Блокпост

Птицей взлетев на свой этаж, психотерапевт с ужасом обнаружил, что супружницу его прямо на площадке чрезвычайно активно имеет в позиции №12 (см. учебник «Кама Сутры» для подготовительного отделения Набережночелнинской школы сутенеров, стр. 217) один из соседских даунов, при этом громогласно мыча и пуская слюни. Двое других даунов, почти так же громогласно мыча и радостно гыкая, исступленно мастурбировали, максимально приблизив огромные головы к сопрягающимся гениталиям коитусующихся – дабы в подробностях запечатлеть процесс и не упустить чего-нибудь особенно важного.

Приложив титанические усилия, Пульману удалось порушить позицию №12 и загнать выпавших из-под контроля даунов обратно в их берлогу. Сграбастав Сильву в охапку, Адольф Мирзоевич ввалился к себе домой и начал отчитывать ничего не понявшую маман, в процессе чего супружница вдруг напала на него и, дико вопя, пожелала тут же совокупиться как придется. Укротить сексапильную барышню Пульман сумел с огромным трудом – для этого пришлось четырежды хлобыстнуть милашку по репе электровафельницей, которая, будучи явно не предназначена для подобных операций, немедля сломалась.

Связав горемыку бельевой веревкой, Пульман немного поразмышлял и, тяжко вздохнув, вызвал бригаду скорой психиатрической помощи. И самолично препроводил Сильву обратно в Приютное.

В ходе обследования выяснилось, что у горячо любящей супруги психотерапевта наличествует вызванный опухолью мозга явно выраженный синдром гиперсексуальности, весьма часто встречающийся в рабоче-крестьянской среде и в просторечии именуемый не иначе как «бешенство матки». Возмущенный Пульман, будучи прекрасно осведомлен, чем может быть вызвано столь специфическое заболевание, быстро провел расследование в кругу своей компетенции и выяснил первопричину. Виновником оказался дурдомовский сантехник Панкрат – здоровенный недоразвитый мужлан из числа бывших пациентов клиники, обладавший звериной силой и огромным детородным органом. Панкрат сам признался, что часто и подолгу пользовал Сильву в своем подвальчике – совершенно добровольно и заимообразно. Но в процессе использования сантехник раскладывал больную на трубах отопления, и, когда он входил в режим наибольшей амплитуды, Сильва с размаху билась головой о стену – очень неудобно, знаете ли, на этих паршивых трубах, держаться не за что. Вот и получилась опухоль мозга, вызвавшая соответствующее заболевание.

Скорбно взгрустнув о случившемся, Адольф Мирзоевич пристроил супругу куда положено и вновь зажил, как прежде, сделавшись еще более замкнутым и нетерпимым в отношениях с сослуживцами. Хорошие отношения у него были только с пациентами – психи за что-то любили маленького доктора, как утверждали злые языки, считали его равным себе по интеллекту. Вскоре после неудавшейся женитьбы психотерапевт решил реабилитироваться и предпринял непродуманную попытку вступить в интимные отношения с очередной выздоравливающей идиоткой Инночкой. Эта дамочка, будучи не совсем в своем уме на момент начала активных действий, да вдобавок еще и пребывавшая в состоянии сильной алкогольной прострации, по простоте душевной нанесла Пульману тяжкую психическую травму, восторженно завопив при виде распаленного и совсем раздетого Адольфа Мирзоевича примерно следующее:

– Тюю-ю-ю!!! Який малэнький писюн! Такого я ще нэ бачила! Хи-хи-хи…

Более Адольф Мирзоевич не предпринимал попыток сблизиться с представительницами прекрасного пола в практическом аспекте и довольствовался малым: в процессе ночных дежурств теоретически терзал на разные лады самых немыслимых красавиц, помогая своему воображению поочередно обеими руками.

Таким образом и продолжал бы существовать заштатный психотерапевт, никем не востребованный и всеми нелюбимый. Но однажды случилось то, что происходит, если верить статистике, пару раз в столетие на восемь с половиной миллионов индивидов…

В тот знаменательный вечер Адольф Мирзоевич был дежурным по клинике и, как обычно, занимался приятным времяпровождением на кушетке в ординаторской, наглухо запершись и для верности забаррикадировав дверь тяжелым креслом.

Полагаю, следует обратить ваше внимание на состояние атмосферы накануне и непосредственно во время того как, а также на ряд обстоятельств, казалось бы, никоим образом не связанных с последующими изменениями в жизни Пульмана.

Ориентировочно перед обедом над приютненскими пустошами сформировалось необычайно устойчивое марево, ветер утих, а комары совсем озверели – дело было в конце июля. Во второй половине дня над Приютным образовался мощный грозовой фронт, явно не собирающийся в ближайшее время никуда перемещаться.

Часам к семи вечера тучи настолько затянули небо, что, казалось, будто уже наступили сумерки и вот-вот на Приютное обрушится ночь со всеми сопутствующими факторами. К десяти часам вечера в воздухе стояла тягостная духота, почти ощутимая физически и со страшной силой давящая на сознание. А ровно в 22.30 вдруг прекратились всякие шумы и, как по команде, хором завыли окрест все имеющиеся в наличии собаки – будто по покойнику.

В клинике такое состояние атмосферы ознаменовалось сильным душевным волнением: тихопомешанные больные, склонные к меланхолии, принялись негромко рыдать и горестно стонать, а буйные, проявляя высокую моторную активность, начали отчаянно вопить и долбиться головами о стены своих обиталищ. Медперсонал, оставшийся дежурить в этот вечер, особого внимания на отклонения в поведении пациентов не обратил, поскольку все это ему давненько обрыдло и воспринималось без особой эмоциональной окраски. Кроме того, накануне в клинике давали получку, и теперь все, кто пребывал в относительно здравом уме, занимались приятным делом – ударно вкушали водочку, пользуясь попустительством равнодушного к подобным порокам Пульмана.

Ближе к полуночи разразилась сухая гроза – молнии со страшной силой ухали и крякали, пронзая все видимое пространство над клиникой и прилегающими территориями и освещая окружающий ландшафт призрачным сиянием. Все благоразумные живые твари попрятались кто куда, дабы, не приведи господь, не зацепило ненароком.

В первом часу ночи Адольф Мирзоевич, запасшийся свежим номером «Пентхауса», при свете торшера успел теоретически во всех мыслимых позициях совокупиться с особо приглянувшейся ему ядреной мулаткой, вольготно распростершейся на медвежьей шкуре – самым занимательным местом прямо к объективу. В процессе этого увлекательного занятия психотерапевт шесть раз почти достиг пика наслаждения, в самый последний момент методически грамотно воздерживаясь от эякуляции.

Праздник всепоглощающего оргазма неотвратимо приближался – будучи весь покрыт обильным потом и страшно дрожа от возбуждения, Адольф Мирзоевич ринулся в атаку в седьмой раз и до того вошел в образ, что начал громко рычать наподобие пещерного медведя и заполошным шепотом грозить качественно исполненной фотографии: «Ууууррр… Я тебя щас!!! Ууууххх… Ааааррр!!! Рааастерзаю!!! Я тебе так засажу – у тебя позвоночник через жопу выскочит!!! Ууууххх, сволочь!!! На! На! На! Получай!!!»

И – вот он, все ближе и ближе желанный миг победы, взлелеянный в процессе двухчасового кропотливого труда, еще несколько секунд, последние уверенные движения левой руки… И вдруг за окном, во дворе клиники, раздался пронзительный нечеловеческий крик, более похожий на предсмертный вопль хищника, не характерного для данного природного ареала.

Вообще-то к воплям пациентов Адольф Мирзоевич привык и, как уже говорилось выше, в таких случаях только вздрагивал. Однако таковые вопли, как правило, раздавались внутри клиники и частично глушились могучими стенами. В настоящий момент вопль прозвучал со двора. Это было мощным отклонением от нормы – Пульман вдруг мгновенно утратил эрекцию и потерял интерес к изображению в журнале. Испуганно метнувшись к окну, он всмотрелся в ночную мглу. При вспышках молний можно было с трудом разглядеть следующую картину: какой-то больной очень активно перемещался по территории двора, преследуемый двумя вяло передвигающимися санитарами.

Виртуозно выругавшись, Адольф Мирзоевич натянул штаны, со вздохом сожаления бросил взгляд на томившуюся от вожделения мулатку и, разблокировав дверь, покинул ординаторскую.

В процессе перемещения дежурного врача с третьего этажа на первый ситуация во дворе несколько изменилась. Больной успел скрыться из поля зрения, а запыхавшиеся санитары, благоухающие ядреным водочным перегаром, спотыкаясь непослушными языками через так-твою-мать, пояснили Адольфу Мирзоевичу, что неурочный бегун не кто иной, как клинический раритет: престарелый тихопомешанный Обтрухаэсас, сын латышского стрелка, сдуревший очень давно, еще до начала перестройки.

Оказалось, что тихопомешанный каким-то образом умудрился взломать дверь своей одиночной палаты и, ловко отоварив по ходу движения нерадивых санитаров, употреблявших в холле стационара винно-водочные изделия, благополучно удрал на улицу. А поскольку он социально опасен – надо ловить.

Несказанно удивленный тем, что латыш проявляет не свойственные своему профилю заболевания повышенную моторику и агрессию, Адольф Мирзоевич рысцой обогнул угол здания и припустил в направлении хоздвора. Виноватые санитары не замедлили присоединиться к начальнику, компенсируя утраченную координацию движений и отсутствие должной живости чрезвычайно воинственными криками.

Между тем гроза помаленьку набирала силу – разряды участились и начал накрапывать дождик.

Добравшись до здания котельной, Адольф Мирзоевич на пару секунд застопорился у мощных зарослей лопухов, примыкавших к ограждению двора, – и тут же был напуган до полусмерти: из кустов стремительно выбросился Обтрухаэсас, пронзительно гикнул на врача и, гигантским прыжком преодолев расстояние до трубы котельной, с обезьяньей ловкостью взвился вверх, едва касаясь конечностями скоб.

В этот момент к месту вознесения подтянулись пьяные санитары, и у подножия трубы, как и полагается в таких случаях, разразился затяжной консилиум по поводу направлений дальнейшей деятельности.

Санитар Фрол предложил сбегать домой за дробовиком – обещал, буде ему разрешат, в два приема подбить проклятого гада и тем самым решить проблему на корню. При этом Фрол горячо заверял Пульмана, что он весьма неслабый стрелок и, когда трезвый, запросто мочит влет любую птицу. Сейчас он, конечно, слегка поддатый, но это ничего – уж в сидячую-то мишень на таком расстоянии точно попадет!

Отказавшись от столь заманчивого предложения, Адольф Мирзоевич высказал мнение о целесообразности привлечения приютненской пожарной команды, у которой какая-то там хитрая лестница есть и вообще… И тут же был опровергнут вторым санитаром – Никифором.

– Ну ты даешь, старшой! Пожарники! Ха! Да они в это время уже не то что лыка не вяжут – огнетушитель принимают за члена экипажа! Пожарники… Давай лучше электрокабель к трубе подтянем и клеммы на лестницу замкнем – он, педрила, сам спрыгнет!

Адольф Мирзоевич со смятением в душе отверг и это предложение, санитары же принялись горячо отстаивать свои проекты.

Так, в бесплодных спорах, прошло около десяти минут, дождь продолжал накрапывать, молнии грохотали со страшной силою, а на трубе произошли некоторые подвижки прогрессивного характера.

Посидев некоторое время на верхотуре и слегка промокнув, тихопомешанный слегка остыл и начал осознавать весь ужас своего положения – сверху донесся протяжный вой, полный глубокой скорби и потрясающей безысходности. За ним последовали причитания: «Снямитя мяня, робяты!!! Я сын латышского стрелка!!! Ооооуууйй!!! Мой отец вам свободу добывал, товарыщщы!!! Снямитя!!! Ой бля – загнали на трубу!!! Загнали бальноххо!!! Пролетарии усех стран – единяйтеся!!! Ой, снямитя, а то щас рухну!!!» – и далее в таком же духе.

В некотором замешательстве почесав затылок, Адольф Мирзоевич взял себя в руки и довольно твердым голосом приказал Никифору лезть наверх и достать больного. Никифор отказываться не стал и довольно резво бросился на скобы, но уже с четвертой ступеньки сорвался вниз и вывихнул ногу.

Убедившись, что повреждение получено достаточно серьезное, он пришел в ярость и слезливо крикнул, задрав голову вверх:

– Ох ты ж, чмо епаное! И как это твоего долбаного папашку вовремя в расход не вывели вместе с собутыльниками?! Щас бы жили себе в объединенной Евразии! У-у-у, сволота! – И оборотивши лицо к дежурному врачу, решительно заявил: – Не полезу больше! Пусть, в тризду, уволят, к гребаной маме!

Тогда Адольф Мирзоевич отправил на трубу Фрола. Фрол героически сдублировал попытку соратника, однако не смог подтянуться даже на вторую ступеньку: то ли, скотобаза, пьян оказался более чем положено, то ли вообще в тихий саботаж ударился – в темноте не разберешь.

– Алкаши куевы! – горестно резюмировал Пульман. Почесав затылок, он решился на отчаянный шаг – послал санитаров за брезентом и подмогой и, поплевав на ладошки, полез сам.

Между тем дождь усилился, скобы были скользкими, и пару раз психотерапевт едва не спикировал вниз, чудом удержавшись на трубе. Спустя три минуты горе-верхолаз с грехом пополам добрался до скрючившегося где-то посредине трубы больного и осторожно, как предписывает инструкция, начал ему внушать: хорош, дескать, выделываться, а давай-ка, милый, потихоньку, полегоньку…

Внимательно вслушиваясь в речь врача, больной стал понемногу успокаиваться и даже спустился на одну ступень. В этот момент Адольф Мирзоевич, желая подстраховать шизоида, слегка придержал его за щиколотку. Это было страшной ошибкой: утробно ойкнув, тот дернулся, как ударенный током, и заорал дурным голосом:

– Ойяяааа!!! Сбросить, падла, хош?! Угробить хош?! Ойяяааа!!! Пусти, дяденька, пу-сти-и-и, бляааа!!!

От неожиданности Пульман еще крепче вцепился в лодыжку больного, но латыш начал отчаянно лягаться. Потеряв ориентацию, Адольф Мирзоевич сорвался ногами со ступеньки и завис, одной рукой держась за скользкую скобу, а другой прикрывая голову от активно лягавшего его сверху дегенерата.

К этому моменту санитары привели десятка полтора выздоравливающих идиотов и притащили с собой здоровенный кусок брезента – тент, сорванный впопыхах с дурдомовского «ЗИЛа».

Проявив недюжинную сноровку, Адольф Мирзоевич, ободренный наличием подмоги снизу, умудрился сместиться на одну ступень вниз и, оказавшись наконец вне досягаемости смертоносной ноги шизоида, прочно уцепился руками за скобу. Слегка отдышавшись, он набрал в легкие побольше воздуха и уже собрался было вновь начать уговаривать пациента…

Но в этот миг где-то рядом оглушительно шарахнуло, да так, будто рванул полковой артиллерийский погреб. Двуязычная молния, причудливо изогнувшись, аки доисторический ящер, лупанула Пульмана прямо в темечко и, скользнув белой змеей по трубе, мгновенно ушла в землю…

Глава 3

Через полчаса немыслимой тряски метрах в трехстах спереди среди раскидистых кустов показалась корма бежевой «шестерки», медленно плетущейся по ухабистой грунтовке.

– Что и требовалось доказать, – раздувая ноздри в боевом азарте, пробурчал Иван и скомандовал: – Всем под броню!!!

– Ты хотел сказать – «к бою!»? – поинтересовался несколько замешкавшийся Шифер, не пожелавший вместе с остальными укрываться в чреве «бэтээра».

– Я что хотел – сказал! – нарычал на помощника Иван, загоняя его увесистой оплеухой в люк, и, подавая пример, сам сполз на командирское место.

– Какой, в задницу, «к бою»! – недовольно поморщился он, оказавшись внутри. – Совсем квалификацию потеряли! Заложники ж, блин, – какой может быть бой? Мы им и так жопу намнем, без всякого боя, – и толкнул в бок водителя: – А ну, Петро, наддай!

Петро тотчас же и наддал – машина быстро сократила дистанцию и приблизилась к «Жигулям» метров на пятьдесят. Теперь стало заметно, что перед «шестеркой» неспешно пылит джип, выдерживая дистанцию метров в двадцать. Из-за сплошного пылевого облака, поднимаемого впереди идущим транспортом, невозможно было точно определить, где размещаются заложники.