Военная тайна. В дни войны

Подполковник Шмундт постарался дословно записать выступление Гитлера на этом ответственном совещании. Гитлер тогда оказал:

«Если судьба нас толкнет на конфликт с западом, то будет хорошо, если мы к этому времени будем владеть более обширным пространством на востоке…

Речь идет для нас о расширении жизненного пространства на востоке «и обеспечении продовольственного снабжения, о разрешении балтийской проблемы…»[1 - Подлинный текст из дневника Додда, оглашенный на Нюрнбергском процессе.]

Первого сентября 1939 года германские вооруженные силы вторглись в Польшу, 9 апреля 1940 года в Данию и Норвегию, 10 мая 1940 года в Бельгию, Голландию и Люксембург, 6 апреля 1941 года в Грецию и Югославию, причем в отношении каждой из этих стран Гитлер не раз давал торжественные заверения, что будет поддерживать их суверенитет.

Точно так же Гитлер поступил с Францией. 14 января 1935 года, после плебисцита, на котором был решен вопрос о возвращении Саарской области Германии, Гитлер сделал торжественное заявление, что он «впредь не предъявит Франции никаких территориальных требований». Он продолжал эти заверения до конца 1938 года. 6 декабря 1938 года Риббентроп приехал в Париж и подписал Франко-Германскую декларацию, в которой было признано, что «граница между сопредельными государствами является окончательной».

Пройдет несколько лет, и на Нюрнбергском процессе главных немецких военных преступников главный обвинитель от французской республики де Ментон в своей речи, произнесенной 17 января 1946 года, будет вынужден с горечью признать:

«Общественное мнение Франции и Великобритании, обманутое заявлением Гитлера, поверило тому, что замыслы нацистов направлены только на обеспечение судьбы национальных меньшинств оно надеялось, что существует предел германским притязаниям… Франция и Великобритания позволили ей (Германии), вооружиться…»

Как показал на том же Нюрнбергском процессе подсудимый Кейтель, бывший начальник верховного командования германскими вооруженными силами и член тайного совета, Гитлер сначала собирался напасть на Советский Союз в конце 1940 года. Еще раньше, весною 1940 года, был разработан план этого нападения. Он обсуждался в июле того же года на военном совещании в Рейхенхалле.

Осенью 1940 года Гиммлер, Кейтель и Иодль, начальник штаба верховного командования, окончательно утвердили и подписали план нападения на СССР, зашифрованный наименованием «Вариант Барбаросса».

Только девять человек в «третьей империи» были ознакомлены тогда с этим планом – так тщательно он был засекречен. После разгрома гитлеровской Германии этот секретнейший документ с подлинными подписями Гитлера, Кейтеля и Йодля был обнаружен и оглашен на Нюрнбергском процессе.

Вот текст этого секретного плана:

«Директива № 21

«Вариант Барбаросса»

Немецкие вооруженные силы должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией победить путем быстротечной военной операции Советскую Россию («вариант Барбаросса»). Для этого армия должна будет предоставить все состоящие в ее распоряжении соединения, с тем лишь ограничением, что оккупированные области должны быть защищены от всяких неожиданностей.

Задача военно-воздушных сил будет заключаться в том, чтобы высвободить для восточного фронта силы, необходимые для поддержки армии, с тем, чтобы можно было рассчитывать на быстрое проведение наземной операции, а также на то, чтобы разрушения восточных областей Германии со стороны вражеской авиации были бы наименее значительными.

Основное требование заключается в том, чтобы находящиеся под нашей властью районы боевых действий и боевого обеспечения были полностью защищены от воздушного нападения неприятеля и чтобы наступательные действия против Англии и в особенности против ее путей подвоза отнюдь не ослабевали.

Центр тяжести применения военного флота остается и во время восточного похода направленным преимущественно против Англии.

Приказ о наступлении на Советскую Россию я дам в случае необходимости за восемь недель перед намеченным началом операции.

Приготовления, требующие более значительного времени, должны быть начаты (если они еще не начались) уже сейчас и доведены до конца к 15.5.41 г.

Особое внимание следует обратить на то, чтобы не было разгадано намерение произвести нападение…»

И далее в этом плане подробно предусматривались все необходимые приготовления и мероприятия.

Таков был план «Барбаросса», разработанный Гитлером и его штабом. Все было предусмотрено в этом плане, и, казалось, все предвидели его авторы: и преимущества внезапного удара, и возможных союзников, с которыми предварительно уже секретно договорились, и взаимодействие всех родов войск, и задачи, поставленные перед ними, и конечные цели всей «операции», и глубочайшую засекреченность самого плана и всех предварительных приготовлений. Все предусмотрели и предвидели в этом плане, кроме одного: мужества и стойкости советского народа, его любви к своей родине и умения отстоять ее независимость и честь в любое время, при любых обстоятельствах и от любых врагов…

Трое подписали план «Барбаросса» – Гитлер, Йодль и Кейтель. И через пять лет Гитлер покончил с собой в душном подземелье новой имперской канцелярии, Йодль и Кейтель были повешены по приговору Международного Военного Трибунала во дворе старинной нюрнбергской тюрьмы вместе со своими сообщниками, повешены в том самом древнем баварском городе, где фашистская «партия» так торжественно проводила свои съезды, принимала свои людоедские, «законы» и утверждала свои безумные планы «мирового господства».

* * *

Голубоватые кольца сигарного дыма плавали в купе международного вагона, в котором Шулленбург и Вейцель ехали в Берлин. Две допитые бутылки зеленоватого рейнвейна – любимая марка господина Шулленбурга – позвякивали на столике при каждом толчке поезда, стремительно мчавшегося на запад. Сидя друг против друга в этом уютном купе, сверкающем красным полированным деревом и бронзовой арматурой, размякнув от движения, выпитого вина и сигарного дыма, – посол и военный атташе без обычного недружелюбия поглядывали друг на друга. Впрочем, их примиряло не столько общее путешествие в одном купе, сколько томительная неизвестность цели этого путешествия и его возможных результатов. Общая тревога сближала их.

Кроме того, каждый из них считал полезным на всякий случай подчеркнуть свое расположение к другому. Вейцель делал это, чтобы Шулленбург не очень играл в Берлине на несчастье с Крашке; Шулленбург пытался задобрить Вейцеля, чтобы тот не очень распространялся «в своей конторе» относительно позиции посла в вопросе о германо-советских отношениях.

За окнами вагона шумел май. Дымились свежеудобренные пашни, кое-где гудели на полях, как огромные пчелы, тракторы, первая, еще робкая зелень была удивительно нежна. Маленькие будки дорожных мастеров и стрелочников, кирпичные здания полустанков и полосатые шлагбаумы железнодорожных переездов мелькали, как на экране. Стук колес и свист ветра сливались в ту особую, свойственную только железной дороге симфонию, которая в одно и то же время и успокаивала, и погружала в дрему, и вызывала смутные мысли о том, что же поджидает тебя впереди.

– Удивительная страна, – осторожно начал Шулленбург, указывая на скользящий за окном вагона пейзаж, – бескрайние просторы, неисчерпаемые богатства земных недр и самый фанатичный в сегодняшнем мире народ. Следует признать, мой дорогой полковник, что в Берлине имеют весьма приблизительное представление о Советской России и ее возможностях…

– Какие возможности вы имеете в виду, уважаемый господин фон Шулленбург? – спросил Вейцель.

– Прежде всего их промышленный и военный потенциал, – ответил Шулленбург.

– Я не высокого мнения о советских вооруженных силах, – чуть быстрее, чем следовало, возразил Вейцель, сразу вспомнив свой доклад о киевских маневрах. – Что же касается их промышленного потенциала, то серия хорошо подготовленных налетов бомбардировочной авиации может без особого труда его ликвидировать.

Фон Шулленбург задумался.

– Ах, господин полковник, – произнес он после значительной паузы, – от этих русских всегда можно ожидать всяких неожиданностей. Нам, представителям цивилизованной страны, даже трудно представить себе все, на что способны эти азиаты… И, с этой точки зрения, нельзя не вспомнить Бисмарка, который, как вам известно, решительно рекомендовал Германии никогда не воевать с Россией.

– Стоит ли вспоминать о Бисмарке, когда, к счастью Германии, есть Адольф Гитлер! – торжественно произнес Вейцель, глядя прямо в глаза Шулленбургу и с удовольствием заметив, что тот несколько растерялся.

– О да! – поспешил ответить Шулленбург. – Гений нашего фюрера поистине счастье для Германии. То, что удалось фюреру за последние годы, еще сотни лет будет удивлять историков…

И, произнеся эту тираду, господин фон Шулленбург окончательно решил не говорить больше с Вейцелем на эти темы.

В Берлин они приехали утром и в тот же день явились по начальству.

Генерал Пиккенброк, как только Вей-цель вошел в его кабинет, закатил военному атташе такой скандал, что Вейцеля едва не хватил удар. Но это была только прелюдия: к концу дня Пиккенброк повел почти полумертвого Вейцеля к адмиралу Канарису. Последний был зловеще спокоен. Он молча протянул Вейцелю руку, пригласил его сесть и, по обыкновению, начал насвистывать модный опереточный мотив – господин адмирал имел отличную музыкальную память и очень этим гордился. Пиккенброк и Вейцель молчали.

– Германская разведывательная служба, – начал наконец Канарис, – разумеется, укомплектована не только гениями. Но я никогда не думал, господин полковник, что абсолютный болван, лишенный элементарной профессиональной осторожности, может подвизаться в роли нашего военного атташе, да еще в такой стране, как Советская Россия… Не кажется ли вам, что это, по меньшей мере, странно?

– Господин адмирал, – воскликнул Вейцель, мгновенно вскочив с кресла, – позвольте хотя бы два слова!

– Не позволю! – отрубил Канарис. – Вам нечего объяснять! Не желаю слушать всякий вздор! Вы провалили важнейшее задание, которым интересовался сам фюрер… В состоянии вы понять хотя бы это?

– Господин адмирал… – залепетал Вейцель, – во всем виноват этот Крашке, которого, кстати, я совсем не знал… И он… И я… Одним словом…

– Молчать! – закричал Канарис и так хватил кулаком по столу, что хрустальный письменный прибор зазвенел на всю комнату. – Я назначаю служебное расследование и подвергаю вас на время расследования домашнему аресту. Вы слышите, генерал Пиккенброк?

– Так точно, господин адмирал, – щелкнул каблуками Пиккенброк.

К концу этой беседы выяснилось, что с «Крашке поступили еще более круто: его уволили из главного управления военной разведки и назначили представителем «Абвера» в одну из дивизий, которой командовал некий генерал-майор Флик и которой предстояло направление на фронт.

Началось служебное расследование, во время которого выяснилось, что Крашке в своих письменных объяснениях пытался все свалить на Вейцеля, заявив, что тот приказал ему ехать на вокзал и там передать пленку, вопреки его, Крашке, предложению передать эту пленку Мюллеру накануне его отъезда.

Инспектор для особых поручений, который производил служебное расследование, особенно напирал на эти объяснения Крашке.

Бедняга Вейцель провел двое суток под домашним арестом в своей загородной вилле, только днем его возили на допросы к инспектору.

Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не мудрость фюрера, который, когда ему доложили результаты расследования, спросил:

– Не тот ли это полковник Вейцель, который прислал доклад о киевских маневрах?