Фаэрверн навсегда

– Ты готова, Тамарис? Закатай рукава. Сейчас я разверну плод и поделюсь с ней силами, чтобы она смогла вытолкнуть его. Возможно, после этого я потеряю сознание. Твоя задача – принять младенца. Знаний, полученных тобой в монастыре, должно на это хватить!

Я молча кивнула. Запах чужой крови кружил голову, прерывистое дыхание роженицы заставляло сердце сжиматься. Отец никогда не рассказывал о матери, не знаю почему. А я никогда не спрашивала, мне всегда хватало его присутствия рядом, поддержки, слов, которых он для меня не жалел. Только в последний год что-то сломалось между нами и склеить обратно никак не удавалось… Возможно, мама умерла, рожая меня. Как бы то ни было, сейчас я сожалела не о ней – об этом крестьянском ребенке, еще не увидевшем свет, но уже вынужденном расти без любимых объятий. Во мне поднимался протест, больше похожий на злость – ему могло так не повезти с отцом, как мне! Но мать – вот она, здесь. Она носила его, лелея надежды и радости, она ждала его и мечтала о его первой улыбке, зубе, шаге… И вот она лежит, больше похожая на разделанную мясником тушу. Нет!

Губы свело судорогой.

– Я готова, тэна! – с усилием произнесла я.

Клавдия кивнула. Ее руки с длинными пальцами легко опустились на живот роженицы. Короткое сильное движение – и выпуклость легла в другом направлении. А затем руки матери-настоятельницы начали источать голубоватое сияние, втягивающееся внутрь тела женщины, которая застонала и задышала глубже, закорчилась в судорогах. Ощущение усилия было физически ощутимым. Я стиснула зубы, будто тужилась вместе с ней, производя на свет новую жизнь. Будто отдавала свои силы вместе с мэтрессой Клавдией, не желая, не соглашаясь отпускать во тьму эту женщину и этого ребенка!

Между ног роженицы показалась головка новорожденного.

Одним из первых умений, полученных нами, послушницами, в Фаэрверне, было умение принимать роды. «Жизнь везде жизнь, – говорили монахини, – и вы должны уметь сберечь ее!»

Клавдия опустилась на колени с тихим стоном, но мне нельзя было отвлекаться – я принимала младенца, выводила головку, плечико, одну ручку. Доставала его целиком, склизкого, в крови и смазке, но… живого. Впервые в жизни с моих губ слетели слова благодарности Великой Матери, ибо это было настоящим чудом. А с его губ слетел протестующий крик – в мире, в который он пришел, было холодно и темно, и не материнские руки обнимали его!

– Заберите дитя, с ним все в порядке! – крикнула я.

Передала ребенка вбежавшему отцу и едва успела вернуться, чтобы подхватить падающую настоятельницу. Она отдала всю себя, до капли, понуждая тело, из которого истекла жизнь, вытолкнуть дитя.

– Тэна, благодарю! – потрясенный отец со слезами на глазах пытался коснуться моих одежд.

– Оставьте нас! – приказала я, ощущая в себе странную силу.

Он послушался. Я усадила мэтрессу поудобнее, привалив спиной к кровати, сама встала на колени рядом, разглядывая роженицу.

Несмотря на кровопотерю, молодая мать продолжала сопротивляться смерти. Я надеялась, что крик ребенка она слышала, хоть и бродила где-то по ту сторону зримого мира, и это давало мне надежду! Внезапно вся моя жизнь показалась пустой и никчемной. Я не сумела сберечь отношения с отцом, потеряла любимого, но так и не нашла себя. Если сожаления и были, сейчас они превратились в прах. Все это не важно! Важно то, что ребенок будет расти без мамы… или с ней!

Целительский дар еще ни разу не снисходил на меня, и я думала, так и будет. В моих мыслях и поступках не было ни чистоты, ни сосредоточения, но сейчас все это оказалось неважным. Я точно знала, что должна попробовать спасти ее!

«Бирюза и мёд твоих глаз, Великая Мать, тепло и сила твоих ладоней да пребудут со мной! Дай мне возможность исцелить эту женщину! Дай силу подарить ей долгую жизнь рядом с любящими людьми!» Целительные молитвы Фаэрверн навсегда запечатлел в моей памяти. Многие сестры использовали только первые сакральные фразы, далее обращаясь к Богине своими словами, ведь важным являлась не форма обращения, а суть. Мне пока было сложно поступать так, поэтому я повторяла про себя знакомую молитву, стараясь вложить в нее всю свою веру в исцеление.

Ладони потеплели, или мне показалось? Я отринула все ощущения, погрузившись лишь в желание спасти роженицу. Молитва заключила меня в кокон из слов, который накрепко спаял меня и молодую мать. Это не она – я! – пыталась вдохнуть полной грудью, не она – я! – слабой рукой искала дитя, чтобы обнять! «Бирюза и мёд твоих глаз, Великая Мать, тепло и сила твоих ладоней, да пребудут со мной! Дай мне возможность исцелить эту женщину! Дай силу подарить ему долгую жизнь рядом с любящими людьми!»

Неожиданно мир распахнулся, как распахивается небо над морем, если выезжаешь из-за поворота дорога на берег. В моем сознании возникла ясная картинка внутренних разрывов, вызывающих обширное кровотечение. Вот здесь, здесь и здесь нужно срастить сосуды, чтобы оно остановилось… Мир закружился колесом, когда Сила потекла сквозь мои ладони, унося с собой и часть меня. Не слыша себя, я уже не шептала, рычала слова молитвы, лишь бы не потерять сознание, как мэтресса, и не выпустить из рук жизнь молодой матери. В миг, когда, казалось, темнота была готова накрыть нас обеих, на мои ладони легли горячие ладони Клавдии.

– Умница, Тамарис, – сказала она, как будто ничего не случилось, – ты все сделала верно… Дай теперь мне держать ее, ибо твои силы на исходе!

Я упала на пол, задыхаясь. Усталость обрушилась с такой силой, что в глазах потемнело, а тело свила жестокая судорога. Но я улыбалась. Впервые за долгое время улыбалась от счастья, потому что знала – Сашаисса услышала меня!

* * *

Я всё время спала, а когда просыпалась – видела рядом его. Воин Света ухаживал за мной, не зная сна и отдыха последующие двое суток. Но ни единое его бережное движение, увы, не искупало вины перед сёстрами и мной. Та же рука, что лишала их жизни, нынче врачевала моё тело, из которого целительство вытянуло все силы, даже несмотря на вмешательство Богини…

На рассвете третьего дня я проснулась с твёрдым намерением ехать, невзирая на слабость.

– Ты уверена? – только и спросил он, когда я озвучила планы. И едва я кивнула, молча отправился запрягать лошадей.

Я уже вышла из дома, когда следом за мной бросилась женщина в одной ночной сорочке. Рыдая, упала на землю, обнимая мои ноги и пытаясь целовать сапоги. Сейчас, когда отеки с её лица спали, я, наконец, узнала родную сестру одной из наших монахинь, которая иногда приезжала навещать её. Даже имя вспомнилось – Селестина.

– Встань, Селестина, – я взяла женщину за плечи и крепко встряхнула, – не позорь меня перед людьми!

– Какой позор, тэна? – воскликнула она. – Вы спасли моего сына! Спасли от такого, от чего не спасают!

– Волею Великой Матери твой сын жив, – грустно улыбнулась я, – благодари её!

Развернулась и пошла к лошади. Что я могла ещё сказать ей?

Вскочила в седло, пустила вороного рысью. И скоро уже дом, да и вся деревенька скрылись за поворотом дороги.

Большую часть пути мы с паладином проехали молча. Я – погрузившись в свои мысли, а он – словно наслаждаясь каждым мгновением, проведенным под открытым небом. Иногда я тайно разглядывала его и видела, как он запрокидывает лицо к небу и улыбается облакам и птицам, как разглядывает тянущиеся вдоль дороги перелески и поля, подмечая каждую птаху, любую мелочь.

На ночь мы съезжали с тракта и ночевали в рощах, стараясь не заезжать в придорожные трактиры без необходимости. У Первосвященника везде были глаза и уши, а нас, детей Фаэрверна, в земле Костерн знали слишком хорошо.

Ховенталь располагался на пологом склоне горы, и это сказалось на его архитектуре. Ступенчатые террасы, на которых притулились разноцветные дома и домишки с зелёными черепичными крышами, спускались к подножию горы, к почти круглому озеру, чьи берега густо заросли, и где всегда водилось видимо-невидимо всякой живности. В детстве я с мальчишками из Сонного квартала ловила здесь водяных крыс, которых мы потом продавали за гроши беднякам на шапки. Шапки, кстати, из крыс получались отменные!

Сердце сжалось. Мэтресса Клавдия утверждала, будто прошлое имеет обыкновение возвращаться, и вопрос лишь в том, какие выводы вы сделаете, встретив его лицом к лицу и переосмыслив. Выходит, она была права… Всё это время я скучала по отцу, хотя и злилась на него за то, что он пытался со свойственной ему жёсткой волей вмешаться в мою жизнь, отобрать мои любовь и свободу. Впрочем, «любовь» отпала сама, едва осознала, что родительское благословение и доходы мне не светят – не сразу, но я поняла это. Однако свобода осталась, и ей я не собиралась делиться ни с кем!

– Чего ты застыла? – поравнявшись со мной, удивился Викер. – Не знаешь, что делать дальше?

Мне даже не пришло в голову разыскивать иронию в нотках его голоса. Не тот он был человек, этот прямой, как сармато, Воин Света. Их таких получаются самые свирепые фанатики, ибо они свято верят в то, чему их научили.

Я посмотрела в невыразимо синие серьёзные глаза.

– Пришла пора прощаться, Викер! Я знаю, что делать дальше. Ты, видимо, тоже!

Он качнул головой. Натянул поводья гнедого, чуявшего жилье.

– Уговор был другим, Тами! Ты помогаешь мне, а я – тебе!

– Я думала, ты обрадуешься возможности расстаться со мной! – искренне удивилась я.

– Я тоже так думал! – буркнул он, помрачнев, и пустил коня вскачь.

Последовала за ним, шепча молитву Великой Матери. Просила себе терпения, а ему – вразумления.

Подъезжая к городским воротам мы, не сговариваясь, натянули капюшоны плащей. Сармато висел у меня на боку, скрытый его полой, а в мече с потёртой рукоятью никто не опознал бы грозное оружие паладина.

– Где сейчас отряд? – спросила я спутника. – Куда они повезли награбленное?

Он вскинулся – слово задело его. Однако промолчал, лишь указал на северо-восток. Туда, где возвышался над столицей Тризан – город-храм Первосвященника Единого бога. Государство в государстве, не дворец и не крепость, не район и не лабиринт, а всё вместе.

– Конным в Тризан путь заказан! Придётся где-то оставить лошадей! – заметил Викер.

– Следуй за мной, – не вдаваясь в подробности, сказала я, и повернула вороного в противоположную от Тризана сторону – в Сонный квартал.

Название этот район столицы получил за ленивое спокойствие, царящее на улицах днём. Здесь все казались немного не выспавшимися, вежливыми и тихими. Причина была проста – Сонный квартал бодрствовал ночью. И тогда обывателю не стоило ходить его улицами и заглядывать в его окна. Здесь обретались самые известные разбойники и воры, шлюхи и ростовщики, правители, или, как их называли «папы» преступного мира. И самым главным из них был мой отец, Стамислав Камиди, или, по-свойски, Стам Могильщик. Кличку отец получил заслуженно, пройдя путь от наёмного убийцы до короля преступного мира столицы.

– Плохое место! – поморщился Викер, едва мы оказались на улицах квартала.