и многоэтажных образов, которые понятны только им, они убирают все лишнее, и – хотя со стороны может показаться, что это не так, – собеседник, со-язычник тут очень важен.

Часто, как и Акакий, Профессор может выходить к людям через специальные увлечения, только у него это обычно не ручной труд, а некая дополнительная – но «игривая», «необязательная» область знания. Форумы любителей готических соборов, удодов или стареньких компьютерных мышек, собрания дегустаторов красного вина, общество переводчиков баховских кантат – те места, где Профессор может почувствовать себя гибким, остроумным, вариативным; где он может «размяться».

А разминаться Профессору необходимо не только интеллектуально и эмоционально, но и физически. Многие из них интуитивно приходили к тому, что для большей эффективности им следует как можно больше гулять и даже заниматься спортом. Бобби Фишер (классический представитель типа) был неплохим теннисистом; математик Григорий Перельман часами ходит быстрым шагом по родному Купчину. Профессору полезно, что-то обсуждая, двигать руками и перемещаться по кафедре. Ноги двигают мысль, как механизм.

Еще один «профессорский» выход к эмпатии, к человеческому – это геометрия, переходная стадия между чистой абстракцией и чем-то «земным». Вообще, любая «промежуточная» образность, которая «в какой-то мере существует», очень многое дает и основной деятельности Профессора, и глубине его побочных ходов.

Без этих «выходов», без некоторого тормошения себя Профессор костенеет и может стать неэффективным даже в своей основной деятельности, впасть в оцепенение, «окуклиться», переохладиться, впасть в спячку и отгороженность. Ему надо обязательно найти то, в чем он оживает, что придает ему ту толику творчества, ту незаметную искру, которая привлекла жену моего знакомого и которая на самом деле составляет саму суть его эмпатии: мгновенная, озаряющая мир необычная улыбка (как у Льюиса Кэрролла или его Чеширского кота).

Романтик

Нет ни в чем вам благодати,

С счастием у вас разлад:

И прекрасны вы некстати,

И умны вы невпопад.

А. С. Пушкин

Пылкий фантазер, проживающий всю жизнь в воображении, – казалось бы, что общего с первыми двумя товарищами? Механизмы в нем работают те же, хотя внешне это абсолютная противоположность. Свою интенсивную внутреннюю жизнь Романтик может выплескивать вовне, но так как эта внутренняя жизнь и в самом деле необычная, а слышать и видеть собеседника Романтик почти не умеет (и учится с огромным трудом), то выглядит он странно, нелепо. Над Романтиком смеются, он чудак и не умеет этого скрыть, и что хуже – не тихий чудак, он не может, как первые двое, совсем замкнуться в себе, у него несколько выше потребность в общении. Тут уже речь не об алекситимии, баги Романтика и причины того, что эмпатия ему не дается, совсем другие.

Во-первых, его внутреннее устройство изначально слишком причудливо, так что ему трудно осваивать и простую, «первичную» эмпатию, когда чужую боль меряешь по себе.

Во-вторых, отчасти по этой же причине его не понимают другие: то, что его волнует, кажется другим чем-то абстрактным и неактуальным.

В-третьих, он склонен увлекаться и «придумывать» других, «додумывать», потому что на реальность ему смотреть гораздо менее интересно, чем на свои иллюзии, фантазии.

Романтик слишком громко ведет диалог внутри себя, и, как ни крути, он свой лучший собеседник. Он сам себя заводит, он живет воображением. Ему не обязательно заниматься сексом, если он может пережить роман в мечтах, садах воображения. Одна девушка подобного склада признавалась, что до сих пор остается девственницей, потому что ее любимое занятие – мечтать в одиночестве, и эти мечты так интенсивны, что она ходит по комнате, раскачивается, и так, не притрагиваясь к себе, получает оргазмы. Романтики часто бывают по-настоящему творческими и небанальными, но и некритичными к получившемуся продукту, – все потому, что сам процесс, творческий оргазм, им дороже, чем результат. В творчестве Романтика есть один подвох: сам он хорошо чувствует то, что хочет выразить, но передать это людям ему не удается. Данные сочетания слов, звуков или красок имеют особенную ценность только для него одного, он не может дать понять остальным, что это такое. Шестеренки опять не сцепляются. Эмоция есть – нет контакта. В каком-то смысле положение Романтика более трагично, чем положение Профессора или Акакия (которые могут без особых терзаний жить в своей ракушке). Романтику нужна эмпатия других, но пока он сам не научится ее проявлять, он будет чувствовать одиночество.

Вот признания моего клиента Саши: «В детстве я больше всего боялся потерять родителей. Мне казалось, что, кроме отца, меня никто никогда не поймет. Отец чем-то похож на меня, мы думаем одинаково, и он с детства понимал и разделял многие мои фантазии. Я мог с ним поделиться тем, что меня по-настоящему волновало. И когда отец болел или задерживался с работы, я приходил в ужас, я по-настоящему переживал полное сиротство и одиночество. Это, конечно, было очень эгоистическое переживание, я боялся не за отца, а за себя: как же это я останусь совершенно один в этом мире, и не будет отца, у которого есть “ключик от моей головы”. Я был совершенно уверен, что больше никому и никогда не будут интересны те “фильтры”, с помощью которых я смотрю на мир. Именно поэтому у меня не было друзей, мне было неинтересно обсуждать “простые и грубые” вещи, которые интересовали одноклассников. Не то чтобы я был намного умнее их, скорее я (как мне казалось, но я был не слишком далек от правды) единственный чувствовал какие-то тонкие вещи. Моя ошибка, если можно так сказать, заключалась в том, что я не хотел спускаться с этих тонких вещей к миру – и различать их в мире, а не только в себе. В университете я разозлился на себя, испугался, что навсегда останусь одиноким, и стал нарочно стараться мимикрировать под окружающих. В первое время это был ужас, потому что я понимал, что все равно люди мне совершенно чужие и я не испытываю к ним и десятой доли того интереса, как к своей внутренней жизни, которая им недоступна. Но я как-то понял, что мне нужно продолжать делать это, иначе я просто сойду с ума. И постепенно, не раньше чем годам к двадцати, я как-то постепенно научился и передавать часть своих эмоций окружающим, и различать тех людей, которые могут разделить со мной больше эмоций».

В сущности, бессознательный страх Романтика точно такой же, как и у Профессора: «Если я буду других чувствовать и понимать, то я сам растворюсь и меня не будет, исчезнет все то тонкое, чем я дорожу». Но, с другой стороны, у него есть то, чего у Профессора нет: Профессору хватает быть сложной книгой, стоящей на полке в библиотеке, а Романтик очень хочет, чтобы для него нашлись хотя бы немногие читатели. Он особенно склонен впадать в зависимость от тех немногих, кто включен в его референтную группу. Людей, с которыми он может общаться, действительно мало, «нечужих» немного, потому что он «странный» не только субъективно, но и объективно.

Обучение эмпатии у Романтика начинается, когда его «хочу, чтобы меня прочитали» дополняется желанием идти против течения, когда он решает – пусть через боль и неудобства – вылезти из колеи своих фантазийных оргазмов. Обычная мотивация здесь примерно такая, как у Саши: «я чувствую, что схожу с ума», «я слишком одинок и чересчур отдалился от людей». Романтик чувствует эту опасность лучше, чем Профессор и Акакий, он действительно мотивирован на сближение и готов преодолевать препятствия. И первым шагом становится влезание в шкуру других, пусть далеких и чуждых людей, их подробное рассмотрение, эксперимент. Сначала эмоции не задействованы, это чисто сознательное действие по самонастройке.

Саша: «Банальная вещь, но я в какой-то момент решил, что если я не умею знакомиться с девушками, то буду знакомиться со старушками. Они казались мне как-то безопаснее, у меня к ним не было особых эмоций, поэтому я стал просто разговаривать с вахтершей, с кондуктором в троллейбусе, переводить каких-то пожилых леди через дорогу, я ходил в дом для пожилых, который у нас тут был неподалеку. Действовал бессмысленно, но все равно ведь смысла нет. Потом вообще привык общаться везде, куда приду, стал понимать, когда можно начать общение, когда нельзя. У меня была такая фантазия в какой-то момент, что я как такой восточный шах, который вышел посмотреть, как живут люди, и впутывается в приключения. Своего рода эксперимент, приключение, как у принцессы в фильме “Римские каникулы”. То есть я свои фантазии вплетал в реальность, делал себе такой квест, невидимый окружающим. Это мне очень помогало, создавало такой задор и волшебство во всем этом, я делал материалом для своей игры всю округу, весь город, и таким образом я выходил к людям».

О сходной мотивации пишет в одной из своих книжек петербургский детский психолог Катерина Мурашова. Она предложила одному аутичному подростку ставить опыты в общении с одноклассниками и записывать результаты в специальную тетрадочку. «Химия, биология – сложные системы, но насколько сложнее человеческая психика, сколько всего здесь можно познать». Средством-медиатором может стать все что угодно, в том числе и творчество: рисование комиксов или коллекционирование типажей-карикатур, написание маленьких рассказов и эссе о своих знакомых. Мой учитель Милтон Эриксон описывал клиентку, которая получила возможность стать эмпатичной, выращивая особый вид фиалок и даря их людям на различные мероприятия. Через какое-то время дама стала весьма популярным членом общины.

Особая важная часть настройки эмпатии для Романтиков – это умение слушать другого. Именно этому важному умению в наши дни учат, как ни странно, хорошие педагоги в театральных вузах.

Мой клиент Женя: «Наш педагог уже на первом курсе отправлял нас “по вербатимы”. Мы должны были принести диктофонную запись и расшифровку. Он считал, что настоящие инсайты можно извлечь только из реальных диалогов с людьми, не важно, о чем ты ставишь пьесу, – о больных в травматологическом отделении или о районных чиновниках».

В обучении эмпатии для Романтика, особенно поначалу, всегда есть момент преодоления. Если у Акакия привычка охватывает все, она целый мир для него; если у Профессора привычка – защитный слой, то привычки Романтика наиболее сильны в сфере чувств. Романтику, получавшему оргазмы (во всех смыслах) от самоудовлетворения, трудно перестроиться на то, чтобы разделять свое удовольствие с другими. В какой-то момент ему приходится делать то, чего делать не хочется, потому что он внутренне не верит, что кто-то ему что-то сможет дать (как не верят и все представители данной главы). Это иммунизация неопределенностью, введение эмпатии по небольшому количеству признаков, обучение удержанию внимания на другом и чужом хотя бы небольшими долями, составление шпаргалок по контакту. Иными словами, обучение тому, что ты не один на свете.

Пупсик

Не все Романтики, однако, имеют достаточно энергии, чтобы выйти к людям. Самоудовлетворение фантазией слишком интенсивно, чтобы менять его на куда менее «готовый» внешний мир. Многие из Романтиков, менее энергетичные и сильные (неспособные «разозлиться на себя»), так и остаются несколько инфантильными. Назовем таких Романтиков Пупсиками. Куда бы ни попал такой человек, он окукливается, строит себе какое-то гнездо и продолжает жить фантазиями. Но, в отличие от Акакия, Пупсик, как и Романтик, лишен смирения, он все равно чувствует себя в чем-то лучше других.

Дадим слово Марине, одной из моих клиенток, которая рассказывает о своем бывшем муже: