Помни войну. Русская доля

Но перелом происходит медленнее нарастающей угрозы. Летом 1940 года немецкий самолёт приземлился на Красной площади в Москве; в приступе страшной ярости Сталин

приказал расстрелять всё руководство ПВО во главе с Долгих…

За противодействие внедрению штурмовиков Ил-2 и провал в организации переучивания лётного состава на новую технику репрессирован Главком ВВС А. Локтионов…

На командно-штабной игре 1940 года в наркомате обороны обнаружилась несостоятельность только что назначенного начальником Генерального штаба К. Мерецкого, его пришлось заменить Г. Жуковым – и тоже не лучшее назначение, выдающийся полководец был посредственным штабистом…

Мог ли Сталин в этих условиях ожидать особо благоприятного начала войны?

Тем более, что в 1940—41 годах мы, скорее, даже переоценивали качество германских вооружённых сил. Так:

– танковое ведомство исходило из наличия в германской армии толстобронных танков с 80-100-миллиметровой бронёй и 75-100-миллиметровой пушкой, которые появились только в 1943 году;

– авиационное исходило из предположения, что люфтваффе к лету 1941 года будут оснащены самолётами со скоростью 650—700 км в час вместо серийной 570 км в час; по этому случаю произошёл конфликт между руководителем советской авиационной делегации в Берлине генералом Гусевым и генерал-инспектором люфтваффе Удетом, когда Гусев обвинил последнего, что тот, показав Ме-109Е со скоростью 570 км, скрывает от него новые машины. Вспыхнувший немецкий генерал заявил, что он как офицер отвечает за свои слова и других машин у него нет – и сказал правду!

– артиллеристы, исходя из прогнозов коллег, требовали 57 и 100 мм противотанковых орудий, в которых не было нужды до 1943—44 годов и учились поражать цели, движущиеся со скоростью 70—80 км в час, в то время как всю войну немецкие бронемашины пропыхтели на 40—50 км;

– общевойсковые командиры ожидали высокой культуры огневого взаимодействия немецких войск на поле боя, основываясь на традициях 1 мировой войны, заветах И. Брухмюллера и теоретических трудах генерала Бернгарди. И насколько изумлён был В. И. Чуйков, когда, впервые подъезжая к линии фронта, он увидел, как немецкая артиллерия вяло разбрасывает снаряды в узкой полосе, что означало у неё «артиллерийское наступление».

Мог ли беспощадный реалист и прагматик пройти мимо совокупности всех этих свидетельств? Не должен ли он был искать запасного варианта мажорному рефрену «Если завтра война, если завтра в поход, если чёрная туча нагрянет…»?

Само непонятное современникам сталинское неприятие начала войны 22 июня, ведь директива 21-го уже была спущена в войска, свидетельствует не о разбросе мнений и колебании, а об его уверенности в худшем исходе развития событий. Это было восстание волевого темперамента против безотрадных выводов ума. Оно не могло продолжаться долго!

* * * * Какая ценностная ориентация, в конечном итоге, определяла исход борьбы летом 1941 года?

Всякая война в той её части, что касается только средств насилия достижения общеполитической цели, решает в раздельности или одновременно 3 задачи:

– уничтожение (поражение) вооружённых сил неприятеля;

– захват его территории как исключение её ресурсов из борьбы;

– уничтожение (подрыв) военно-экономического потенциала.

Начиная войну, главной целью своих действий вермахт ставил уничтожение вооружённых сил СССР, т.е. регулярной армии и флота, достижение двух других полагалось следствием первой, при этом третья задача практически не рассматривалась, подразумевалось, что захват территории означает и овладение её военно-экономическим потенциалом – это вполне оправдалось на Западе. Более того специальные удары авиацией по экономическим центрам разбитого противника воспринимались как вредные самим себе – ведь это всё равно достанется победителю. Мероприятия по уничтожению военно-экономического потенциала врага теоретически признавались только в той мере, насколько возникала перспектива длительной войны, которая заранее объявлялась исключённой, пока борьба имеет континентальный характер и не касается США.

Поэтому в первые часы войны германское командование находилось в крайней тревоге – не начнут ли русские быстрый отвод войск из пограничья, выводя из-под удара вермахта. И с каким облегчением, даже ликованием оно восприняло массовые контрудары советских войск во второй половине дня 22 июня и всю неделю до 28 июня. Всё шло даже лучше задуманного! Бросаемые в бой чьей-то окаменевшей волей, русские не уходили – атаковали под Шяуляем, Белостоком, Брестом, Кальварией, Ровно, Луцком, Ковелем, Владимиром-Волынским, Перемышлем, в яростном порыве вклинивались в расположение немецких войск, всё более и более охватываемые железными клещами танковых клиньев. Это была захватывающая война – опасная и в то же время победоносно-упоительная!

Враг был силён, поражал обилием техники – но всё происходило в соответствии с канонами классической военной науки Клаузевица-Шлиффена! Уже в конце второй недели войны начальник штаба сухопутных войск генерал Г. Гальдер записал в служебный дневник фразу о том, что Франция была разбита за 40 дней, крушения России следует ожидать в ещё более короткие сроки!

Что стояло за отчаянными контрударами обречённых соединений и корпусов Хацкелевича, Микушева, Пуганова, Петровского, Карпезо, с чем сопоставлялась поголовная гибель кавалерийских дивизий, бросавшихся в сабельные атаки на танки под Белостоком?

Сразу отпадает предположение о тщетных попытках предотвратить глубокое вторжение, сохранить территорию. Если боевые действия первых 2—3 дней определялись «наступательным» содержанием чрезвычайных пакетов Генштаба довоенного времени, вскрытых по тревоге, то 25 июня объявленная директива о создании государственной зоны обороны по линии Западной Двины – Днепра – Синюха их отменяет, признавая всю территорию западнее её потенциально потерянной!

Наряду с этим указанные уже обстоятельства отвергают предположение об особой заботе о сохранении кадровой армии мирного времени. Директива 25 июня означала признание поражения армии в приграничном сражении, и если чисто военная сторона событий признавалась главной (а какая ещё могла быть в войне?), следовало бы одновременно отдать в войска директиву на быстрый выход из-под удара отходом в восточном направлении, ускорив вдвое темп отступления и приступив к порче дорог, мостов, переправ. Полная моторизация «в европейском варианте» привязывала немецкую армию к дорогам и делала её особо чувствительной к такого рода действиям, которые не требуют больших сил и времени.

Налицо совершенно обратная картина: армия может быстро отступить – её заставляют контратаковать, держась определённых районов; она может спастись – её убивают! Показательна в этом отношении трагическая судьба командующего 4-й армии Западного фронта генерала Климовских, в военном отношении совершившего подвиг доблести. В течение 4 недель находясь на острие удара южного крыла группы армий «Центр», вновь и вновь собирая и смыкая разрубаемые танковыми клиньями вермахта части армии, он противостоял 2 Танковой группе Гудериана и 4 армии Клюге, ни разу не допустил окружения и не выпустил Гудериана на оперативный простор в восточном направлении, что было выдающимся достижением, поучительным примером активной обороны с жертвой территории – но расстрелянного потому, что он ОТСТУПАЛ, в то время как его товарищи Болдин, Голубев, Курочкин, Курасов смело, но с военной точки зрения малопродуктивно атаковали, попадали в окружение, быстро теряли войска, но служили невозбранно!

Что было такое в воюющей стране, что Сталин на какое-то время поставил выше судьбы Действующей Армии?

25 июня войска не получили директиву на выход из-под удара – днём ранее, 24 июня, без особого шума был создан неброский Совет по эвакуации (председатель Шверник, заместитель Косыгин).

Какие-то странные аберрации начинаются, стоит только приблизиться к этому Совету:

– «очевидцы утверждают», что Сталин в первые дни войны выражал неоправданный оптимизм в отношении скорого перелома в ходе боевых действий – но этот Совет «объявлен» 24-го, т.е. «решён» 23-го, т.е. не позднее первых 48 часов (!) войны;

– «очевидцы утверждают», что Сталин в первые дни войны был подавлен, мало занимался делами – и прямо-таки гигантское мгновенное развёртывание деятельности этого Коми… простите! Совета, разом поднявшего промышленность 7 республик, 60 областей, и без сучка, без задоринки – и без единого вопроса!

Всесильные Органы, Госплан, Госснаб, ВоСо, дюжина наркоматов первого ранга в безусловной субординации и перед кем? – «советом», да ещё каким-то «не-важным». Кто такой Шверник? Вы знаете Шверника? Профсоюзник, Секретарь ВЦСПС! А Косыгин? Кто такой Косыгин? Нарком текстильной промышленности! Даже наркомат водного транспорта более известен как «расстрельное место» по обычаю посылать на него сброшенных первых лиц! И вдруг перед ними склонились Вознесенский, Берия, Каганович, Жданов, Хрущёв?!

Да полноте, проснитесь! «По когтям узнаю льва!» – воскликнул бы Лейбниц. Кто, кроме И. Сталина воплощённого во всесильной ВКП (б), самой эффективной структуре управления и властвования, известной истории, мог осуществить эту работу, неслыханную трудность и грандиозные последствия которой нам уже очевидны? Чья капитан-исправничья фуражка могла развязать любое препятствие, ссадить любую амбицию, запрячь в одну телегу лебедя, рака и щуку? – даже если её принесёт А.Н.Косыгин…

И кто, кроме этого профессионального революционера-конспиратора, мог так её затенить, что ни союзники, ни враги, ни мы, живущие 6 десятилетий спустя, и зная её весомость, никак не можем определить её ранга среди других решаемых им в 1941 году задач – так, важная среди важных…

Сама последовательность принятия решений – 24-го об эвакуации и 25-го о стратегической обороне – говорит о том, что Сталин считал самым важным в условиях крайне неблагоприятного начала войны сохранить военно-экономический потенциал, по условиям 30-х годов на 80% развёрнутый западнее Волги, предварительные работы по перемещению которого уже начались с 1939 года под удобно-непонятной вывеской «строительство заводов-дублёров». Создание Совета по эвакуации означало, что уже не позднее утра 23-го, а скорее всего во второй половине 22-го И. Сталин пришёл к выводу о поражении армии в приграничном сражении – может быть, считал начальную неудачу в 1941 году неизбежной, хотя и крайне тяжело с ней мирился, и оттягивал принятие окончательного решения…

Где-то в сумеречные часы с вечера 22-го до утра 24-го перед ним встала во всей жестокости дилемма Кутузова в новой форме – что важнее для судьбы страны, сохранение кадровой армии мирного времени, попавшей под неотразимый удар, или спасение военной промышленности, в массе своей оказавшейся в полосе вторжения?

Итоги войны, судьба СССР, судьба каждой страны в нём, судьба мира в конечном счёте зависела от правильности его выбора:

– бросить промышленность и быстрым отводом вглубь страны спасти 4,7-миллионную армию мирного времени как основу развёртывания массовых вооружённых сил… вот только с чем они пойдут в бой через 5—6 месяцев, когда начнут иссякать мобилизационные запасы;

– или, пожертвовав кадровой армией, эвакуировать промышленность и, опираясь на имеющийся в стране 20—25 миллионный призывной контингент, воссоздать её заново… но не станет ли гибель кадровых частей падением плотины, после которого ревущая стихия поглотит всё? Как предотвратить эту угрозу?

24 июня видимая часть решения отлилась в директиву о создании Совета по эвакуации – Сталин решил дилемму в пользу промышленности! Кадровая армия должна была пожертвовать собой… но не до последнего солдата!

В том огромном манёвре военным потенциалом через пространство и время, типологически отчасти совпадающим с манёвром территорией в 1812 году, кадровая армия играла не главную и исключительную, а соединённую в общей симфонии мелодию:

– она не давала противнику быстро продвигаться в глубь страны к военно-промышленным центрам;

– притягивала на себя удары авиации, в том числе и дальнебомбардировочной, снимая их с магистралей, промплощадок, погрузочных эстакад;

– истекая кровью, сохраняла в себе резерв последнего срока, к декабрю сократившийся до 40 дальневосточных дивизий;

– служила приманкой, тешила генеральско-прусскую спесь числом пленных, номерами уничтоженных корпусов и дивизий, ливнем «Железных крестов», фанфарами Берлинского радио, за серебряными разливами которых не слышен был нарастающий рокот

поднимающихся с места сотен заводов!

Именно армия оплатила своей кровью перенос сквозь пространство 1523 заводов и 10 миллионов человек персонала – но цена эта оказалась страшной: 4 миллиона 200 тысяч бойцов и командиров!

Была ли возможность избежать таких жертв? Простой расчёт показывает, что для вывода войск Западного и Юго-Западного направлений из-под удара вермахта надо было осуществить стратегическое отступление со средней скоростью 25—30 км. в сутки вместо 12—15 км. реальных, т.е. вступление германских войск в промышленные центры Юга началось бы на 25—30 дней раньше. Что это значит, говорит пример Криворожья, вступление противника в которое началось в середине августа. Даже при крайнем напряжении сил удалось вывезти к этому сроку только оборудование авиамоторных заводов и Днепровского алюминиевого комбината, при этом последние эшелоны уходили, когда немецкие танки вступали в промзоны. Дефицит времени был настолько жесток, что пришлось оставить оборудование артиллерийских заводов, без которых, в крайности, можно было обойтись. Не успели даже уничтожить техдокументацию, по которой немцы в 1942 году наладили производство очень ценимого ими 120-миллиметрового миномёта Шевырина. Что бы мы вывезли, если бы немцы вступили на месяц раньше?

Картину развития событий при «армейском приоритете» являет такой факт: «отпущенные на свободу» советские войска так быстро оставили г. Изюм, что немцы 2 дня не занимали его; за это время партийно-советскому аппарату Совета по Эвакуации удалось вывезти единственное в СССР производство оптического стекла… Кроме прочего, этот пример ещё раз показывает, что технически армия в 1941 году могла уйти из-под удара. Да и в 1942 году в стратегическом отступлении, при той же степени моторизации, она ни разу не дала окружить себя; темп немецкого наступления 1942 года от Харькова до Кавказа был приблизительно равен лету 1941 года.

Наконец, остается сказать, когда И. Сталин изменил это распределение рангов своих задач Верховного Главнокомандующего: в октябре 1941 года, позвонив Г.К.Жукову на КП Западного фронта, он спросил, есть ли возможность удержать Москву, не предваряя ответа встречным требованием, как то было в случае Могилева, Смоленска, Брянска, Киева, Харькова, Тихвина, Ростова-на-Дону, т.е. поставив военный приоритет на независимое от других обстоятельств место, освободив его от обусловленности спасения военно-промышленного потенциала, который уже переместился за Волгу – Первая великая задача войны была решена, Армия теперь становилась Главной, но не Единственной.