Плюс минус 30: невероятные и правдивые истории из моей жизни

Так вот, квартира, в которой мы жили, была его личными апартаментами, а мы ввосьмером – мама, папа, я, тетя, дядя, моя сестра и дед с бабушкой – жили в его личном сорокаметровом кабинете, разделенном на три части.

Дед с бабушкой въехали туда в восемнадцатом году, когда Шмаковых потеснили. К тому времени самого Шмакова уже в живых не было, а в одной из комнат жил его сын с красавицей женой. Сыновей у Шмакова было два. Один был архитектор, а второй – что-то там по коммерции. Про того, который архитектор, неизвестно ничего, он успел сбежать в семнадцатом году, а вот тот, что еще жил в этой квартире…

По рассказам бабушки, жена его было насколько красива, настолько же и капризна до умопомрачения, с утра до вечера она закатывала скандалы по любому поводу и бесконечно визгливо требовала: «Давай уедем от этого быдла! Давай уедем!»

Вы можете не поверить, но, по свидетельству очевидцев, когда она выводила его из себя окончательно, он выволакивал ее на кухню и, задрав подол, порол ремнем чуть не до крови. И на всю квартиру она орала благим матом: «Люди добрые, помогите! Умираю, умираю, умерла!»

Но совсем уже невтерпеж стало после того, как в квартиру с обыском пришел патруль. Солдат, матрос и чекист в кожанке.

Чекист с матросом, распределившись по комнатам, стали проверять документы, а солдатик с трехлинеечкой ввалился как раз к ней. Самого Шмакова-младшего дома не было, так что мадам была одна.

Встретила она солдатика в прозрачном насквозь пеньюаре, под которым абсолютно ничего не было. Солдатик, стараясь не глядеть на хозяйку, спросил документы. Она, призывно улыбаясь, подала. Он взял, уронил. Поднял, опять уронил. Проверил, глядя в потолок, вернул и, заикаясь, спросил, показывая на стоящую на столе большую шкатулку: «А тут у вас что?»

«А тут… – сказала она, поднимая пеньюар до груди, – тут мои любовные письма!»

Солдатик выронил винтовку и, багровея, вымелся из комнаты.

Меж тем в шкатулке были все их драгоценности.

Через неделю они уехали, говорили, куда-то в Аргентину.

А еще через день после того, как они уехали, в квартире раздался звонок.

Бабушка открыла.

В дверях стоял солидный господин в шубе, подбитой мехом, с бобровым воротником, и с большим саквояжем в руках.

Господин спросил Шмакова.

Бабушка сказала, что их нет.

– А когда они будут? – спросил господин.

– Теперь уж и не знаю! – ответила бабушка.

– Позвольте, как это «теперь»? Что значит «теперь»? – заволновался бобровый воротник.

– Уехали они! – терпеливо объяснила бабушка.

– Куда уехали?! – господин бледнел на глазах.

– Совсем, совсем они уехали! За границу! А куда, я не знаю!

Господин схватился за сердце, сказал: «Ах!» – и без сознания рухнул на пол.

Выяснилось, что Шмаков «продал» ему здание бывшего генерал-губернатора, где теперь правительство Москвы. Продал с большой скидкой, о чем и выдал соответственно заверенный «документ» с «печатями» и «подписями». И господин этот, собственно, пришел с распиской за деньгами.

Жили в квартире, повторяю, восемнадцать человек. Болдыревы с сыном – в дальней комнате. Рядом маленькая сухонькая Мария Моисеевна Ботвинник, профессор то ли органической, то ли неорганической химии МГУ, которую я с детства называл Масюська. Она была из старой школы, невероятно обаятельная и добрая. Студенты ее, видимо, любили. О чем можно судить по одному случаю, который она мне рассказала.

К ней на экзамен пришел студент. Достал билет, стал отвечать. На два вопроса кое-как ответил, а на третий нет. Она его и оправила до другого раза. Он, естественно, стал ныть, выпрашивая троечку.

– Послушайте! – сказала она ему. – Вот вы сели в трамвай. Билет стоит три копейки. А у вас – две! Повезет вас кондуктор или не повезет?

– Если не сволочь, то повезет! – не моргнув глазом ответил он.

И она поставила ему три.

Еще жила Ольга Михайловна со взрослой дочерью, и рядом с нами еще одна старушка, о которой я знал только, что ее зовут Ганька. Кто она, было загадкой, но бабушка с ней не разговаривала вовсе никогда и никогда даже не здоровалась. Не знаю почему.

Бабушка Анна Львовна Черняк была женщиной, мягко говоря, дородной. Голос имела громобойный и характер, который мог выдержать только дед. Она была еще тот Черняк!

– Аня! – говорил дед. – Давай съездим за город?

– Не говори ерунду! – отвечала она – Какой загород?! По радио обещали заморозки на почве!

– Ну так мы не будем ложиться на почву! – флегматично отвечал дед.

– Будешь со мной так разговаривать, не получишь подарок ко дню рождения!

– Аня, я живу с тобой столько лет и столько же раз удивлялся, что у меня вообще был день рождения!

– Все! Хотела купить тебе ремешок для часов, теперь пойду и на эти деньги куплю себе набрюшник!

– Купи себе лучше намордник!

Дальше начиналось битье посуды, валокордин и прочие радости.

У бабушки было три подруги. По странному стечению обстоятельств, две, тетя Наташа и тетя Эсфирь, и до войны, и во время, и после служили в военной контрразведке, а тетя Рика в разведке.

Ни та, ни другая, ни третья никогда ничего не рассказывали о работе. Я потом, уже через много лет, когда хоронили бабушку, увидал, как двое военных под руки привели тетю Наташу. Сама она уже ходила с трудом, но кофта, кофта ее потрясла меня совершенно. Кофта сползала спереди так, что ворот был где-то на уровне груди, от количества боевых наград.

Потом, уже на поминках, за столом, я от нее узнал, что бабушка моя во время войны вывозила детей из школ и детских домов Сталинграда. Вывозила на маленьком пароходике через Волгу в тыл.

И была у нее медаль «За боевые заслуги», которую вручали в штабе Чуйкова.

Я ничего об этом не знал.

В самом начале 1946 года тетя Рика была у нас в гостях. Они с бабушкой протрепались за чаем допоздна, и, когда надо было уходить, бабушка взялась провожать подругу до трамвая, который тогда ходил по улице Чкалова, и остановка была как раз напротив нашего подъезда. Бандитизм в Москве в ту пору был страшный, пока по приказу Берии не были пущены пешие и конные патрули с приказом стрелять без предупреждения.

Ну вот. Тетя Рика надела шинель, а бабушка накинула на плечи старую шубу, у которой весь вечер отпарывала подкладку, чтобы перелицевать. Поэтому накинула она ее ватином вверх. И в таком виде они пошли до остановки.

Меж тем в подъезде курили двое, на которых они не обратили никакого внимания.

Бабушка посадила Рику на трамвай, а когда возвращалась…

Один стоял на площадке второго этажа, а другой – в пролете между вторым и третьим. И когда она прошла второго, он схватил ее, приставил нож к горлу и рявкнул: «Скидай шубу, стерва!»

Они, видимо, в полутемном подъезде приняли ватин за мех. Ну, ошиблись люди, бывает.