Демонтаж патриархата, или Женщины берут верх. Книга для мужчин

– Олег, ну скажи, у меня неплохие ноги?»

В ней были природное обаяние, решительность, готовность – если это не грозило большими неприятностями, – сказать не только «нет», но и «да». Она была человеком искренним. Юрий Любимов говорил о ней:

– Дура, но хоть живая.

Однажды, по словам писателя Андрея Николаевича Яхонтова, она вызвала к себе солиста Большого театра Зураба Анджапаридзе:

– У тебя любовь с…? Заканчивай. Потому что ее муж в неистовстве. Хочет разводиться. Может совершить бог знает какие поступки. А мы хотим его сохранить. Если совсем не можешь без служебных романов, ищи ей замену.

– Ей нет равных, – ответил известный сердцеед. И, подумав, добавил: – Если только вы…

Фурцева дала ему пощечину. Он встал и пошел к двери. Когда он уже взялся за ручки двери, Фурцева его окликнула:

– Зураб!

Он оглянулся.

– Я подумаю, – сказала Фурцева.

Зураб Анджапаридзе оценил способность министра и женщины снять неловкость дурацкой сцены.

Министр культуры всегда следила за собой, старалась выглядеть безукоризненно.

«Прекрасная фигура подчеркнута элегантным строгим платьем, – рассказывала Нами Микоян, жена одного из заместителей Фурцевой. – Русые волосы волнисто обрамляли лоб, высокий шиньон возвышался на затылке. (Эту прическу потом делали многие работавшие в номенклатуре «дамы», из-за чего их, посмеиваясь, называли «Фурцева для бедных».)

Екатерина Алексеевна всегда была подтянута, строго, со вкусом одета, красиво причесана. Около ее рабочего кабинета находилась маленькая комната, где стоял шкаф с ее платьями и со всем, что необходимо для вечерних мероприятий».

Одежде она всегда придавала особое значение. Маргарита Ивановна Рудомино, которая много лет руководила Всесоюзной государственной библиотекой иностранной литературы, писала в мемуарах, что у нее не сложились отношения с министром культуры. Маргарита Ивановна знала причину:

«Как-то во время войны я пришла к ней на прием. Она тогда еще была секретарем Фрунзенского райкома партии. Не могу забыть, как она была удивлена и раздосадована, увидев на мне такое же платье, как и на ней.

Оказалось, что мы одевались у одной портнихи – знаменитой тогда Александры Сергеевны Ляминой, с которой меня связывала многолетняя дружба. Я улыбнулась, а Фурцева разозлилась. И с тех пор относилась ко мне настороженно, почти враждебно».

К услугам министра были любые портные и ателье управления делами Совета министров на Кутузовском проспекте, но там привыкли обшивать сановных дам, не столько следивших за модой, сколько старавшихся соответствовать консервативным вкусам своих мужей.

Фурцеву выручали поездки за границу. Они имели прежде всего экономический смысл – можно было купить то, чего на территории Советского Союза вовсе не существовало. Но министерских командировочных не хватало не то, чтобы приодеться и обновить гардероб. Екатерина Алексеевна, по словам выдающейся певицы Галины Павловны Вишневской, охотно принимала подношения от артистов, которые выступали за рубежом:

«Предпочитала брать валютой, что могу засвидетельствовать сама: в Париже, во время гастролей Большого театра в 1969 году, положила ей в руку четыреста долларов – весь мой гонорар за сорок дней гастролей, так как получала, как и все артисты театра, десять долларов в день.

Просто дала ей взятку, чтобы выпускали меня за границу по моим же контрактам (а то ведь бывало и так: контракт мой, а едет по нему другая певица). Я от волнения вся испариной покрылась, но она спокойно, привычно взяла и сказала:

– Спасибо…»

Фурцева подружилась с Надей Леже, русской женщиной, вдовой французского художника Фернана Леже. Опытная Надя Леже никогда не приезжала в Москву с пустыми руками.

«Надиными стараниями, – вспоминала Галина Ерофеева, жена известного советского дипломата, – Фурцева стала появляться на приемах в вечерних туалетах от парижских «кутюрье» со всеми соответствующими туалетам аксессуарами и выглядела ослепительно, о чем могу свидетельствовать лично.

Сергей Иосифович Юткевич не без возмущения и со злой иронией рассказал нам, как Надя Леже привезла ему на вокзал к отходу поезда огромный чемодан, а на его недоуменный вопрос о причине его неподъемной тяжести объяснила, что Екатерина Алексеевна обставляет новую квартиру и ей нужны занавеси на окна и соответствующая обивка».

Надя Леже не осталась внакладе. Она получила квартиру в Москве и возможность построить славную дачу в писательском поселке Переделкино.

Фурцева дружила с певицей Людмилой Георгиевной Зыкиной. Рассказывали, что на даче у певицы министр могла расслабиться и выпить. С годами, когда жизнь перестала ладиться, стала злоупотреблять горячительными напитками.

– Все мы не без греха, – говорила Зыкина. – Но могу сказать одно: Фурцеву часто вынуждали выпивать, ее просто спаивали. То и дело на приемах, на разных мероприятиях подходили артисты с бокалами, каждый считал за честь представиться, выпить вместе.

За столом, когда спрашивали, что ей налить, Екатерина Алексеевна отвечала одинаково:

– Я всегда с мужчинами, я пью водку.

Говорят, что у Фурцевой возникли проблемы, когда она занялась постройкой собственной дачи и попросила о помощи «подведомственные учреждения». В желающих помочь строительными материалами и рабочей силой недостатка не оказалось. Как же не воспользоваться возможностью сделать приятное министру! А потом кто-то из посвященных, как водится, написал донос.

Дело разбирали в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС и будто бы решили Фурцеву не наказывать, а отправить ее на пенсию. Кому-то другому дачная история вполне могла сойти с рук. Брежневским друзьям разрешалось многое. Закрывались глаза на куда более серьезные нарушения. Но Екатерину Алексеевну, напомню, Леонид Ильич не жаловал.

Теперь уже невозможно установить точно, что именно произошло поздним вечером 24 октября 1974 года, когда Фурцева вернулась домой. Она жила в доме для начальства на улице Алексея Толстого, которая вновь называется Спиридоновкой.

Говорят, что чуть ли не в один день стало известно, что ее ждет пенсия, а муж нашел другую женщину. Николай Фирюбин ушел к Клеопатре Гоголевой, вдове Александра Васильевича Гоголева, покойного секретаря московского обкома партии. Они жили на соседних дачах. Надо же, все эти браки заключались исключительно в тесном кругу московской партийной элиты… Клеопатра, которую знакомые называли по-свойски Клерой, была значительно моложе Екатерины Алексеевны.

Двойной удар Фурцева не выдержала. Ушла ли она из жизни по собственной воле, или на то был промысел божий – на сей счет свидетели говорят разное. Может быть, была какая-то биологическая предрасположенность. «Горло бредит бритвою» – так назвал свою книгу популярный в двадцатые и тридцатые годы XX века писатель Даниил Хармс. Может, дело в специфике личностной структуры, в психологических особенностях личности. Есть люди более ранимые, а есть те, у кого, как говорят в народе, толстая кожа.

Не станем докапываться. Не имеет значения. В любом случае тоскливая жизнь брошенной мужем пенсионерки была не по ней… Без высокой должности она себя на этой земле не мыслила.

Николай Павлович Фирюбин, в которого она когда-то страстно влюбилась, оставался заместителем министра иностранных дел СССР до конца своих дней. Он пережил Екатерину Алексеевну на девять лет.

С годами о Фурцевой говорят все лучше и лучше. Дурное забывается. Остаются воспоминания о живом и душевном человеке.

3 декабря 2004 года на доме № 9 по Тверской улице открыли бронзовую мемориальную доску. На ней профиль Фурцевой и надпись: «Екатерина Алексеевна Фурцева, выдающийся деятель культуры, жила в этом доме с 1949 по 1960 год».

Таких мемориальных досок и таких высоких слов, кажется, не удостоился ни один из действительно выдающихся деятелей культуры, которым приходилось жить и творить под бдительным присмотром Екатерины Алексеевны Фурцевой.

Почему ее невзлюбили? Раиса Горбачева

«Четвертый день читаю, перечитываю, снова перечитываю письма Михаила Сергеевича. Все. Я прощаюсь с ними. Уничтожаю одно за другим. Сердце сжимается, слезы застилают глаза», – записала в дневнике 27 августа 1991 года Раиса Максимовна Горбачева.

Возвратившись в тот вечер домой, Михаил Сергеевич застал жену в слезах. Раиса Максимовна сожгла все, что он годами писал ей.

Что же было в этих письмах, которые жена президента Советского Союза внезапно пожелала уничтожить? Номера счетов в швейцарских банках? Высшие государственные секреты? Нелицеприятные оценки политических оппонентов? Подлинные намерения Горбачева?

Неосторожные слова самого Михаила Сергеевича, сказанные после путча: «Всей правды я вам все равно не скажу» – не прошли незамеченными. Сожженные женой письма только подкрепили подозрения тех, кто уверен: ему – или им обоим – есть что скрывать…

Раиса Максимовна, вероятно, оказала влияние на целое поколение первых леди. Хотя они и не должны следовать за мужьями на приличном отдалении – как прежде, на горьком опыте Раисы Горбачевой осознано, что равенства женщины и мужчины в мире все еще нет!

Первые леди старательно держатся подальше от политики. Знают, что иначе навлекут на себя критику и ухудшат позиции своих мужей. Твердят заученный текст:

– Люди голосуют за президента, а не за его жену, она всего лишь партнер. Роль первой леди состоит в том, чтобы создать мужу комфортные условия для жизни и работы.

Многие из них сами сделали успешную карьеру, но после избрания мужа главой государства вынуждены отказываться от любимого дела. Как правило, они берутся за более приличествующее жене президента дело – благотворительность. Не дай бог напугать избирателей, которые решат, что первая леди намерена затмить мужа и играть самостоятельную роль в политике. Первые леди знают свое место: быть заметными, но не производить впечатление амбициозных, быть близкими к власти, но не становиться властью.

Принято считать, что энергичная и активная женщина только вредит мужу-политику. Многим не нравилось, что первый и единственный президент СССР подчеркнуто интересовался мнением Раисы Максимовны, что она слишком часто оказывалась на первом плане, что она слишком самостоятельна.