Комикс про то, чего не было… Часть вторая

Да чтоб он сгорел, этот твой Ездра! Чтоб его разорвало!…

В доме первосвященника все еще спали, когда в потайную комнату, о существовании которой где-то под самой крышей мало кто догадывался, вошел человек без лица и растолкал Каифу. Про деликатность он как-то забыл. Даже не постучал. Бывает. Должно быть полагал, что хозяин не спит. Что в такой день он просто не сумеет заснуть. А чем еще можно оправдать подобную бесцеремонность? Взял, ввалился, как к себе домой, да еще наследил кругом. Ноги, кстати, мог бы и вытереть. Деревенщина!… Ну да Бог с ним. Каифа долго привыкал к шокирующим манерам своего секретаря, а, точнее говоря, учился не замечать их полное отсутствие, в общем как-то его терпел, потому что доверял этому дикарю такие секреты, какие не доверяют даже самым близким людям. Не без оснований не доверяют, надо сказать. Это насчет близких. В общем, секреты были. Еще какие! К тому же этот неандерталец, обладавший феноменальной памятью и невероятной физической силой, говоривший на четырех языках кроме арамейского, исключительно квалифицированно исполнял в том числе и такие поручения, которые запросто могли бы разрушить представления обычного человека о том, каковы обязанности и назначение первосвященника одной из великих религий. Его роль в политике и быть может не только Израиля. Впрочем, не об этом сейчас…

В общем, ввалился, наследил и растолкал… Да, еще углядел стоявший на столике почти полный бокал с красным вином. Ни мало не смущаясь сгреб его своей грязной мохнатой лапой, понюхал, залпом осушил и, непонятно чему радуясь, проорал в самое ухо Каифы:

– Первосвященник, ты был прав! Наш Ездра именно сегодня совершит самую большую и, надеюсь, —

добавил он, изобразив на том, что у других людей называется лицом и чего у него отродясь не было, улыбку, —

– последнюю глупость в его жизни. —

после чего уселся на кровать, прямо на чистую простыню, чуть не на ноги Каифе, дождался, пока успокоится его дыхание, и уже почти нормальным человеческим голосом, не причиняющим вреда барабанным перепонкам, приступил к рассказу о том, что четырнадцати членам синедриона, которым “этот мерзкий смутьян умудрился задурить их бараньи головы”, ночью были разосланы письма, —

– Вот такие, —

вытащил он из кармана маленький, неровно обрезанный по краям кусочек пергамента, аккуратно сложенный пополам и перевязанный алой ленточкой, на котором детским почерком было с чудовищными ошибками нацарапано: “Сбор в полдень у восточных ворот около большого сломанного дуба, под которым обычно сидит торговец лимонной водой”…

– Должно быть его сын писал, – предположил секретарь.

Явиться заговорщикам настоятельно рекомендовалось “во всем белом, чтобы не быть узнанными”, а для верности предлагалось “обязательно еще надеть капюшоны.” Именно так и было написано в конце: – “обязательно еще надеть капюшоны”. Подписи не было. Зато к этому шедевру каллиграфии прилагался красивый вензель, непонятно что означавший.

Каифа пошевелился. Открыл левый глаз. Пробежал им по сунутому буквально ему под нос пергаменту. Хмыкнул. Глаз закрылся.

– Это чтобы их секрет не раскрыли!, —

развеселился слегка захмелевший секретарь. —

– Ты представляешь? Вот идиоты! Во всем белом они придут! Чтобы их не узнали! Четырнадцать человек и все в капюшонах… Не вызывая подозрений… Ха-ха! Ну так вот… В храме они, значит, соберутся под предлогом…, —

не зная, как расценить молчание шефа, начал комментировать прочитанное Безликий. —

– Понимаешь, они придут туда якобы для того, чтобы лицезреть Мессию. Только для этого. Ты меня слышишь?

Здесь секретарь, которому показалось, что Каифа стал тихонько похрапывать, довольно чувствительно ткнул его локтем в бок. Так, на всякий случай. Каифа обиженно засопел, но глаза не открыл. И человек без лица продолжил:

– Отличный повод. Здорово придумали. Ничего не скажешь… Кстати, ты помнишь? – В тот самый час в храм приведут детей. Ну, тех, что приехали к тебе вчера из Магдалы. Ты ведь именно так распорядился?

Безликий покашлял, опасаясь, как бы Каифа, по-прежнему лежавший с закрытыми глазами, чего доброго и в самом деле не уснул. —

– Может, мы здесь что-нибудь поправим?

Каифа молчал. Но шмыгать носом не перестал. Стало быть не спал – думал.

– Что, ничего менять не будем? А то я от этой сволочи уже всего ожидаю. Любой подлости. Чтобы Ездра да упустил шанс втянуть в свою поганую игру детей! Тем более, что они придут от тебя… Нет, ну правда. Ты ведь раньше только главным старейшинам позволял разговаривать с этими, как их… Ну, которых уводят потом за городские ворота… И только у тебя была привилегия отговаривать их. Может не будем дразнить Ездру? А еще… девчонка в храме. И чтобы ей вдруг доверили отговаривать самоубийцу? Не слишком ли ей большая честь?… Ну, не самоубийцу… А как их еще называть, в самом деле?!… Тут ведь уже не только Ездра взбеленится. Это же неслыханно! А может, правда, не будем детьми рисковать? А? Нет, это я так. Я как ты скажешь. Значит, ничего менять не будем?…

Так и не получив ответа, секретарь немного помолчал, посопел и сообразил, что пора переходить к другим темам. Он с грустью оглянулся на пустой бокал, облизнулся и доложил, что Ездра уже в курсе того, что Валерий Грат отплыл в Рим, что его временно замещает Константин, и что принц сейчас в Ершалаиме.

– То есть этот гад знает, что перстень в городе.

Человек с лицом, на котором невозможно было разглядеть каких-либо подробностей, вдруг понял, что о детях он заговорил напрасно. Обычно он не допускал столь грубых ошибок. Вино, наверное, было неразбавленным. Или потому, что выпил его натощак.

– Вот угораздило же меня!, —

разволновался он и в голове запрыгали испуганные мысли:

– Ведь еще на прошлой неделе решили, что дети обязательно должны присутствовать на этом представлении. Вот и пусть себе сходят в храм. На здоровье! Там красиво… Я-то здесь при чем? Посмотрят на сумасшедшего… Как этот дурень попросит надеть ему на палец перстень прокуратора. Кстати, а где он – перстень? Что-то я не видел его вчера на Константине… Точно, пусть себе идут. Что им там сделают?… Потому как, если Каифа что-то затевает, значит, он обо всем подумал. В любом случае это уже не мое дело. Чего я в конце концов полез? Ну конечно! Все правильно! Не просто же так он их туда посылает. Зачем-то ж ему нужно, чтобы они оказались в храме именно в тот самый момент! И дернул же меня черт пристать к нему со своими страхами! Кто они мне? – Вот именно! Да если их там даже на куски рвать начнут… —

и бесцветный, стараясь избегать многоречивой патетики, поспешил выразить свое запоздалое восхищение проницательностью шефа, ведь:

– Как и было предсказано мудрым Каифой, так все и получается: Ездра действительно учинит бузу не где-нибудь, а в храме. И, главное, ты ведь даже день угадал!

Безликий посмотрел, как реагирует первосвященник на его слова. – Никак не реагирует. Делает вид, что спит. Убедившись в том, что в действительности Каифа его слушает, секретарь продолжил:

– Итак, как только самоубийца (Ну а как прикажешь мне его еще называть?! Не Мессией же в самом деле! Прости Господи.)… Так вот, как только самоубийца пропоет формулу своего чудесного прозрения, будто бы он разгадал великую тайну Колесницы, эти идиоты с уже подписанной ими бумагой (еще вчера, сволочи, подписали, все до единого, дома у Ездры, я сам видел)… В общем, с бумагой, приговаривающей тебя, первосвященник, к отречению… —

он опять как бы нечаянно ткнул своего притихшего слушателя в бок, —

– они толпой побегут к дому принца…

– Где их будут ждать верные нам старейшины, – вставил, наконец, свое слово Каифа. – И, на всякий случай, римские солдаты…

Каифа помолчал, вздохнул, приподнялся на локтях и потянулся к бокалу. Обнаружив, что тот пуст, он бросил красноречивый взгляд на секретаря, который стыдливо отвернулся и сделал вид, что решительно не понимает, в чем его обвиняют. Каифа собрался было уже высказать ему, какой он скотина, но передумал и начал переворачиваться на бок, потому как не умел спать на спине. Но вдруг замер и, не выдержав, вызверился:

– Да чтоб он сгорел, этот твой Ездра! Чтоб его разорвало, подлеца! Вот ведь мразь какая! —

после чего, выпустив лишний пар и успокоив таким образом душу, благостно чему-то улыбнулся, мысленно отпустил секретарю все его прегрешения, в том числе и будущие. Простил ему даже выпитое вино, сладко зевнул, перевернулся на бок и с удовольствием подумал о том, как здорово, что ни к какому Ироду он сегодня не едет и может спать хоть до обеда.

Обсуждать технические подробности нейтрализации Ездры и его клики, многократно уже проговоренные, нужды не было. Посему Безликий, закругляясь, ограничился лишь коротенькой сводкой ночных новостей и последних сплетен, пожелал затылку первосвященника доброго сна, еще раз с надеждой оглянулся на пустой бокал, ожидая чуда, и, не дождавшись его, направился к двери.

Практически уже засыпая, Каифа, по инерции оглянулся на вчерашнее и, выхватив натренированным взглядом единственное белое пятнышко, не оборачиваясь, догнал секретаря вопросом:

– Не сболтнул ли кто из гостей, когда я отлучался, чего такого, что мне следовало бы знать?

Серый человек на мгновение задумался, почесал клокастую, уже давно немытую двухцветную бороду (рыжую и местами черную), и ответил, что:

– Нет, ничего такого никем сказано не было. Разве что… Но это, впрочем, ерунда… Девчонка… —

и, уже приоткрыв дверь, непосредственно за которой змеей стекала вниз крутая лестница, повторил слова Марии, произнесенные ею своему опозоренному и поверженному врагу. Всё до последнего слова пересказал, словно по бумажке читал. —

– А больше вообще никто ничего не говорил. Ну, сын твой, конечно, еще пару раз открывал рот. Но что такого он мог сказать? Он же совершенно… ну, ты знаешь… Ведь у него только одно на уме – чтобы ты поскорее умер. Ни о чем другом думать не может. Хорошо, что он у тебя глупый. А то бы мы с ним намаялись. Кстати, ту бумажку, что я тебе показал, Ездра просил передать ему. Лично в руки. Даже денег мне за это дал. Я уж потратил немного. Ничего? Ну а что? – Сандалии прохудились. И одежа вся драная. Не у тебя же просить. Все равно не дашь. И еды еще кое-какой купил…

После того, как секретарь ушел, Каифа минут десять неподвижно лежал на боку. Казалось, что он мирно спит. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то внизу, ужасно далеко отсюда, во внутренний дворик дворца конюх стал выводить лошадей и те, чем-то недовольные, фыркали и ржали. Но вот Каифа повернулся на спину и открыл глаза. Сна в них не было совершенно. И меньше всего первосвященник думал сейчас об Ездре. Он вспоминал, что именно говорил китайчонку. И вспомнил…

Чуть насмерть меня не уходил.

Как оказалось, не только Безликий провел эту ночь без сна. Многие члены синедриона тоже не сомкнули глаз. В основном те, что получили от Ездры послания. Ну, с этими все понятно – их не жалко…

Не до сна было и начальнику тайной стражи, потому как случилось много всякого. Вот только войны еще не хватало! К тому же из головы не выходил этот нелепый мальчишка с безумными глазами, прискакавший из Магдалы в Кесарию поздно вечером чтобы сознаться сразу в двух преступлениях, одного из которых он точно не совершал. Просто никак он этого сделать не мог. Одет был вполне прилично. Не оборванец. Слава Богу, хоть приехал затемно. Так что в Кесарии его никто не видел. Арестовывать мальчишку начальник тайной стражи не стал. Отправил его обратно домой, приказав держать рот на замке и сделать так, чтобы никто в Магдале не узнал, что он вообще покидал город. Хорошо еще, что отца дома нет. Где-то в отъезде.

Не удалось заснуть и молодому человеку, прибывшему накануне в Ершалаим из Копернаума. Вроде как и лег не голодный, но так странно ему показалось спать в свой последний день. Все лежал, ворочался и думал о сестре. О том, что теперь над ней, наверное, уже не посмеют издеваться. И о том, почему так несправедливо сложилась его жизнь. Вроде неплохо начиналась. И дела шли лучше некуда. Но вдруг… Прямо как у Иова, у которого Бог, поспорив с Дьяволом, в один прекрасный день отнял все. Чтобы испытать его. С Иовом все понятно, хоть и обидно, но только ему Бог вернул потом все обратно, ну, что забрал. И даже больше ему дал. Так что Дьявол остался с носом. Не удалось Дьяволу переиграть Бога. А ему? Он же не Иов! Вот за что, интересно, все это ему?! Впрочем, поздно уже… Главное, не сильно испугаться в последнюю минуту. Не начать дрожать. Может ведь и такое случиться. Нехорошо будет. Смеяться же начнут. Он, вообще-то, не очень храбрый… Глупо, конечно, умирать. И страшно. Ужасно страшно! Но ведь нет же другого выхода. А эти вроде как пообещали…

Не довелось уснуть в эту ночь и Константину. Принц, правда, и не думал ложиться. Так же, как и девчонки. Темнокожая с Певуньей всю ночь просидели у него на коленях. Жались к нему словно напуганные грозой котята и по очереди принимались плакать. Затихли только под утро. Но даже и тогда не уснули…

Приехавший в Ершалаим на рассвете и вошедший в странно безмолвный дом временного прокуратора Иудеи начальник тайной стражи был – как бы это помягче сказать – несколько озадачен представшей его взору картиной. Да, пожалуй, именно так: озадачен.

Никаких вопросов, однако, он задавать не стал, поскольку понял, что никто ему на них все равно не ответит. Вот просто не сможет этого сделать. Что, собственно, не сможет – внятно ответить? – Нет, элементарно раскрыть рот. А что здесь произошло что-то нехорошее, он и сам догадался. Причем сразу. Не дурак все-таки. Не первый день на свете живет.

– И насколько нехорошее?, —

разглядывая застывшие фигуры, попытался определить начальник тайной стражи если не масштаб, то по крайней мере характер катастрофы. И сам себе ответил:

– Ну, как если бы, к примеру, кто-нибудь умер. Внезапно и прямо здесь – у них на глазах. Да еще, не дай Бог, не своей смертью. Или даже того хуже, —

прибавил он, помня, что первые версии, в пользу которых, как правило, свидетельствует лишь их кажущаяся очевидность, обычно не бывают последними. —

– Хотя что может быть хуже?, —

Он понюхал воздух, который был пропитан даже не страхом, а какой-то липкой, раскрашенной коричневым пустотой, и вдруг поймал себя на том, что боится смотреть на сидящих в кресле призраков. —

– Ну, девчонок, положим, можно было напугать какой-нибудь ерундой, просто страшной историей, рассказанной в темноте. Тоже мне проблема, заставить малышню визжать от ужаса. Я таких историй тысячу знаю!

Начальник тайной стражи почувствовал, что сворачивает куда-то в сторону. Куда-то не туда.

– А почему, собственно, я начал вилять?, – продолжил он диалог с самим собой. – Это еще что за новости? И все из-за того, что я не могу разродиться нормальной версией? А может потому, что не хочу знать правду? Вот и придумываю. А, собственно, на что я так боюсь посмотреть?, —

и нехорошие догадки полезли в голову. Даже пить захотелось. И выйти на воздух. —

– А в самом деле, что это я распсиховался? С каких пор я стал бояться пустоты? И при чем здесь страшные сказки, рассказанные на ночь? При чем здесь вообще девчонки? Да я их первый раз в жизни вижу. Наплевать мне на них! Это, наверное, любовницы Елены… Я что-то слышал… В Александрии их себе купила… А вот на что мне не наплевать, – начальник тайной стражи потянул носом, – так это на то, почему глаза Константина превратились в стекло. Интересно, что же они тут увидели? И чем здесь так странно пахнет?

Начальник тайной стражи принюхался и понял, что за последнюю минуту он по крайней мере дважды терял сознание. Пусть на мгновение, но терял! Не раздумывая, он встал под ледяные струи водопада… Помогло. Немного приободрился. И запах перестал так уж сильно пугать. Только вот голова еще немного кружилась и снова захотелось стать маленьким.

А запах тем временем уже сделался синим и определенно приятным. Во всяком случае его уже нестрашно было вдыхать, потому что он напоминал… Нет, невозможно вспомнить, что именно…

– Да, действительно, сильная картина, —

сказал он себе, смело глянув в сторону тех троих. И решил больше не паниковать, несмотря на то, что противный холодок таки залез к нему за шиворот, свил там паутину и начал расползаться по спине клейким ядовитым ознобом.

– Чтобы довести принца до такого состояния, надо было очень постараться. Интересно, что ж тут случилось?, – снова спросил он себя, пытаясь унять дрожь. – Кто бы мог такое с ними сделать?

Ответа на этот вопрос, естественно, не последовало. Логика молчала. Интуиция работать в таких условиях тоже отказывалась.

– Да, грустная картина.

Начальник тайной стражи прошелся по салону, делая вид, что ему нестрашно.

– Итак, что мне тут непонятно?, – зашел он с другого конца. – Что вообще здесь не так?, – и сам себе ответил: – Да тут все не так! В первую очередь то, что эти трое ничего не предпринимают. А ведь, если бы они что-нибудь натворили, или им кто-то угрожал… Но они ведь даже не защищаются! И не заметают следы. Не зовут на помощь, а просто сидят и молчат. Словно и правда окаменели. Словно они чего-то ожидают. Как будто кошмар, с которым невозможно сражаться и от которого бессмысленно бежать, еще впереди. И что, этот ужас случится при мне?…

Фантазия начала рисовать что-то уже совершенно непотребное:

– Вот сейчас огромный железный хвост снесет стену. Нет, не эту. Вон ту. И Тот, с мерзкими когтями, ужаснее которого не бывает, заползет в тебя. Он даже умереть тебе не позволит. Не так быстро во всяком случае, как тебе захочется. Как же они его здесь называют? – Сатаной, кажется… Бежать? Я ведь еще могу двигаться… Я же еще не окаменел. Как эти трое… Стоп!, —

Начальник тайной стражи устыдился минутной слабости и снова забрался в далекий сицилийский водопад, из которого вся деревня брала воду. Встал под оглушительные счастливые струи. Вернулся в детство, в котором было столько неба! И мать никогда не могла дозваться его ужинать… Через минуту он уже знал, что никуда не уйдет. И не только потому, что обязан охранять прокуратора. А еще потому, что захотел увидеть сам. Что бы это ни было! Он ощупал кинжалы, спрятанные за поясом и усмехнулся своим приготовлениям.

– Как будто это может защитить. – Тут не кинжалы нужны!

Он уже понял, откуда придет неведомое. Из-за какой двери сюда войдет невозможное. Собственно, определить это было несложно. Достаточно было взглянуть на мумии. Их слепые глаза куда-то ведь смотрят. И потом – запах… Начальник тайной стражи попробовал взять себя в руки, отвлечься. И удивился тому, как легко это ему удалось. Во всяком случае руки потеть перестали.

– Так, зачем я здесь?

Он вспомнил, что явился к временному прокуратору Иудеи с обычным утренним докладом.

– Ну вот и отлично, —

прокашлялся и начал с неприятностей. Громко, как будто его здесь кому-то могло быть плохо слышно. Как будто его кто-то вообще слушал…

Первой новостью было то, что на востоке отмечены подозрительные перемещения войск слишком уж настойчиво заявляющего о своем дружелюбии соседа.

Вторая заключалась в том, что одноглазый до сих пор не пойман и неизвестно, где, сволочь, скрывается, почему принято решение усилить меры личной безопасности прокуратора, а также известной им обоим особы.

Третья новость касалась все той же особы и прискакавшего этой ночью к начальнику тайной стражи безумца, решившего повесить на себя сразу два страшных греха, первый из которых был явно не его, а второй надлежало еще аккуратно, без лишнего шума расследовать, хотя особых сомнений насчет того, что именно он вчера днем, купаясь в озере, утопил своего приятеля, не было. Уж очень правдоподобно звучали в его устах детали. Пирата, кстати сказать, утопил. Что до убийства римского офицера, – “случайно бросил из пращи камень и попал в висок”, – то здесь начальник тайной стражи, которому девчонки явно мешали говорить свободно, сказал, что мало доверяет словам малолетнего преступника, который судя по всему себя оговаривает, но, кажется, понимает его мотивы. Мальчишка ночью был отправлен обратно в Магдалу. Ему велено обо всем молчать и затаиться. Никому о поездке в Кесарию не рассказывать и вообще вести себя “как обычно”, не привлекая к себе внимания, потому как возникла одна мысль…

И вдруг начальник тайной стражи замолчал. Не потому, что его здесь никто не слушал, и говорил он словно в пустой комнате. Сам с собой. А потому, что скрипнула дверь. Мертвые лица Константина и двух уже неспособных плакать девушек перестали быть мраморными. Они сделались восковыми и, казалось, что начнут сейчас таять. Начальник тайной стражи вытащил из-за пояса кинжалы и спрятал их в рукавах. Передумал. Один быстро засунул обратно за пояс. Второй крепко зажал в руке. На виске проснулась маленькая жилка и щекотно забилась. Во рту пересохло. В коридоре послышались неровные шаркающие шаги. Они приближались. И вот тут уже отчетливо запахло фиалками… Ну точно, это же их аромат он все время слышал! Запах просачивался сюда оттуда – из-за этой самой двери. Далекий. Прекрасный. Очень тонкий. А сейчас словно кто-то разбил за дверью целый флакон духов…

Елена вошла в салон явно не ожидая здесь кого-либо застать. Да она и не сразу увидела людей. С трудом передвигая не слушающиеся ноги, она доковыляла до стола и принялась не есть, а буквально пожирать все, до чего могла дотянуться, запихивая в рот еду обеими руками. Словно несколько дней не ела. Естественно, сразу же подавилась. Еще бы, так торопиться. Схватилась за бокал Ава. Выпила одним громким глотком все вино, которое в нем оставалось, попробовала налить из кувшина еще, но даже двумя руками не смогла его поднять. Сил уже не было. Никаких.

Начальник тайной стражи словно из другого мира – из тени своего ужаса – шагнул к Елене и подхватил падающий кувшин. Только в этот момент она его и заметила. Даже вздрогнула от неожиданности. Однако уже в следующую секунду оправилась и приветливо заулыбалась. Удивилась, конечно, но, похоже, и обрадовалась тому, что оказалась не одна в этом странно опустевшем доме. Опять же, кто бы еще налил ей вина! И вдруг покраснела. Прямо пунцовая стала. Опершись о спинку кресла, она какое-то время соображала, не сесть ли ей в него, однако поняла, что, если сделает это, то уж точно из него не выберется. Прямо в нем и заснет.

– А ты давно здесь стоишь?, —

спросила она единственного во всем доме живого человека. Спросила, не глядя ему в глаза, сильно заплетающимся языком, хотя непохоже, чтобы была пьяна. Просто ее не слушались уже не только ноги.

– Пару минут, —

Начальник тайной стражи постарался ответить как можно спокойнее. Хотел сделать это даже развязно, но не получилось – голос предательски дрогнул.

– Так что самое интересное я, похоже, пропустил. Здравствуй, Елена.

Слова приветствия дались ему уже проще, однако, для того, чтобы поцеловать ее в щеку, ему пришлось совершить над собой некоторое усилие и рука, сжимавшая в рукаве кинжал, чуть не раздавила рукоятку. Удостоверившись в том, что щека у девушки теплая, другими словами, что перед ним обычный, а, главное, живой человек, он почувствовал себя увереннее и сказал себе, что умрет позже, не прямо сейчас. Даже улыбнулся.