Изгой

Нет, мы не против борьбы как таковой. Но мы пока что не видим, как можно делать, чтобы борьба была результативной, продолжительной и хоть сколько-нибудь перспективной.

Почему же мы развлекаемся по выходным детскими шалостями, если не хотим этого делать?

Да потому что Ленка – искусный манипулятор.

Первую бредовую идею из серии «поехать на проспект Махмудова и наказать злого москвоздюка Аббасова за распространяемые в Сети антирусские лозунги» мы стоически игнорировали.

– Долго думала? Хочешь наказывать – делай это сама.

– Да не вопрос! Лучше уж самой, чем с такими тюфяками...

Ленка взяла камеру, положила в багажник биту и – что бы вы думали? В самом деле уехала одна!

Мы полагали, что она встанет где-нибудь за поворотом, с полчаса будет дуться и умеренно истерить, а потом вернется и на этом все закончится.

Час прошел – нет.

Телефон молчит.

Два прошло – нету...

Ленки не было пять часов. На звонки она не отвечала – мы все извелись, не знали, что делать, где ее искать, к чему готовиться... Это была настоящая пытка. А мы ведь сами сказали ей: делай это сама...

Через пять часов Ленка вернулась. Окровавленная, избитая, но вместе с тем излучающая какое-то странное, можно сказать, сумасшедшее торжество. Зеркала на машине отсутствовали, лобовое стекло – в паутине трещин.

– Пошла мыться, – умиротворенно бросила нам Ленка, ковыляя в летний душ (а другого у нас тут нет). – Гляньте, как там записалось...

Взяли камеру – тоже в крови, посмотрели запись.

Кино получилось из рук вон: камера, судя по всему, лежала на капоте, довольно далеко от места событий, но можно было рассмотреть, как Ленка азартно лупит битой троих джигитов.

Потом джигиты, оправившись от внезапного нападения, лупили Ленку, она удирала от них, на моменте хватания камеры с багажника слегка замешкалась – как же, рабочий инструмент, своего рода тотем для репортера, – в результате чего и нахватала плюх, пока садилась в машину да трогалась с места.

Чудо, вообще, что удалось вырваться – судя по воплям, джигиты к тому моменту окончательно озверели.

Повезло.

Бог спас идиотку, не дал сгинуть по глупости великой – и нас заодно уберег от вечного гнета запоздалого раскаяния.

Спасибо, Господи!

В следующий раз все было гораздо проще.

Ленка взяла камеру, мимоходом объявила:

– Я – на мероприятие. Вы со мной или как?

... и преспокойно пошла к машине.

Села, завела, тронулась с места.

Пришлось бежать, на ходу запрыгивать в машину и сквозь зубы ехать вместе с Ленкой на «мероприятие».

С тех пор так и повелось: хочешь не хочешь, никто нас не спрашивает, мы вынуждены соучаствовать. А поскольку Федя привык все держать под контролем, приходится вникать во все детали и планировать эти самые «мероприятия».

Ну что, вы продолжаете считать нас подкаблучниками? Если да – это, конечно, ваше право, но в таком случае я уверен, что вы никогда не жили рядом с такой особой, как Ленка.

Я сам, когда раньше читал книги и смотрел кино, тематически совпадающее с нашей ситуацией, всегда думал, что женщина-босс (бандерша, глава мафии, в общем, женщина, которая рулит мужиками) – это нонсенс и художественный вымысел.

Теперь я убедился на своем опыте, что при наличии некоторых условий это возможно.

Во-первых, это должна быть женщина самого сильного и авторитетного мужчины в банде. Во-вторых, она сама должна гореть, как пламя, зажигая других. В-третьих, у всех мужчин банды должно быть щемящее чувство вины: за то, что с ней случилась какая-то жуткая трагедия, которую они, сильные самцы, по каким-то причинам не сумели предотвратить.

Тогда – да, она может ими управлять.

А если она еще местами и неглупая – вообще, образно выражаясь, может вить из них веревки.

Потому что любой отказ от акции (ну не хотели ведь мы трогать тех хлопкоробов – сто лет они нам не уперлись!) может быть интерпретирован как предательство главного дела всей жизни.

Почему я не хотел говорить об этом при Феде?

Потому что мы с ним неоднократно обсуждали этот вопрос вне Ленки – втихаря, на завалинке, и пришли к выводу, что он реально тупиковый.

Ленку надо лечить.

По-хорошему, ей бы сейчас лежать в какой-нибудь приличной клинике, у толкового профессора, а не раскатывать по «мероприятиям», выжигая все вокруг себя ярким пламенем всепобеждающей ненависти.

Мы пробовали говорить с ней об этом (я говорил, а Федя, как водится, солидарно мычал) – и до сих пор жалеем, что нас посетила такая идиотская идея.

Нет, привычного уже истерического припадка не было – но Ленка после той беседы надолго впала в глухой депрессняк и целую неделю с нами не разговаривала.

Федя спал у нас в комнате.

Было тесно.

С тех пор Федя старательно избегает любых разговоров о природе Ленкиного расстройства. Это неразрешимая проблема, ничего, кроме боли, упоминание о ней в Фединой душе не вызывает – а я не садист. Поэтому, по негласной договоренности, мы эту тему не трогаем.

Между тем, предмет темы самопроизвольно не улетучился и не сошел на нет. Он, этот предмет, насколько я могу судить, медленно, но уверенно прогрессирует.

Заметил, что Ленка, в последнее время, когда пребывает в состоянии задумчивости, тихонько напевает один известный русский романс.

Все мы этот романс слышали, он живет в нашем быту с незапамятных времен, и любой может напеть его мелодию. Но если попросить припомнить слова, многим на ум приходит только одна строчка:

Как хороши, как свежи были розы...

Я сначала не обратил внимания: мелодия очень привычная, можно сказать – обиходная, а в слова, подобно многим, никогда и не вслушивался. Романс вообще область женских предпочтений, мужчины, как правило, к этому слезоточивому жанру равнодушны.

А тут вдруг я подслушал спетый Ленкой последний куплет – и меня невольно бросило в дрожь.