Комикс про то, чего не было… Часть третья
Ав на минутку умолк. Только глаза бегали под веками. А как все-таки точно он копировал его голос. Михаэль однажды услышал, прямо обомлел. Даже испугался от неожиданности.
– Да нет же, не подглядеть, тупица! Ты меня совсем, что ли, не слышишь?! Разве я про то с тобой говорю, как без спросу забраться в чужой сон? – Нет же, – именно вспомнить. Разве это одно и то же? Какой ты тупой сегодня! Большой вырос, а ума совсем не нажил! Подглядеть ты можешь только сегодняшний сон, а вспомнить – уже и тот, который кто-то другой, ну… скажем, этот твой Луис увидел много лет назад и который он тогда же позабыл. Который вообще ничего для него не значил, когда он его смотрел. И не мог что-либо значить!
Ав даже покашлял. Как его старый учитель.
– Как? – А вот так! Ну в самом деле, вот ты в двухлетнем возрасте спишь и видишь во сне сорокалетнего дядьку, вбивающего в пустые головы прыщавых юнцов, у которых на уме одна любовь, какую-нибудь мудреную платоновскую идею. И что тебе с того сна? Ну вот что ты, двухлетний дурак, можешь в нем разобрать?! – Да ничего ты там не поймешь! Для начала, ты даже не узнаешь в этом сорокалетнем умнике себя.
С кем говорил сейчас Ав? Кому и что он доказывал? А ведь иногда ему начинало казаться, что с ним действительно разговаривает Иосиф. Случалось, Ав с ним не соглашался. Тогда и впрямь похожий повадками и темпераментом на Иосифа воображаемый собеседник кидался его переубеждать. Это еще ничего, но ведь он начинал ругаться. Причем громко и не всегда хорошими словами. Это когда Ав не мог понять что-нибудь сходу. Ну точно – в стиле Иосифа.
– А ты лучше помолчи и послушай умного человека! Господи, да что с тобой разговаривать, с идиотом?!… В общем, ты не можешь помнить тот сон. Он не для того тебе, двухлетнему, показывался.
– Мне или Луису?, —
осторожно уточнил Ав. —
– Ты чем слушаешь, дубина?
– Да я просто спросил…
– Кретин! Луису, разумеется. Кому же еще… Так вот, этот сон твоему Луису показывался не для того, чтобы он его запомнил или что-нибудь в нем понял. Тем более, что речь в том сне шла не о нем, а о тебе.
– Как это может быть?
– А вот так! Не бывает у младенцев чужих снов. Они все одно и то же видят.
– Бога?
– Какого еще Бога?! Не перебивай меня! Просто однажды, когда тебе, дураку, стукнет сорок, и богатенькие идиоты заведут моду отсылать к тебе в Афины своих оболтусов, чтобы ты учил их там всяким глупостям, во время лекции тебе напечет голову или я не знаю, что там еще с тобой случится…
– Я с тряпкой на голове хожу. Мне не напечет.
– Еще раз меня перебьешь, по шее дам. Короче, напечет солнышко твою дырявую башку и ты вдруг почувствуешь, что всех этих дебилов уже здесь видел. Когда-то очень давно.
– В том…
– Вот именно – в том самом сне. В младенческом! Тебе станет ясно, что всех до единого ты их прекрасно знаешь.
– Кого?
– Ну, этих… – Твоих сегодняшних студентов! И даже вспомнишь, что сейчас вон тот сопляк с мутными глазами, который всю ночь куролесил в кабаке с портовыми девками и которому твоя наука нужна как телеге пятое колесо, через минуту заснет и свалится со скамьи. И все станут громко смеяться. А ты, если не будешь олухом и не проворонишь удачу, постараешься залезть поглубже в тот самый сон, в котором якобы случайно сейчас оказался, и досмотреть, что там дальше происходило… Да какая тебе разница, идиот ты – безмозглый, чей? Твой это был сон или чужой?! Что ты ко мне пристал? Сколько раз можно повторять, что ничего чужого не бывает?! Если только ты не баран и не бревно! Потому что в этом случае вокруг тебя все действительно будет чужим. И тогда самая тебе дорога – в синедрион. В пастыри. Господи, ну одни идиоты кругом! С кем приходится разговаривать…
Ав два года учился тому, как входить в свои, а позже и в чужие младенческие сны и смотреть на то, чего еще нет. То есть в будущее. И много чего в этих снах увидел. Больше всего он полюбил читать книжки, которые еще не были написаны, но этому, понятно, он учился уже не два года. И при этом еще сокрушался, что уродился бездарным!
Заметим, про бездарность это не Иосиф ему внушил. Ав действительно о себе так думал, завидуя легкости, с какой Марии и Михаэлю даются всякие науки. Вот они были по-настоящему талантливы и взмывали на уроках так стремительно и высоко, что дух захватывало! А он… – Собственно, почему и пришлось придумывать для себя особые правила, соблюдение которых со временем сделалось привычкой. Первое: ступенька, на которую ты вчера забрался, является полом, ровной утрамбованной землей, с которой ты сегодня продолжишь восхождение. И второе: никакого «потом» не бывает. Если ты сказал себе – «это я додумаю или доделаю завтра, потому что у меня сегодня болит голова и вообще я устал», – значит ты сволочь и урод последний. Пойди лучше и сдохни, чем назови себя в этот момент человеком. Ибо ты никто, хуже червяка! Ты дрянь, которая смотрит грязные сны про Марию, врун и, вообще, Богу тебя любить не за что! С какой стати тебя хлебом сегодня кормить?!…
Так вот, поначалу Ав читал все подряд. Был период, когда он увлекся историей. Продолжалось, впрочем, это недолго. – Пока он не понял, что, во-первых, правду в этих книжках не писали никогда. Даже когда знали ее. А во-вторых, что никого такие книжки, даже самые умные из них и красиво написанные, ничему не научили.
Про религии он перестал читать еще раньше, когда убедился, что все они за редчайшим исключением придумывались исключительно для того, чтобы слабого, – даже не оступившегося или больного, а просто слабого, не сделавшего еще в своей жизни ни одного самостоятельного шага, – превратить в безвольного раба, а сильному – так просто задурить голову и запретить ходить разогнув спину. После чего и того и другого, связав обоим руки загробными страшилками и подробно рассказав, кто из них в чем виноват, сделать послушными слугами царей. Другой цели, которую преследовали бы создатели религиозных мифов, он не обнаружил.
Да, про Бога во всех долгоживущих религиях он не нашел ничего. Вернее нашел: каждая из них у ворот своего храма раскладывает невидимые рогатки, препятствующие появлению у загоняемых туда доверчивых простаков самого желания увидеть Бога. А ведь даже Мария, с годами избавившаяся от идиотской экзальтации и начавшая что-то соображать, искренне полагала, что опьянение маковым отваром перегретой эмоции как раз и станет той верой, которой спасутся евреи и все прочие народы. Что уж говорить о людях попроще, вроде бешеных элазаровцев, готовых за своего Бога, которого они никогда не видели, убивать!…
Оно, конечно, понятно, и Константин здесь сто раз был прав, что только с помощью магического бича и красивого, тщательно выверенного ритуала можно загнать испуганного человека в стадо, которое под задушевные разговоры само начнет строить для себя удобные и чистенькие скотобойни. Действительно, лучшего способа не придумать. Главное, случайно не проболтаться, что, опившись сладкой эмоцией и обнявшись в любовном экстазе со всеми несчастными и убогими, в принципе невозможно приблизиться к Богу, потому что это совсем другое. Верить в Бога, как верили в Него Каифа и даже Мария, и реально Его увидеть – совершенно разные вещи, хотя и то, и другое осуществляется одним и тем же нервом. И разница лишь в степени трезвости. Или честности. Даже не храбрости, а именно честности. Храбрый ведь может испугаться, и тогда ему конец. А спокойный, случается, выходит на безопасный путь божественной игры, в которой невозможно проиграть, потому как проигрывать там уже нечего.
Нигде в этих книжках Ав не прочел о том, что вспомнить Его, а потом тихо, без всякой помпы стать Им, раскрыв в себе свою высшую природу, может только тот, кто испытывает потребность дышать чистым воздухом. И вообще это большая роскошь – заниматься подобными глупостями, когда кругом голодные варвары. Так что жри что попроще. И нечего народ с правильного пути сбивать! Народ, он ведь никогда не ошибается. Он все понимает. Он всегда прав. В общем, начитался Ав всего этого.
Да, конечно, варвары… А помогло? Сначала одни пришли – с севера. И великая Римская империя рухнула. А когда-то придут и другие, еще более дикие и голодные – с востока… И вот ведь какая странная закономерность: самыми безжалостными всегда являются те, что, ведомые высокодуховными сказочниками, грабят и убивают во имя нарисованного Бога. Причем у наиболее примитивных народов свой дед с бородой почему-то всегда оказывается лучше и добрее, чем у сытого соседа. Самым правильным. Вот пусть и другие тоже живут правильно. И делятся своим богатством. А кто не захочет, того в огонь! Потому что так велит Господь! В общем, все эти книжки, сочиненные сильно позже, были написаны совсем не про то, что обещали их обложки.
Когда Константин предложил Аву стать чем-то таким, что спаяет вокруг его имени несметные толпы, указав целым народам новый путь, мальчишка заявил, что становиться императором или Мессией не желает. И потому, что не чувствует себя таковыми, как бы ни было это увлекательно и приятно. И потому, что никакой радости не видит в том, чтобы врать. Пусть даже Мария, если узнает, за этот его отказ и назовет его трусом, дураком, сволочью или ничтожеством. И выйдет замуж не за слабака и предателя, а за Михаэля, который вряд ли упустит шанс «осчастливить» народы. Хотя, конечно, Ав нисколько не осуждает Константина. Ведь другого пути действительно нет. Если нужно что-то там спасти или чему-то противостоять… Просто есть то, и есть это…
Константин понял и отстал. А начальник тайной стражи до самой своей смерти доставал Ава. Слава Богу, что Каифа так и не узнал о существовании «неизвестного раннехристианского пророка». Этот бы прилип так, что не отвертишься…
Вот, собственно, почему Ав, спустившись с Давидом в секретную комнату фамильной усыпальницы и пощупав тяжелые слитки, на каждом из которых был выбит герб Юлиев, возвратился домой. В Магдалу. К своим. Навсегда. Никто тогда даже и не поинтересовался, где он пропадал столько времени. А ведь правда, требовалось лишь пяток фокусов показать на людях, причем несложных фокусов, которые он и так уже показывал, только не как Мария, не перед толпой. И позволить восторженным зрителям омыть слезами его ноги, называя своего нового царя всякими красивыми словами. Ну разве что швырнуть в толпу что-нибудь вкусненькое и сильнодействующее, вроде того, чем Мария осторожно уже начинала ее заводить. Да что там Мария! – Вон Каифа с Иосифом, так даже те про любовь уже почти открыто говорили. Чего там придумывать? – Все же понятно…
Что там за голоса?
Ав сидел на лавочке с закрытыми глазами, а Мария все не звала и не звала ужинать. Еще Иосиф куда-то запропастился. Вот взял и исчез! Нашел, когда бросить… И вспомнилось детство. Да так живо, сладко! Давно не вспоминал…
А в самом деле: кто-то живет будущим, другой – прошлым, а этот умирающий на скамеечке в общем не старый еще человек всегда жил настоящим. Парадокс, притом что Ав последние пятнадцать лет чуть не ежедневно заглядывал в завтра, – и в какое далекое!, – будущего для него не существовало. Буквально! Он его не знал, имея дело только с остановившимся сейчас. И завтра к нему никогда не приходило. Собственно, поэтому он его и не боялся: оно не грозило принести с собой неприятности, ведь его же не было. Всегда и во всем царствовало неизменное «сейчас»! Глубокое и вечное. Радостное и знакомое… Любое открывающееся новым утром «завтра» естественным образом растворялось в этом «сейчас», превращаясь или возвращаясь в «сегодня» и органично в него вписываясь. Обнаруживая себя еще одной гранью «всегда». От начала времен существовавшей. На которую раньше ему просто не приходилось бросить взгляд. И поэтому отношение ко всему, что удавалось подсмотреть из так называемого «завтра», у него было соответствующим. Как бы это лучше сказать – будничным, что ли. Ну да – будничным. И незнакомым это «завтра» было для него лишь по недоразумению. Просто забытым. Впрочем, нет, не забытым. Вот ведь – вспоминал его…
Ава вообще трудно было чем-то удивить. Например, знакомство с компьютерами прошло без каких-либо вскрикиваний и размахивания руками. Можно даже сказать – прозаично. Оно не сбило его с ног. Наверное, потому, что он уже и не к такому был готов. Не такое видел. Или вспоминал?… Другое дело, когда лет тридцать назад он что-то там у себя напутал и чуть не попал под колеса мчавшегося на него автомобиля. Это был один из его первых опытов. Тогда он только начинал учиться работать с младенческими снами и все шло неплохо, пока не намешал в чистый эксперимент такого, что смешивать ни коим образом не следует. И дуром забрался в сегодняшний сон Марии. Промазал. Они уже два года, как перестали купаться втроем в той бочке с корабликом. И тут он снова увидел ее ноги. И не только… Она пришла на озеро искупаться. И велела им с Михаэлем присмотреть за другими мальчишками, чтобы никто из них не вздумал подглядывать. Тогда еще Ав не построил купальню с раздевалкой. Это уж он потом сообразил. Но как же она изменилась! Какой прекрасной стала! Взрослой и запретной. Желанной! Недостижимой… – Запретной и недостижимой? Но этих слов он не знал! Вот тогда все и началось. Вернее закончилось…
Стыдно, конечно. Ужасно стыдно вспоминать. Даже сейчас. Но вот почему-то ж вспомнил. И голые коленки, и все то, что за этими подглядываниями последовало… Нашел время для подобных воспоминаний, честное слово!…
Что касается машины, которая чуть его не переехала, – Ав в тот день так и не понял, что произошло. Что именно он увидел? Главным образом потому, что элементарно испугался. Решил, что Бог хочет его убить. Что наказывает за Марию. Ну, в общем, было за что убить, если честно. Он и не спорил. Перегнул палку. А может просто где-то ошибся? Неделю проболел, как-то пережил этот ужас и… продолжил учебу. А что ему было терять? Тем более, что Иосиф предоставил троим своим любимым и на тот момент уже единственным оставшимся у него ученикам полную свободу. Он позволял им любую вольность, запрещая лишь превращение в «безмозглых баранов, повторяющих за идиотами всякие нелепости». Иосиф приходил в бешенство, когда от сына или Марии слышал, что то или это сказал Бог, потому что так, видите ли, написано в Торе.
– Тебе что, кретин,
гневно размахивая палкой, орал он на Михаэля, —
– Он сам это сказал?!
– К-кто?, —
от страха начинал заикаться Михаэль, понимая, что «учитель философии» – та страшная палка – сейчас обрушится на его голову.
– Бог!! —
истошно вопил раввин, брызгая слюной. —
– Ты не мой сын! Ты родился от осла. Вон отсюда! Три дня без обеда! —
Марию Иосиф никогда не бил. Много раз замахивался на нее палкой, но она мгновенно оказывалась под столом. (Какая уж тут гордость?) Так что она не познала этой радости. А Михаэлю частенько доставалось.
Один раз Иосиф замахнулся и на Ава, но палка в его руке вдруг сломалась. Сама собой. И рука при этом как-то странно повисла. Должно быть, он ее вывихнул, слишком резко подняв. И больше уже не замахивался, чтобы случайно не повредить себе что-нибудь еще. Да и поводов драться Ав Иосифу не давал. Он все больше молчал. И спал.
Вот именно – спал! Чтобы научиться открывать свои и чужие младенческие сны, когда это нужно ему, а не ждать, когда этого захочется им, Ав погружал себя в особенное состояние – не то, чтобы сумеречное, но что-то вроде… Словно бы он есть, и нет его. Как губка, лежащая рядом с водой. Она вроде бы сухая и мертвая, но стоит только… И тогда сны сами начинали его искать. Им просто некуда было деваться. Он ловил их на живца. Был период, когда он практически уже стал жить во сне. Ходил и спал на ходу. Иосифу не раз приходилось возвращать его в чувство подзатыльником. Словно идиота какого.
А Мария, увидев однажды у сарая Ава со спящими широко открытыми глазами, подбежала к нему и поцеловала в губы. Она не знала, что Михаэль стоял у нее за спиной и все видел. Долго так целовала… Мокро. Не для того, чтобы посмеяться над Авом, а потому, что раньше она в губы не целовалась, притом что очень хотелось, вот и попробовала на идиоте. Так вот, Ав этого поцелуя не заметил. И когда Михаэль рассказал ему о случившемся – он не поверил. Но покраснел. И, когда увидел на озере, какой теперь стала Принцесса, про чужие младенческие сны забыл. Сбился с пути истинного и стал смотреть про Марию ее сегодняшние нехорошие сны, после которых оба до обеда ходили с красными ушами и прятали друг от друга глаза. Так что Богу было за что его наказывать. Очень даже было!…
Однако, вовсе не машина отвадила Ава лезть куда не следует. С автомобилем он в конце концов разобрался и просто стал работать аккуратнее. Погорел он сильно позже: когда схлопотал от Юлии пощечину. Ни за что. Подумаешь!… Как будто он ничего подобного раньше не видел… То есть ему, конечно, было интересно, очень интересно, почему и потерял осторожность. И ведь он не в первый раз за ними подглядывал. Просто в тот раз решил подойти поближе. Чтобы разглядеть все получше. Вот Юлия его и застукала… Каким-то образом учуяла. Это во сне-то! А как его было не почувствовать, когда он чуть не на постель к ним забрался… Утром, перед завтраком заехала ему со всего маху по физиономии. Дура сумасшедшая!… А Юи, когда Юлия ей все рассказала, ужасно рассердилась и пообещала добавить. Даже вовсе пообещала его зарезать, если Луис с Гавриилом что-нибудь узнают… И вообще, это не его собачье дело! Так и сказала, мерзавка, – собачье! Он ее, можно сказать, от смерти спас, когда ей камнем в живот попали! И потом еще два раза, уже в Магдале… А она – собачье!… Еще и зарезать грозилась… Да все знают, чем они там занимаются! По лицу зачем бить?… Юлии, конечно, от мужиков досталось. Да и китаянке тоже. Элазаровцы ее однажды подловили… Поэтому с мужчинами у них не гладко складывалось. А природа свое требовала. Но драться зачем? Мария же не дерется, а там не просто подглядывание было…
Правда, до сих пор стыдно. И больше всего за то, что Михаэлю они так ничего и не рассказали… Но он сам виноват! Никто у него Марию не отбивал. Ослом не надо быть! И нечего корчить из себя несчастного! Сам во всем виноват. Вот именно!…
Ав понял, что больше не слышит запах жареной рыбы потому, что никто ничего не жарит. И вообще, что сейчас никакой не вечер, а давно уже ночь. Но сделал вид, что так и надо. Что все в порядке и ему все равно, жарит Мария рыбу или нет. И что ему совсем не хочется узнавать, куда это все подевались… Он поспешил снова спрятаться за воспоминания, чтобы не так сильно тошнило. Потому что начали мерзнуть плечи, а ног он уже давно не чувствовал…
Кстати, он ведь вполне серьезно говорил, что научиться видеть будущее можно и быстрее, чем за пару лет, если, конечно, не быть таким ленивым и бесталанным, как он. Но Михаэлю и Марии его игра в сны интересной не показалась. Оно и понятно, они играли в пиратов и, между прочим, давно бы уже приняли Ава в свою компанию, если бы не все эти его болезненные завихрения. А болел он не только снами.
Заставить плавать кораблик в бочке с водой… Быстро так плавать… И причем не глазами велеть ему… Это ведь Ав научил Марию. И она так смеялась, счастливая, когда получилось! А вот Михаэля научить он не смог. Уж слишком сильно тот хотел, чтобы кораблик его слушался. Даже ударил его. Чуть не поломал. Михаэль всегда и всего хотел слишком сильно. И отказывался понимать, почему это кораблику наплевать на его желания. Что нужно просто не мешать ему плыть. Самому. Ведь он давно хочет. Ему зачем-то нужно…
А еще Ав знал, куда нужно встать, чтобы его не могли найти его же собственные мысли. Где можно было бы спокойно стоять, дышать и даже шевелиться. Где не приходилось бы прятаться или прогонять их. Там нужно было просто стоять и тихо смотреть на эти самые мысли, радуясь тому, что ты можешь их не кормить…
Вот эта игра Марии понравилась. И она быстрее Михаэля догадалась, что любая мысль, которая к тебе приходит, пока ты стоишь у самого себя за спиной, не твоя.
– А чья же?, —
недоумевал Михаэль.
– Она того, на кого ты смотришь. Или не смотришь, но хотел бы посмотреть. Может быть моя… Или его, —
кивала Мария на Ава. —
– А может того человека, которого ты никогда в жизни не видел, и о ком ничего не знаешь, кто сидит себе сейчас дома в Ершалаиме и лопает арбуз или… В общем, чья захочешь! —
Михаэль долго не мог взять в толк, что это такое – просто подглядывание, на котором Мария и Ав помешались, или?…
– Или!, – хитро улыбалась ему в ответ Мария. – Вот как захочу, так он и станет думать.
– Кто? —
хмурился Михаэль.
– Да кто угодно. Вон тот крестьянин, например. Или ты. Или все люди отсюда и до самого Рима!
– Дура сумасшедшая!, —
обычно так резюмировал заумь возмутительных измышлений Принцессы Михаэль.
– Ты правда считаешь, – допытывался он потом у Ава. – что все действительно будут думать, как ты захочешь? А может вы всё врете и просто учитесь подсматривать?
– А ты как хочешь? Чтобы это чем оказалось?, —
как всегда, напуская туману, отвечал Ав вопросом на вопрос. —
– Ну, хочешь, назови это подглядыванием…, —
и пускался в разглагольствования о том, что вообще-то своих мыслей у людей не бывает в принципе, что воля есть только у самого слабого и, как правило, заканчивал муравьями. Идиот, одним словом. Болтун и бездельник!
Нет, они не стыдились очевидной ненормальности Ава. И по-своему любили его. Ведь набил же Михаэль морду придурку, что бросил в Ава гнилое яблоко, притом что тот был на три года старше Михаэля и выше на голову. Просто какой из Ава пират?… Так что мальчишке ничего другого и не оставалось, как выдумывать игры для самого себя. И, соответственно, играть в них в гордом одиночестве. Ничего удивительного, что, когда ему делалось совсем одиноко, к нему стала заглядывать Леонтина. Или когда он начинал болеть.
И всякие другие, кого Ав и не собирался звать, потому как не знал их, случалось, тоже к нему являлись. А вот сверстники никогда не приходили. Мария разве что по ночам… А во что ему было играть со взрослыми? Кстати, любопытная деталь: к Марии после первого же подсмотренного Авом ее недетского сна, когда, проснувшись, он обругал себя ужасно неприличным словом и побежал купаться в ледяной ручей, тоже стала являться ее мать. И вообще, после их первой ночи она стала много чего уметь. Равно как и он. Совпадение? – Да нет. В общем, они молодцы, что не прозевали и не прожили без пользы тот возраст, когда у любого может начаться что-то интересное. Хоть и много по этому поводу потом переживали. Ну и в том еще повезло, что на пути им вовремя подвернулся Иосиф. Короче, удачно сошлось одно с другим. Правильно звезды легли.
Ав, разумеется, уже знал, что ужинать его сегодня никто не позовет. Зачем обманывать себя? Он трижды за вечер умудрился уклониться от объятий того, что больше не пряталось, и понимал, что бесконечно это продолжаться не может.
– А что, если в самом деле?… Пока не так страшно… Сколько же можно?…
Но нет, не решился. Наверное, именно потому, что было не страшно. А вовсе не потому, что появилась надежда. Надежду он как раз первой от себя прогнал, по привычке, потому что она только мешает все делать чисто. То есть ничего не делать. Ведь нужно только шагнуть из себя…
Главное – что? – Не начать спорить. – Правильно!
Просить? – Просить кого? – Вот именно! – Глупость…
Драться? – Верх безрассудства. Тут ведь и правда уже ничего нельзя поделать! И причем неважно – есть у тебя силы на драку или нет. Все дело в том, что, когда ты увидишь Ее лицо, – нечто совершенно для обычного человека новое, – он даже не поймет, до какой степени испугался. И вот, этот невидимый ему страх заставит его смотреть на все совершенно по-другому. Не так, как есть или может быть, а как хочет Она, чтобы он смотрел. Страх отучает трезво соображать. И ты даже не заметишь этого.
– Можно подумать, я сейчас все правильно вижу и трезво соображаю, – пробурчал умирающий Ав. – Я ведь даже не знаю, кто я и где сейчас нахожусь.
Была, впрочем, одна тайна. Его собственный, ужасно важный секрет: Ав понимал, что он сейчас болен, что он уже ранен смертью и потому не может в эту минуту верить в то, что безжалостную гостью можно обмануть. А в этом ведь и таится сила Ее оружия: Она мастерски умеет показать, что все по-настоящему. И что по-другому быть не может. Только так, как хочет Она.
Ав каким-то образом помнил, – и это воспоминание Ей почему-то никогда не приходило в голову у него отобрать, – что прежде ему уже удавалось выскальзывать из Ее невеселых объятий. Вернее, не ему. Потому что каждый раз он честно отдавал Ей то, за чем Она приходила. Ведь такая гостья не может уйти без своей добычи.
– Ну так пусть Она и сейчас возьмет свое. Все, что Ей нужно. Что мне, ветхого тряпья для такой милашки жалко?
Он еще пробовал шутить. А что оставалось? – Ему ли было не знать, что обмануть смерть он сумеет лишь в тот случае, если удастся сохранить хладнокровие. Именно обмануть, избежав драки, а не втравившись в нее. Только неопытный дурачок, почувствовав приближающуюся к нему прохладную бледность, будет надеяться на победу с Ней в открытом столкновении. Собственно говоря, сама мысль с Ней побороться уже является свидетельством его поражения. Вот почему, увидев героические приготовления своей жертвы, Она начинает так радостно ей улыбаться. Сволочь! – Она уже все про нее знает.