Городище

Блюм нажал на кнопку пульта, и приделанный к люстре вентилятор начал выдувать из коробочки лепестки роз, которые мягко ложились повсюду, распространяя благоуханье. Пустырёва вдохнула аромат всей грудью и застонала от блаженства. Усатый римлянин осушил бокал до дна и снова возлёг на ложе.

– А теперь я хотел бы перейти к самому главному.

Любовь Семёновна смущённо улыбнулась и опустила глаза.

– Готова ли ты, мудрейшая Минерва, выслушать мои слова до конца?

– Да, – вся в ожидании пролепетала хозяйка.

– Итак, мы переходим ко второму этапу великого почина. Сегодня я счастливейший из людей: я нищ! Я открыл счёт в банке для перечислений всевозможных пожертвований на памятник и внёс все свои сбережения первым! Ради великой идеи я готов отдать последние сандалии!

Рука Пустырёвой сжала горсть лепестков роз. Она встала и медленно подошла к окну. Губы её дрогнули.

– На следующем этапе нам нужно привлечь как можно больше спонсоров, о, милосерднейшая Юнона!

– Я думала, ты поумнел, – сказала начальница грудным голосом, не оборачиваясь. – А ты такой же олух, как и был! Думаешь, твоё сооружение тебя прокормит?

– О, я готов голодать всю жизнь, лишь бы осуществился мой проект!

– А он тебе нужен? – вдруг резко повернулась Любовь Семёновна, в глазах которой стояли слёзы. – Вот это зачем тебе нужно? – Она подбросила смятые и пожухлые лепестки вверх. – У тебя был приличный капитал! На него можно было бы учредить банк! А ты всё пустил на ветер!

– О, я могу продать свою колесницу, и нам на первое время хватит, жестокая Диана! Но искусство для меня священно!

– Искусство? – Пустырёва зло сверкнула глазами.

Она быстро подошла к столику, налила себе полный стакан вина и выпила.

– Искусство! – повторила Любовь Семёновна с ненавистью. – Ты знаешь историю моих родителей! Бедные провинциальные актёры, которые мотались всю жизнь по стране из театра в театр! Для них тоже искусство было священным! Они даже собственной крыши над головой не нажили! Искусство! Я, как детдомовская всё на голом месте своими собственными руками! Я не хочу, чтобы мой ребёнок тоже вот так же! Искусство!

– Замолчи, о, нечестивая Эринния, некогда совершившая детоубийство в своём чреве!

Пустырёва рухнула головой на стол и зарыдала.

– Я столько для тебя сделала, – захлёбывалась она слезами, – скотина…

– Да ты на себя посмотри! – вдруг вспылил Блюм, прекратив ломать комедию. – Тебе только деньги, деньги и деньги! Куда ты старика дела? А? Квартирку захотела к рукам прибрать? Может быть, ты его отравила? Участковый, между прочим, интересовался! И правильно, ибо ты на всё способна! На всё!

Он немного успокоился и продолжал.

– Значит так, не хочешь больше мне помогать?

Любовь Семёновна, подняв голову, смотрела на авангардиста удивлённо-испуганными глазами.

– Не хочешь? – Он выдержал паузу, но ответа не последовало. – Не надо! Кстати, завтра прилетает Джон! Ох, развернёмся! – потёр он ладонями. – Тунику можешь оставить себе на память. Дверью хлопать не буду. Гуд бай, банкирша!

Блюм удалился. Пустырёва с ненавистью посмотрела на блюмовский ботинок, который одиноко стоял у тахты, потом перевела взгляд на его картину. Обе вещи одна за другой вылетели в окно. Ботинок в этот раз угодил по своему назначению прямо в урну. Картина же плавно полетела по воздуху, описала дугу и влетела в открытое окно комнаты Натальи Леонидовны, которая жила на первом этаже. Старушка посмотрела на абстрактную «абракадабру» оценивающим взглядом и примерила её на стене вверх ногами, прикрыв картиной место с оторванными обоями.

Через неделю Архивариус с помощью своего магического метода вычислил, что Пустырёва снова томится в одиночестве. Он сразу же позвонил ей и пригласил на выходные в Серебряный бор купаться. Начальница нехотя согласилась, чтобы как-то развеяться. Она переменилась: стала замкнута, холодна и надменна. Душевное состояние внешне выражалось в стиле «вапм». В тёмном обтягивающем костюме, гладко причёсанная, с резким макияжем на лице Пустырёва сидела в кресле водного велосипеда, педали которого с удовольствием покручивал Архивариус.

– Любовь Семёновна, ну, когда вы развеселитесь? Может, ещё анекдотец?

– Хватит. Жизнь анекдотична.

– Чем же она анекдотична?

– Так. Пустота какая-то, – тяжело вздохнула Любовь Семёновна.

– Не скажи! – растянул Архивариус. – Прекрасная погода, чудесный ландшафт, вон лодочка моторная разрезает водную гладь, птички поют. Всё дышит полнотой бытия!

Бледная маска лица Пустырёвой повернулась к собеседнику.

– А люди?

– И люди тоже!

Пустырёва сняла тёмные очки и пронзила Архивариуса взглядом.

– Может быть, и вы?

– И я!

Вдруг на Любовь Семёновну напал приступ смеха. Когда она отсмеялась, то снова стала серьёзной и надела очки.

– Вы думаете, что ваша химера с библиотекой имеет какое-то основание?

– Вы знаете? – удивился Архивариус. – Да. Имеет.

– Ничего подобного! – усмехнулась Пустырёва. – Ничего там нет! Пустота! Что Блюм, что ты – два сапога пара! Только один сапог смотрит вперёд, другой – назад! А ноги в это время увязают в болоте! Птички, лодочка! А ты вот попробуй, догони ту лодочку на этой колымаге!

Пустырёва вытащила губами сигарету из пачки и тщетно пыталась её прикурить на ветру. Архивариус галантно взял у женщины зажигалку и, прикрыв её большими ладонями, извлёк пламя.

– Ту лодочку, говорите?

Он уставился широко открытыми глазами на Солнце и растопырил руки, будто пытался вобрать в себя наибольшее количество солнечных лучей. Потом Архивариус налёг ногами на педали и начал крутить их с невероятной быстротой. Водный велосипед резко дёрнулся вперёд и, набирая скорость, стремительно побежал по реке, оставляя после себя огромные валы волн и белую пену как взбитые сливки. Судно Архивариуса мчалось мимо пляжа, привлекая внимание весьма удивлённых отдыхающих.

– А не плохая мысль, – заметил загорающий Блюм своему товарищу, – ставить на водный велосипед движок от катера, – и навёл на новинку подзорную трубу.

– Ол райт! – согласился приятель, кивая головой и показывая все свои тридцать два сверкающих зуба.

– Ба! Да он без двигателя! – поразился Блюм, держа в круге оптического прибора Архивариуса с Пустырёвой. – Джон, это ведь наш конкурент!

Улыбка слетела с лица Джона, а в глазах мелькнул испуг. Он взял у Блюма подзорную трубу и, приставив к глазу, начал изучать врага.

Водный велосипед поравнялся с моторной лодкой и пошёл на таран. Лицо хозяина лодки выразило одновременно удивление и ужас.

– Вот и догнал лодочку! – загоготал водный велосипедист басом.

В это мгновение велосипед стукнулся об борт лодки, его круто занесло, и он перевернулся. Над пляжем пронёсся короткий крик Пустырёвой и оборвался.