Возрождение

Фра Филиппо Липпи. «Автопортрет», 1469 год, фрагмент фрески «Успения Богородицы» в Кафедральном Соборе Успения Девы Марии (итал. La Cattedrale di Santa Maria Assunta), Сполето, Италия.

Ночь выдалась ветрено-дождливой. Капли падали на оконный карниз и отскакивали от него, как горох. Не спалось. Я думала о Лукреции Бути, о её ярчайшей судьбе Мадонны, сотворенной известным итальянским художником периода кватроченто Фра Филиппо Липпи.

Фра Липпи оставил после себя великое творческое наследие, а еще он, словно волшебник, превратил безвестную жизнь скромной послушницы монастыря Святой Маргариты в Прато в безупречную жизнь великой Девы Марии. «Липпина» Фра Липпи, вдохновленная любовью художника к Лукреции Бути, даже спустя века в копиях украшает многие дома в самых разных странах.

Видимо сон таки до меня добрался, ибо сочный ультрамариновый декор в сопровождении грандиозной позолоты расстелился вокруг. Проявились тяжелые рамы, колонны, увитые золоченой лозой, купольный потолок, усыпанный звездами, и прекрасная Лукреция в тяжелом темно-синем одеянии с золотым шитьем, словно императрица. Я же сидела на старинном сундуке, украшенном резьбой. Несколько чистых листов бумаги и карандаш, только это и было со мной. Платье моё белое, простого кроя контрастировало с пышным убранством Лукреции и свидетельствовало о моей принадлежности к иной эпохе.

Я очнулась от видения, капли дождя, не заботясь, что могут прервать чей-то сон, шумно резвились в ночи, порождая какофонию звуков. Попыталась вспомнить всё, что услышала от Лукреции, и не заметила, как снова растворилась во сне.

В новом видении было солнце, яркое до сияния, и еще белый, раскаленный мрамор. Я лежала на одном из отшлифованных мраморных брусков, всё так же с бумагой и карандашом. Рядом находилась улыбчивая молодая женщина в элегантном платье с пышной юбкой стиля New Look[17 - New Look (англ.) – новый взгляд, образ, силуэт. Стиль появился в середине XX века. Его основоположник – французский модельер Кристиан Диор. New Look создает образ элегантной, изящной женщины.] от Кристиана Диора. Помню, её тонкая талия была подчеркнута узким ремешком, плечи выглядели хрупкими, а бедра изящными, ткань платья, словно поляну, украшали цветущие незабудки. Ах да, этот стиль идеальной женщины появился в 1947 году. Неужели на этот раз я провалилась в сороковые?

– Тоже – Липпи! Так я говорила себе, когда рисовала. Получалось, мне нравилось. Я любила свою фамилию и верила, что мы с сестрой продолжаем род. Да, мы – Липпи, – ветви одного древа, правда, у нас нет герба. А знаешь, почему? Фамилия Липпи знаменитая, но не знатная. В творениях Липпи – наш герб…

Часы показывали 05:05. Ох уж этот дождь! Всем от него неспокойно, тревожно. Да и снятся те, кого уж нет. Даже привиделась мама Джузеппе – Мария Липпи. Вижу из окна, в доме напротив, на третьем этаже, засветилась кухня. Там всегда встают рано, не позднее пяти. А я могу еще понежиться в кровати, если удастся заснуть. Ощущаю легкость неимоверную, оттого что купаюсь в любви, в радости, в умиротворении.

Откуда эта любовь? Она струится ко мне со стены. Там художник пишет огромную фреску Вижу прежде всего, его балахон-рясу. Во многих местах одеяние мастера испачкано краской. Встаю и неслышными шагами приближаюсь к нему. Смотрю внимательно, его ладони тоже в краске. Много ультрамарина, и он не только на стене. Наверное, его невозможно смыть с рук, он въелся в кожу синеватыми разводами глубоко. Замечаю меж большим и указательным пальцами левой ладони два присохших мазка – белый и красноватый. Задумчивососредоточенный взгляд художника отрывается от своего творения, перемещаясь ко мне. Мы улыбаемся одновременно. Отец небесный, неужели это сам Фра Филиппо? Вот художник снова берется за ультрамарин, а я вижу, как проникает сквозь окно полуденный свет, три его луча имеют отчетливые границы: проявленная светом невесомая пыль не парит на одном месте, нет, она движется по воздуху, то проседая, то взмывая. А еще издалека доносится смех женский, мужской, детский и не совсем понятная речь…

Они встретились в середине XV века, когда расцвело искусство кватроченто. В те годы правящие слои итальянского общества, включая Папу, без стеснения преклонялись пред красотой, а произведения искусства ценились очень высоко. Знать соперничала в роскоши, коллекционировала уникальные работы, покровительствовала талантам. В те годы основные принципы «нового стиля» поднялись на господствующую высоту, сформировав культ красоты человека. Знание перспективы, теории пропорций, строения человеческого тела позволяло художникам изображать прекрасных, совершенных людей. В движениях тел передавались порывы души. Многие из художников того золотого времени достигли вершин мастерства. Среди них оказались отец и сын Липпи – Фра Филиппо и Филиппино.

О любовной истории капеллана Фра Филиппо и послушницы монастыря Святой Маргариты Лукреции Бути знали и судили все не только в Прато, но и во Флоренции. Интерес к этой паре не затухал долгое время, а когда их не стало, история не затерялась под пылью веков: она дошла до нас приукрашенная вымыслом, обросшая искажениями, с некоторыми фактами, потерявшими точную временную привязку.

Я решаюсь на шаг, позволяющий переместиться в эпоху кватроченто. Место, что заинтересовало меня, расположено вблизи Флоренции, можно сказать, оно – её пригород. Город Прато в те времена слыл первым коммерческим городом Тосканы. Именно в нём в 1455 году приобрел дом известный флорентийский мастер живописи Фра Липпи. Итак…

Филиппо Липпи и Лукреция Бути

– Они любили друг друга всегда, мой отец Филиппо и моя мать Лукреция, – лицо Филиппино Липпи озаряет улыбка обожания. – Об отце всякое говорили. Я старался не повторять его ошибок. Матери было трудно, но в городе она пользовалась заслуженным уважением.

Автопортрет Фра Филиппо Липпи (слева в нижнем ряду, вторая крайняя фигура, смотрящая в глаза зрителю) в алтарном образе «Коронование Марии». Дерево, темпера, масло. 200 ? 287 см. Написан для флорентийской церкви Сан-Амброджио в 1441–1447 годах. Галерея Уффици (итал. Galleria degli Uffizi), Флоренция, Италия.

– Моя Мадонна, чего только про меня не говорили! Да ты и сама видела кое-что. Мне жаль, но это уже не поправить. А помнишь, даже кто-то придумал, будто бы я соблазнил тебя среди монастырских стен. Ха-ха-ха… – Смех Фра Филиппо эмоционален и ярок, его лукавствующие глаза, сияя, согревают всё и вся вокруг, и даже мне видно, сколь дорога и волнительна для него тема эта. – Лукреция, моя прекрасная послушница, ведь ты убежала ко мне в дом невинной. Ох, люди, да где и как, скажите пожалуйста, я мог соблазнить её, если мы за всё время общения едва ли две минуты оставались наедине. Я рисовал девственницу и свидетельство тому – синий цвет одеяний Мадонны, символ правды, символ безупречности, символ невинности. Каждый сеанс в зале с нами присутствовала одна из пожилых монахинь-сопроводительниц. Конечно, кое-кто из них дремал от скуки, но что это меняет? Правда в том, что в монастыре между послушницей Лукрецией Бути и мной всегда кто-то да находился.

– Когда я увидела Филиппо впервые, сердце моё испугалось, а ноги перестали повиноваться. «Мое будущее в его руках», – подумала я и замерла как вкопанная. Он смотрел на меня несколько мгновений, его губы дрогнули, приоткрылись и вновь в умиротворении упокоились одна на другой. Я опустила глаза к полу, но не смогла сделать и шага. Меня выручила сестренка моя Спинетта, это она толкнула меня в спину. Не помню отчетливо, как тогда добралась я до комнатки моей. Но молилась, кажется, я молилась, хотя ноги не держали меня. На следующий день узнала, что Фра Филиппо наш новый капеллан и большой художник. Послушницы смущены были новостью, что этот монах опасен и ужасен… come un mandrillo[18 - Come un mandrillo (итал.) – как похотливое животное.]: ибо больше Бога и рясы своей жаждет вина, денег и женщин.

Ой, простите, не представилась. Лукреция Бути… Родилась во Флоренции в 1435 году в семье лавочника Франческо Бути и Катерины Чакки.

Как помню, мы не жили богато ни дня, но в доме было много радости и детей. Сколько ж нас было? Братьев, сестер, кажется… одиннадцать! Мне было пятнадцать лет, а младшей Спинетте еще меньше, когда отец наш умер. Заботу о большой семье взял на себя наш старший брат Антонио. Он смог всех прокормить, но не обеспечить приданым, а потому, в 1454 году, меня и Спинетту братец отправил сюда, в Прато, для пожизненного проживания в монастыре Святой Маргариты. Здесь мы обе превратились в божьих невест…

Смотрю на Марию Липпи, мать моего друга Джузеппе. На этот раз она проявилась рядом с Лукрецией. Невероятно, но факт, три женщины из разных времен оказались в одно время в одном из домов Прато, связанные невероятной историей прошлого. Неужели это дом Фра Филиппо? Кажется, именно он был разрушен при бомбардировке города в годы Второй мировой. От него тогда остались лишь руины.

– Как бы нам не заплутать среди временных перекрестков, – говорю я, смущенно улыбнувшись.

– То, что является трудностью для тебя, нами воспринимается иначе, – сияет Мария. – Для нас время отсутствует, в это мгновение мы можем видеть события, разделенные в привычном представлении десятилетиями, а то и столетиями. Я охотно расскажу о Филиппо. Совсем немного, лишь то, что известно в Италии почти каждому. А затем…

– Интересно, очень интересно! – Фра Филиппо заботливо помогает Лукреции присесть на деревянный стул с высокой спинкой, украшенной замысловатой резьбой. – Тебе удобно, дорогая?

Руки Лукреции царственно лежат на подлокотниках стула, более похожего на трон. Филиппо, как истинный художник, тщательно поправляет складки пышных одеяний жены. С улыбкой, приоткрыв губы, любуется своей работой и только потом обращается взглядом к Марии. Я вижу, Мария обожает его.

– Итак, я – Филиппо ди Томмазо Липпи родился во Флоренции, в квартале бедняков на улице Ардильоне в 1406 году в семье мясника Томмазо ди Липпи и Антонии.

– Мать будущего художника скончалась от послеродовой горячки, – подхватывает повествование Мария. – Заботы о Филиппо и его старшем брате Джованни взяла на себя сестра отца. Прошло лишь два года, и ушел из бренного мира отец Томмазо. Тётушка, не имея ни сил, ни денег для племянников, спустя шесть лет, отдала их на воспитание монахам Флорентийского монастыря кармелитов. Детство Филиппо было тяжелым и ничто в нём не свидетельствовало о скрытой силе большого таланта.

– Как ничто? – Фра Филиппо выглядит возмущенным до глубин души. – Я рисовал, сколь себя помню! Начал ползать и уже рисовал на земле палочкой. Стал ходить и мои рисунки усложнились. Я даже научился затачивать палочки и делал это сам. Уже тогда я стремился к утонченности в рисунках. Мне повезло. В монастыре мне было с чем работать. Я старательно копировал фрески, забывал о времени, не помнил уроков. Я жил в том, что изображал. Как затворник просиживал в капелле Бранкаччи, ведь её расписывал сам Мазолино! А потом к нему присоединился Мазаччо, который был для меня, как Бог, и я пред ним преклонялся. И это судьба, её рука, знаю! Потому что росписи капеллы завершит не кто-то далекий, а мой сын Филиппино. Это произойдёт в 1480 году, когда меня уже не будет среди живых. Да, Лукреция, наш Филиппино по моим следам придёт в то самое место, – в капеллу Бранкаччи! Фрески Мазолино и Мазаччо вдохновят и его на величайший труд!

– Я видела сокровища церкви Санта Мария дель Кармине и капеллу Бранкаччи лишь однажды. Фрески о первородном грехе, несмотря на свой почтенный возраст, покорили меня. Могу понять чувства Филиппино и ваши, Филиппо… Итак, в пятнадцать лет вы уже стали монахом, – продолжает Мария, – и вас все называли братом. Так проявилось ставшее впоследствии знаменитым имя ваше Фра Филиппо Липпи, в котором «фра» – сокращение от слова frate[19 - Frate (итал.) – брат], означающее «брат».

– Да, дорогая! 8 июня 1421 я принял сан в кармелитском монастыре дель Кармине, превратившись в монаха Фра Филиппо Липпи, к слову сказать, брат мой Джованни пришел в монашество там же, но двумя годами ранее. Десять лет жизни я провел в монастыре как монах. Впрочем, мне не было скучно: я рисовал много и усердно. Меня никто не учил, я подражал знаменитым флорентийским мастерам, копируя их фрески. В конце концов, мой талант признали и доверили мне закончить росписи рано почившего Мазаччо. Я справился! Стали появляться небольшие заказы и для других церквей Флоренции. Я был молод, мне хотелось посмотреть мир, и в двадцать пять я ушел из монастыря, не сняв с себя иноческих одежд.

– Биографы говорили и писали всякое, даже будто бы во время плавания с друзьями близ побережья Анконы Фра Филиппо угодил в плен к мусульманским пиратам. После освобождения, похожего на чудо, он добрался до Неаполя, а затем и до Флоренции. Однако я сомневаюсь в правдивости этих слов, – Мария Липпи выжидающе смотрит на пращура.

Ему явно нравится и внимание, и услышанное.

– Девочка моя, конечно, это – абсолютная чушь! Историю с пиратами я придумал за бокалом вина, когда уже вернулся. А что? Соврал так хорошо, что все поверили, а потом еще и приукрасили моё враньё каждый на свой лад. Очень меня развлекло это, мне понравилось, и потом я еще много про себя врал. К чему людям знать, что я странствовал и стремился совершенствовать своё умение, им не интересно это. Впрочем, – он задумался на мгновение, – а я действительно был тогда в плену!

– Но Фра Филиппо из монастыря направился-таки на юг? – Мария окольными путями хочет выведать у художника подробности путешествия.

– Я проделал своими ногами длинный путь на север ради того, чтобы познать особенности венецианской школы живописи. Я был в венецианском плену. Краски Тосканы прекрасны чистотой цвета. В Венеции воздух влажный, словно после дождя, и

краски, особенно в солнечный день, насыщены перламутром. Девочка моя, если нет денег на обучение, двери мастерских не откроются. Я учился у многих, я выбирал для себя учителей сам, я находил тех, кому уже не нужно платить. Там я открыл для себя прелести иной жизни. Я полюбил карнавал, он много обещает, и бывает, что не обманывает. В мой первый венецианский день на площади ко мне подошла девица в маске, взяла за руку и повела за собой. Так я открыл для себя большое удовольствие… Но это скучная тема для вас. Вижу и Лукреция опечалилась. Может, для всеобщего удовольствия мы вспомним наше драгоценное время в Прато? Оно для меня ценнее золота!

От длительного сидения на сундуке в неудобной позе затекли мои ноги. Для беглости записи я положила листы бумаги рядом с собой и писала карандашом по ним столь быстро, что некоторые фразы сжались до неразборчивости. Карандаш лишь на мгновение замер в пальцах моих и, не удержав равновесие, скатился на пол. Мы с интересом наблюдали за его перемещением от меня к Фра Филиппо. Художник ловко поймал диковину и, прежде чем вернуть мне, несколько раз чиркнул грифелем по своей ладони.