Будущее капитализма

Причины этого ясны. Зоны свободной торговли поддерживают равенство на низком уровне при падении заработной платы и цен, тогда как общие рынки используют социальные инвестиции, чтобы установить равенство на более высоком уровне. Свободная торговля для многих болезненна. Исчезают их фирмы и их рабочие места. Неудивительно, что они энергично сопротивляются установлению зон свободной торговли. Тех, кто выигрывает от свободной торговли, становится больше, но их выгоды обычно очень малы по отношению к их общим доходам. Вследствие этого, несмотря на большую численность, они не представляют сколько-нибудь значимую политическую силу.

Совсем иначе идут дела у правительств, убеждающих своих избирателей подвергнуться болезненной реструктуризации, если они могут указать на большие выгоды – на ощутимые, определенные и регулярные социальные инвестиции. В Европейском сообществе испанцам пришлось столкнуться с германской конкуренцией и разрешить немцам владеть собственностью в своих фирмах – но взамен этого они получили от этих же немцев деньги, позволившие им сделать очень большие инвестиции в свою инфраструктуру.

Чтобы убедить граждан своей страны подвергнуться болезненной реструктуризации, требуются также более широкие концепции, чем одни только экономические соображения. Общие рынки имеют такие широкие концепции, тогда как зоны свободной торговли их не имеют. Вначале Европейское сообщество рассматривалось как орудие для прекращения войн между Германией и Францией. Без предложения таких неэкономических концепций никто не захочет выносить кратковременные трудности свободной торговли, требуемые для достижения долговременных выгод. Знание того, что структурное регулирование может в будущем принести выгоду некоему среднему американцу, никогда еще не вызывало у реального американца согласия на меры, сокращающие его нынешний личный доход.

Время от времени правительства обеих Америк встречаются для обсуждения Общеамериканских зон свободной торговли (Free Trade Areas of the Americas, FTAA), которые должны включить все страны Северной и Южной Америки. Но единственное, о чем они смогли договориться, – это что-нибудь сделать, неизвестно что, к 2005 г. Если все эти усилия серьезны, то странам Латинской Америки будет дозволено поодиночке вступать в НАФТА, при условии, что они будут удовлетворять ряду заранее установленных критериев участия; какие-нибудь попытки организовать что-то новое не имеются в виду (11) (#ran_8141365728196284).

Европейское сообщество имеет политическую концепцию и представляет собой общий рынок, но страдает от некоторых очень трудных внешнеполитических проблем. Босния находится в самом сердце Сообщества, между Грецией и Италией. Вначале казалось, что именно в Боснии Европа сможет доказать свою способность выработать единую внешнюю политику. Летом 1991 г. глава Европейского сообщества Жак Делор просил американское правительство остаться в стороне от этого дела. «Мы не вмешиваемся в американские дела, – сказал он, – и мы надеемся, что Америка не будет вмешиваться в европейские дела» (12) (#ran_5081617329094529). Президент Буш согласился и намеренно оставался в стороне. Вероятно, он сделал это, чтобы доказать, что европейцы не могут управлять Европой без американского руководства. Оказалось, что президент Буш был прав, но ни он, ни европейцы не знали, что если Америка останется в стороне, пока не выяснится, что Европа не может решить европейские проблемы, то эти проблемы станут значительно труднее и будет очень трудно снова втянуть Америку в эти дела. Босния теперь – европейская проблема, которую Европе придется решать лишь с частичной американской помощью, хотя Соединенные Штаты и выступили посредником при заключении мирного договора в конце 1995 г. Если она не сможет это сделать, то европейское единство потерпит большой урон, и, вероятно, возникнет ряд новых Боснии.

Величайшая экономическая слабость Западной Европы состоит не в ее очевидных проблемах – двузначном проценте безработных и повторяющемся недостатке валюты в той или иной стране Европейского сообщества. Величайшая ее слабость в том, что она должна играть в Центральной и Восточной Европе ту же роль, какую играют в Китае заморские китайцы, – но она этого не делает. Она должна экспортировать в бывшие коммунистические страны Восточной Европы оборудование для инвестиций и утонченные потребительские товары и в то же время реструктурировать свой импорт из этих стран, переводя его на изделия легкой промышленности и сельскохозяйственные продукты. Но до сих пор Европе недостает воображения и лидерства. Может быть, теперь, когда Восточная Герма-1 ния находится на пути к экономическому подъему, немцы найдут время, деньги,интерес и воображение, чтобы стать заморскими китайцами Восточной Европы.

Бизнесмены обвиняют правительства в том, что они не дают отчетливых указаний, а правительства ссылаются на очевидный хаос и отсутствие системы управления в Центральной и Восточной Европе, но хаос и неуверенность в Восточной Европе не больше, чем в Китайской Народной Республике. В Азиатско-Тихоокеанском регионе руководство взяли на себя не правительства, а бизнесмены. Правительства, например, правительство Тайваня, часто сопротивлялись инвестициям в коммунистический Китай.

Но концепция Великого Европейского Союза все еще жива и не должна быть забыта. Подписан Маастрихтский договор, и внутренняя группа обещала ввести в 1999 г. общую валюту. В конечном счете они это сделают не столько потому, что этого хотят, а потому, что не сделать этого было бы слишком болезненно и для людей внутри зоны общей валюты, и для людей вне ее. Для приема в Сообщество страны должны удовлетворять требованиям конвергенции: это ряд условий, объявленных необходимыми для членства, например, дефициты и долги правительств не должны превышать определенной величины. Аутсайдеры, не удовлетворяющие этим требованиям, становятся «гражданами второго сорта», голодающими по капиталу, вынужденными платить более высокие проценты и подверженными атакам спекулянтов. Члены Сообщества должны при этом опасаться конкурентной девальвации со стороны этих аутсайдеров (13) (#ran_9437076584376841). Члены Союза теряют экспортные рынки в пользу аутсайдеров, прибегающих к девальвации.

В конце концовтри или четыре страны, голосовавшие за присоединение к Европейскому Союзу, в 1994 г. решили значительным большинством в него вступить. 26 марта 1995 г. семь европейских наций отменили контроль на границах между ними (14) (#ran_8954938650812071). Несмотря на все проблемы, Европейское сообщество движется вперед. Конечно, англичане остаются англичанами. Можно получить их голоса, затевая злобный «процесс против Европы», в котором Жан Монне, один из создателей Общего рынка после Второй мировой войны, изображается как «французский торговец бренди, превратившийся в международного бюрократа». Консервативное правительство Англии раскалывается по этому вопросу (15) (#ran_0172638590794386). Но в конце концов они согласятся, потому что у них нет выбора. Вне Европы у англичан нет экономического будущего.

Азиатско-Тихоокеанский регион выглядит лучше, если очень осторожно выбирать, куда вы смотрите, и не обращать внимания на такие места, как Филиппины, Лаос, Камбоджа, Вьетнам и Бирма. Некоторые части этого региона быстро растут. Но эти части представляют лишь 4% мирового ВВП, тогда как другая часть, Япония, представляет 16% мирового ВВП и сжимается. 1,8% годового спада в Японии полностью перевешивают 7% годового роста вне Японии. В результате в первой половине 90-х гг. экономика всего Азиатско-тихоокеанского региона (включая Японию) росла гораздо медленнее, чем экономика Соединенных Штатов (16) (#ran_3182701674365080).

В 1994 г. в Богоре (Индонезия) восемнадцать стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в том числе Соединенные Штаты, Канада и Австралия, обещали создать к 2020 г. зону свободной торговли под названием АПЭК – Азиатско-Тихооканское экономическое сотрудничество (АРЕС – Asia-Pacific Economic Cooperation). Что здесь в самом деле приковывает внимание первого встречного, это год – 2020. Когда политические деятели обещают сделать нечто в отдаленном будущем, но в настоящем ничего для этого не предпринимают, то они мошенничают (17) (#ran_5394510246342972). Сказать «2020» – это значит сказать, что в течение вашей и моей жизни там не будет зоны свободной торговли. Встретившись через год, лидеры тех же стран не могли даже договориться об основном расписании движения, ссылаясь на «различия в группе». Как прямо заявил один из участников, у них «не было консенсуса» (18) (#ran_2147573927395204).

В Азиатско-Тихоокеанском регионе попросту не существует основ для торгового блока. Подобно НАФТА, здесь ни у кого нет более широкой концепции политического объединения. Страны находятся на очень различных уровнях экономического развития, и им требуются (желательны) совсем разные торговые режимы. Богатые хотят свободной торговли услугами; бедные хотят таможенной защиты.

Включить в эту группу Америку – значит включить туда троянского коня. Америка не заинтересована в сплоченной торговой группе в Азии. У нее есть собственная НАФТА и слишком много европейских связей. Игра эта называется «разделяй и властвуй». Но Америку нельзя исключить, потому что, в отличие и от Европейского сообщества, и от НАФТА, в таком случае каждая страна региона не найдет в нем своего лучшего торгового партнера. Соединенные Штаты – крупнейший рынок для всех. Без доступа на этот рынок все они провалятся. Все они зажаты между американским рынком, который им нужен, и японскими займами, которых они хотят (19) (#ran_9648950237619272).

Европейскому Общему рынку повезло в том отношении, что он начался с трех стран приблизительно равного населения и не слишком отличавшихся по экономическому развитию (Германии, Франции и Италии), и притом с относительно небольшого числа стран. Ни одна из этих стран не могла доминировать. Консенсус был возможен. В НАФТА дело обстояло наоборот. В нем две из крупнейших в мире экономик соединялись с двумя гораздо меньшими экономиками, и всегда было ясно, кто будет принимать в этой организации большинство решений. С Канадой даже не консультировались, когда президент Буш пригласил Мексику вступить в НАФТА.

Каким же образом должны быть распределены права голоса в торговом блоке Азиатско-Тихоокеанского региона? В Тихоокеанском блоке есть одна страна, которая является экономическим гигантом, но военным пигмеем, – это Япония; как страна, она очень мало заинтересована в проблемах других стран мира, даже Азии. В регионе есть также страна, которая является популяционным гигантом и, вероятно, уже второй в мире военной державой, но с экономикой, все еще составляющей менее 7% японской, – это Китай. Как они разделят между собой право принимать решения? Кто будет первым, кто вторым? Далее, учитывая наличие этих двух гигантов, какие права голосования останутся другим странам? Эти другие страны все малы в экономическом, политическом и военном отношении, а также по своему населению. Взятые вместе, они не достигают ни численности населения или военной силы Китая, ни экономической мощи Японии. Если прибавить Соединенные Штаты, то распределение прав голоса становится совершенно невозможным. Пока нет реального ответа на такие вопросы, АТЭС следует рассматривать всего лишь как мираж. Цель этого предприятия – вызвать у граждан этих стран (также движущихся к регионализации) ощущение, будто нечто происходит, тогда как в самом деле этого нет.

Пять лет назад я написал мою предыдущую книгу,"Лицом к лицу: грядущая экономическая битва между Японией, Европой и Америкой. Сравнивая написанное в этой книге с происходящим сейчас, можно убедиться, что Япония выглядит теперь много слабее. В 1991 г. никто не поверил бы, что она может так застрять в экономическом спаде, чтобы не осталось никакой стратегии выхода из него, кроме времени и везения. Никто не поверил бы, что ее финансовые рынки рухнут и потеряют около трети своего богатства. Никто также не поверил бы, что ее политическая система может по существу развалиться от политических скандалов, сделав Японию неспособной формулировать общую, военную и экономическую политику. Однако надо заметить, что общество столь образованное, столь трудолюбивое и столь много инвестирующее, как японское, имеет еще важные долгосрочные предпосылки успеха.

Соединенные Штаты выглядят теперь сильнее, чем в начале этого десятилетия. Американские производители автомобилей и полупроводников снова занимают первое место на мировом рынке. Никто не мог бы предсказать, что они когда-нибудь смогут отнять у Японии и вернуть себе это первое место. Конкуренция и безжалостные сокращения принесли свои плоды. Система спустила с себя жир, но еще неясно, собираются ли американцы нарастить экономические мускулы на этот тощий костяк. Соединенные Штаты ничего не сделали, чтобы исправить свои низкие темпы сбережений и инвестиций. Можно даже сказать, что положение ухудшилось, так как правительство резко сократило инвестиции в образование, в инфраструктуру и в исследования. Оно также ничего не сделало, чтобы повысить образование тех, кто не учится в университетах. Для экономики первого мира массивная рабочая сила третьего мира – вряд ли самый прочный экономический фундамент.

Проблемы Европы – политические. Она может расколоться вследствие этнических конфликтов. Но, кажется, эти конфликты не угрожают ее региональной интеграции. Пожалуй, они даже усиливают ее, поскольку возникающие микространы все хотят присоединиться к большему экономическому союзу. Политические деятели должны проникнуться волей перестроить свои страны, чтобы сделать возможными темпы роста, создающие рабочие места и снижающие безработицу. В настоящее время они об этом говорят, но им придется это делать.

В конце моей книги «Лицом к лицу» я не утверждал, что Европа выиграет соревнование за первое место в индустриальном мире в двадцать первом столетии; но я настаивал, что она занимает позицию, позволяющую ей выиграть, что бы ни делали другие участники игры, – если только она правильно разыграет свою нынешнюю позицию на шахматной доске. Я по-прежнему полагаю, что это верно – если даже я останусь последним еврооптимистом на Земле.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ ГЛОБАЛЬНЫХ УГРОЗ

Глобальная экономика создает фундаментальный разрыв между национальными политическими учреждениями с их политикой, предназначенной контролировать экономические события, и международными экономическими силами, подлежащими контролю. Вместо мира, где экономические силы регулировались политикой национальных государств, глобальная экономика создает другой мир, где наднациональные геоэкономические силы диктуют экономическую политику национальным государствам. Эта интернационализация лишает национальные правительства многих традиционных рычагов экономического контроля.

Когда после Второй мировой войны американское правительство пыталось регулировать деноминированные в долларах ценные бумаги, чтобы лучше контролировать свою денежную массу, в Лондоне тотчас же развился рынок евродолларов. Долларовые ценные бумаги продавались не в Нью-Йорке, а в Лондоне, где американские власти не могли регулировать торговлю: она происходила не на американской, а на британской территории, а там действовало британское регулирование, применявшееся лишь к ценным бумагам, выраженным в фунтах. Английские власти могли бы распространить свое регулирование на долларовые ценные бумаги, но они в этом не были заинтересованы. Эти финансовые инструменты не затрагивали британской денежной политики, а их продажа приносила Лондону много рабочих мест. Английские власти также знали, что если бы Лондон попытался регулировать долларовые ценные бумаги, то торговля ими переместилась бы в какое-нибудь другое место.

Франкфурт должен был бы стать финансовой столицей Европы как финансовая столица сильнейшей экономики вЕвропе, но германские власти настаивали на регулировании финансовых операций, и эта настойчивость была второй составляющей в успехе Лондона, который в действительности и стал финансовой столицей Европы. Если бы не регулирующая политика Америки и Германии, Лондон остался бы лишь одной из региональных финансовых столиц Европы.

Позднее японское правительство пыталось запретить продажу некоторых современных финансовых инструментов многоцелевого назначения, зависевших от величины индекса Никкей в Токио. Врезультате эта торговля просто переместилась в Сингапур, оказывая точно то же действие на японский рынок акций, как если бы это делалось в Токио. Мир увидел драматическую иллюстрацию этого явления, когда один-единственный брокер банка Баринга в Сингапуре сумел сделать ставку на индекс Никкей в 29 миллиардов долларов и потерял 1,4 миллиарда, когда индекс не дал такого разброса в течение дня, как он ожидал.

Вследствие банковского краха 1932 года американское правительство провело законы, запретившие американским коммерческим банкам заниматься инвестиционной деятельностью. Правительство хотело предотвратить потери текущих и сберегательных счетов коммерческих вкладчиков в результате неудачных банковских инвестиций. В наши дни это попросту означает, что «Ситибэнк», второй по величине американский банк, предпринимает инвестиционные банковские операции из своих лондонских офисов, где они не подчиняются американскому регулированию. В результате Америка только потеряла рабочие места, ничего не выиграв в смысле уменьшения риска, поскольку деятельность «Ситибэнка» в Лондоне может разорить его так же легко, как и действия в Нью-Йорке.

Рассмотрим далее антитрестовские вопросы. Какое регулирование применяется, к кому и где? Компания «Ройал Датч Эр-лайнз» (KLM) получила разрешение купить контрольный пакет акций «Нортуэст Эрлайнз», и «Бритиш Эйр» может, если захочет, осуществив опцион, взять под контроль «Ю. С. Эйр», хотя ясно, что если бы эти две авиалинии были американскими, то по антитрестовским законам Соединенных Штатов им не было бы разрешено купить ни «Нортуэст Эрлайнз», ни «Ю. С. Эйр». С ними обращались иначе, потому что они были «иностранными».

Но у нас теперь мировой рынок воздушных путешествий, в котором понятие «иностранный» имеет для путешественника очень мало значения. Антитрестовские законы следовало бы изменить, чтобы они равным образом применялись ко всем. То, что это не сделано, приводит к абсурдному положению, когда американские воздушные линии дискриминируются на своих внутренних рынках своим собственным правительством. Но мир еще более сложен: эти фирмы с иностранными главными управлениями, изъятые из американских антитрестовских законов, могут иметь своими главными акционерами американцев.

Поскольку немецкая публика, по-видимому, опасалась, что биотехника может создать ужасного монстра вроде Франкенштейна, в Германии были разработаны дорогостоящие регулирующие правила в этой области; это просто привело к тому, что немецкие химические и фармацевтические компании проводят свои биотехнические исследования в Америке – в значительной степени в Бостоне. Немецкие рабочие места переместились, таким образом, в Америку, а когда начнется производство, то рабочие места также могут оказаться в Америке – а не в Германии.

Эпоха национального правительственного регулирования бизнеса попросту прошла. Деятельность перемещается туда, где она не регулируется, и часто это перемещение может происходить без какого-либо физического движения. Страховая и финансовая деятельность электронным путем выполняется на Бермудских или Багамских островах, хотя почти все осуществляющие эту деятельность продолжают сидеть в своих офисах в Нью-Йорке или Лондоне.

Европа очень старалась защитить рабочих от увольнений в случае экономических спадов и сокращений, сделав увольнение существующих рабочих длительной и очень дорогой операцией. Удалось сделать увольнение рабочих настолько дорогим, что лишь немногие фирмы решаются на требуемые расходы, но это же регулирование привело к такой европейской экономике, где никто нехочет нанимать новых рабочих, чтобы не нести потерь при их увольнении, когда произойдет следующий спад. Европейские фирмы перевели свою экспансию в другие части света, где не так дорого нанимать и увольнять людей. «Мерседес-Бенц» и БМВ не случайно переместились в Алабаму и Южную Каролину – это те места в Америке, где меньше всего государственного регулирования и где ниже всего социальные расходы. В Европе число рабочих мест застыло на месте, и с течением времени безработица станет еще выше, чем она была бы, если бы фирмы могли свободно нанимать и увольнять.

Помня бедствия от бесконтрольных потоков капитала перед войной, после Второй мировой войны все правительства, кроме Соединенных Штатов, ввели контроль над потоками капиталов в свою страну и из нее.Многие из этих видов контроля сохранялись даже до 70-х гг. Контроль этот был возможен, так как, например, итальянец, пожелавший нелегально перевезти деньги в Швейцарию, должен был положить эти деньги в свой рюкзак и перейти через Альпы. Но трудно представить себе, как можно осуществлять контроль над капиталом при наличии технологий и финансовых учреждений, позволяющих перемещать деньги с помощью персонального компьютера. Можно издавать законы, но их нельзя проводить в жизнь.

Поскольку при капитализмефинансовая деятельность естественным образом мигрирует в те места, где меньше всего регулирования и где ниже всего социальные расходы, национальные правительства конкурируют теперь друг с другом за экономическую деятельность, что весьма напоминает американские штаты, конкурирующие между собой, убеждая фирмы расположить свой бизнес в их штате. Если в глобальной экономике некоторая страна сохраняет высокие налоги и расходы, как, например, Швеция, то бизнес попросту перемещается в общества с низкими налогами и расходами, например, страны Восточной Азии, чтобы избежать налогов. Швеция же остается без налоговых поступлений, необходимых для финансирования желательного для ее избирателей уровня обслуживания.

Правительственные расходы на программы, выгодные для бизнеса, такие, как финансирование образования или инфраструктуры, все еще можно защищать, поскольку фирмы получают от них льготы, которые могут превосходить связанные с ними затраты. Но потребительские льготы, поступающие прямо к гражданам, становится все труднее финансировать, облагая налогами бизнес. Размещая свои предприятия в Америке, «Мерседес» и БМВ снижают свои платежи для финансирования германской государственной системы пенсионного обслуживания.

Европейское сообщество пытается теперь гармонизировать свои правила регулирования, налоги и социальные расходы, чтобы фирмы не принимали свои решения о расположении предприятий внутри Европейского сообщества в зависимости от регулирования или налогов. Но гармонизация налогов несет с собой неявную гармонизацию уровней расходов, поскольку общее налогообложение должно быть в принципе сходно. Постановления Маастрихтского договора о создании общей валюты усиливают это давление, требуя единообразия государственных бюджетов и долговой политики. В конечном счете национальные правительства должны в значительной степени потерять свою власть.

В глобальном рынке все давления направлены в сторону гармонизации вниз – наподобие того, как американские штаты конкурируют, побуждая фирмы размещать предприятия подих юрисдикцией посредством специальных налоговых льгот. Государства с правовым режимом, поощряющим низкие налоги, и слабым регулированием не испытывают давления в сторону изменений; напротив, государства с сильным регулированием и высокими налогами находятся под значительным давлением, заставляющим их меняться.

Мировое регулирование не готово еще заменить национальное регулирование. Нет согласия в том, кто должен регулировать, что должно регулироваться и каким образом должно производиться регулирование. О чем бы ни были соглашения, они имели бы мало смысла, потому что у кого-нибудь всегда могло бы возникнуть побуждение не принять этих согласованных способов регулирования. Если этот кто-нибудь не согласен, то соответствующий вид экономической деятельности просто переместится в его юрисдикцию и увеличит его экономический успех. Можно на теоретическом уровне признавать, что определенное регулирование помогло бы мировой экономике, но не принимать или не применять ее в своей юрисдикции, повышая тем самым доходы собственных граждан.

В наши дни многие будут утверждать, что международное давление в сторону ослабления регулирования и снижения налогов – это хорошее давление, а не плохое. Но не мешает помнить, что нынешняя система регулирования бизнеса большей частью возникла из двух явлений реального мира – эпохи «баронов-разбойников» второй половины девятнадцатого века и финансовых крахов эпохи «великой депрессии» 20-х и 30-х гг. Те, кто жил в те времена, видели нечто, что нужно было регулировать. Без регулирования мы тоже можем, пожалуй, увидеть нечто, что нужно регулировать.

Но эпоха национального экономического регулирования кончается, а эпоха глобального экономического регулирования еще не пришла. По крайней мере в течение какого-то времени капитализм подвергнется испытанию в условиях намного меньшего государственного регулирования.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ПЕРЕД ЛИЦОМ ГЛОБАЛЬНЫХ УГРОЗ

С прибавлением к капитализму второго мира и после того, как значительная часть третьего мира решила участвовать в глобальной капиталистической игре, глобальная экономика стала и больше, и реальнее, чем когда-либо раньше, но для руководства этой экономикой нет никакой системы правил. Существующая система торговли – система ГАТТ – Бреттон-Вудс – была спроектирована для однополярного мира, какой был сразу же после Второй мировой войны, а не для нынешнего многополярного мира. Она должна быть пересмотрена в свете новых многополярных реальностей, включая региональные торговые

Сердцевину системы ГАТТ – Бреттон-Вудс составляет принцип так называемой НБН – наиболее благоприятствуемой нации. НБН означает, что каждая страна должна предоставить всем без исключения странам наилучшие условия, какие она предоставляет своему наиболее благоприятствуемому торговому партнеру -своей НБН. Но этого как раз никто не хочет делать. Германия не предоставляет Соединенным Штатам тех же условий, какие она предоставляет Франции. Франция входит в европейский Общий рынок, а Соединенные Штаты не входят. Соединенные Штаты не предоставляют Бразилии тех же условий, какие они предоставляют Мексике. Мексика входит в НАФТА, а Бразилия не входит. Клуб еще существует, но у клуба нет больше установленных принципов, говорящих ему, что надо делать.

С точки зрения легализма можно утверждать, что первоначальные правила ГАТТ, вероятно, допускают европейский Общий рынок, но не НАФТА. В этом договоре есть статья, разрешающая таможенные союзы, если конечной целью этих таможенных союзов является политическая интеграция. В этой перспективе европейский Общий рынок выглядит легальным, поскольку по крайней мере некоторые из его участников говорят о создании единой страны и они подписали договор о создании единой валюты. Но НАФТА ни в каком смысле не является легальной. Это просто зона свободной торговли, без каких-либо, -даже самых туманных, планов эвентуального политического объединения. Но даже если европейский Общий рынок легален с точки зрения этих правил, то он разрушает эти правила, поскольку сам он является столь большим исключением из НБН.

Система ГАТТ – Бреттон-Вудс также и в экономическом смысле подошла к концу. Почти десять лет ушло на переговоры последнего, уругвайского раунда, подписанного в Марракеше в 1994 г.; но если разобраться в том, о чем там договорились, то подписанный документ по существу пуст. Коммюнике для печати говорят о снижении тарифов на промышленные товары почти на 40%, но за этой статистикой стоит уменьшение с 4,7 до 3%. Различие между двумя столь малыми числами не составляет разницы для мировой торговли (21) (#ran_5407619231826784). Всемирный банк,МВФ и ГАТТ предсказывают, что соглашения, достигнутые в Женеве, поднимут мировой ВВП на 140 миллиардов долларов, то есть до 274 миллиардов долларов в 2002 г. (22) (#ran_3580901791435408). Это выглядит внушительно, пока не спрашивают, каков знаменатель. Мировой ВВП составляет около 30 000 миллиардов долларов. Даже максимальный прирост в 274 миллиарда, разложенный на девять лет, означает возрастание мирового ВВП несколько меньше, чем на один процент. Этот выигрыш столь мал, что помещается в пределах ошибки округления – никто никогда не узнает, действительно ли он был.

Приятно или даже важно, что правительства мира смогли поставить свои подписи на куске бумаги, но на этом куске бумаги ничего нет. Снижение тарифов и уменьшение квот (чем занимаются раунды торговых переговоров) попросту дошли до точки, когда прибыли начали убывать. Осталось уже немного квот и тарифов, которые можно сократить. Между тем есть масса реальных дел, ждущих решения. Надо выработать новую систему торговых правил, регулирующих поведение региональных блоков.Что им дозволено делать друг с другом и что не дозволено? Но непонятно, каким образом эти правила могут быть написаны и приводиться в действие. Кто будет управлять системой в многополярном мире без доминирующего экономического фокуса? Кто будет гарантом денежного рынка – какой заимодавец остановит финансовую панику и бегство капиталов

и тем самым не допустит крушения системы? Кто создаст открытые, легко доступные рынки странам, желающим развиваться?

Если оставшийся третий мир или второй мир будет развиваться, используя рыночные стратегии, то оставшийся богатый мир должен будет расширить свой импорт. Но почему они вдруг захотят это делать? Франция – четвертая по величине экономика в мире, но в ее импорте из третьего мира первое место занимают бананы. Она не покупает таких фабричных изделий третьего мира, как ткани. Япония также заперта для промышленных изделий третьего мира, как и для американских. Соединенные Штаты, имеющие теперь лишь 23% мирового ВВП, не могут больше быть экспортным рынком для всех желающих развиваться. Если же нынешние бедные должны стать богатыми, торгуя друг с другом (то есть продавая свои продукты другим бедным), то они разбогатеют очень не скоро – если это им удастся вообще.

В развитом мире центральное место займет проблема защиты культуры. Американская печать нередко насмехается над усилиями французов защитить французскую культуру – исключением английских слов из французского языка, борьбой за ограничение импорта американских фильмов и телевизионных программ и попытками остановить распространение сети «Интернет» как электронного орудия английского языка. Можно выставить на смех что угодно. Но единственная действительно смешная сторона французской аргументации состоит в том, что Франция – четвертая страна в мире по своему экономическому значению и обладает уникальной культурой, уходящей в глубь столетий, которой ни в каком серьезном смысле не угрожает культура англосаксонских средств массовой информации. Малые страны, желающие сохранить свое культурное наследие, могут быть в самом деле серьезно озабочены. Можно справедливо утверждать, что зашита собственной культуры есть вопрос жизни и смерти для человеческих обществ (23) (#ran_5197082135636767). Этот вопрос был драматически поставлен Жаком Делором, в то время возглавлявшим европейский Общий рынок: "Я хотел бы просто спросить моих американских друзей: «Имеем ли мы право существовать? Имеем ли мы право сохранить наши традиции, наше наследие, наши языки?… Входит ли в защиту свободы усилие каждой страны использовать аудиовизуальную сферу, чтобы обеспечить защиту своей индивидуальности?» (24) (#ran_1814856979134950).

Но нелегко провести границу между экономикой и культурой. Восемьдесят процентов фильмов, показываемых в Европе, – американские фильмы; но только один процент фильмов, показываемых в Америке, – европейскиефильмы (25) (#ran_7904384063151752). В течение десятилетия французский рынок для французских фильмов сократился вдвое, и в 1994 г. все пять самых популярных фильмов, шедших во Франции, были американские (26) (#ran_3097584129654610). Несомненно, это культурное вторжение. Фильмы относятся к культуре, но именно они, а не самолеты, составляют важнейший американский экспортный продукт. Индустрия, развивающаяся на пересечении телевидения, телефонов, компьютеров и визуальных искусств, – это самая быстрорастущая индустрия в мире. Поскольку дело касается важнейшей для Америки экспортной индустрии и важнейшего в мире рынка, каким является Европа, Соединенные Штаты не могут позволить себе ограничиться 40 процентами европейского рынка, как это предлагает Франция. Если бы Америка согласилась на такое правило для Европы, то очень скоро каждая страна в мире завела бы подобное правило, и была бы разрушена крупнейшая в Америке индустрия. В конечном счете европейцы не приняли принудительного 40-процентного правила, но согласились разрешить отдельным странам ограничивать иностранные программы, если они этого пожелают.

Если такие аргументы законны, то их можно использовать для защиты едва ли не всего на свете. Например, американцы могли бы сказать, что автомобиль – это часть их национальной культуры (что вполне справедливо), и на этом культурном основании требовать недопущения японских и европейских автомобилей. Что такое профессиональный спорт – это культура или экономика? Во время матчей на Кубок мира, проходивших в Соединенных Штатах в 1994 г., я задал этот вопрос мистеру Бенгеману, министру промышленности европейского Общего рынка. Он утверждал, что футбол – это культура; но его помощник сказал, что футбол – это экономика. Истина в том, что он – то и другое, причем невозможно провести границу. Изобилие и электроника превратили культуру в крупнейший бизнес из всех.

Как бы ни провести границы и что бы ни захотели делать малые страны, по-видимому, уже невозможно ограничить импорт глобальной электронной культуры, в которой мы все живем: возврата к такому прошлому нет.Спутники и дешевые спутниковые тарелки находятся вне контроля правительств, и непонятно, как французское правительство могло бы помешать французам смотреть какие-нибудь программы, если им нравится их смотреть. Разве что оно занялось бы электронным глушением передач, чтобы таким образом помешать импортным программам проникнуть во Францию, как это делали в Советском Союзе во время «холодной войны», но одно уже упоминание об этой возможности свидетельствует об абсурдности таких затей.