Арденнские страсти

– Загнать немцев в окружение мы не могли бы. Откровенно говоря, с нашими силами мы и не пытались. Хотя такой план был нам представлен.

– Не Брэдли ли его разработал?

– Нет. Два молодых офицера.

– Похвальная инициатива.

– Безусловно. Но нам пришлось объявить им выговор за непрошеные и неуместные советы командованию. Мы предпочитаем не окружать немцев, а выжимать их.

Вздохнув, Эйзенхауэр добавил:

– Только бросив на чашу весов самую тяжелую гирю, можно сейчас добиться перевеса в нашу пользу.

Черчилль, прищурившись своими проницательными, несколько заплывшими глазками, смотрел на Эйзенхауэра. Он понял, что хотел сказать этим генерал. Но его удивила иносказательная манера выражаться, отнюдь не свойственная Эйзенхауэру. Черчилль подумал, что это является признаком крайней тревоги, почти гибельной неуверенности в своих силах и нежелания сказать это открыто. Черчилль пошел напрямик.

– Вы имеете в виду русских? – спросил он.

Эйзенхауэр опять ответил не прямо:

– Усилия наших офицеров связи в Москве узнать, собираются ли русские что-либо сделать, чтобы облегчить наше положение, потерпели неудачу.

– Отправьте в Москву специального посланца, причем обязательно высокопоставленного.

– Я это сделал. Я отправил своего заместителя, сэра Артура Теддера.

– Ну и что?

– Он до сих пор торчит в Каире. К сожалению, плохая погода властна даже над главным маршалом авиации.

Черчилль без труда разгадал в полушутливом, казалось бы, тоне Эйзенхауэра скрытую просьбу.

– Я полагаю, – сказал англичанин, – Сталин сообщит мне, если я спрошу его. Попытаться мне? – Огладив свою мясистую щеку и лукаво глянув на генерала, Черчилль добавил: – Разумеется, я это сделаю деликатно, без лобовых приемов.

Эйзенхауэр одарил его одной из самых обаятельных своих улыбок, которых у него был богатый выбор.

В тот же день через всю Европу в Москву полетело:

«ЛИЧНОЕ И СТРОГО СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ г-на ЧЕРЧИЛЛЯ МАРШАЛУ СТАЛИНУ

…Я только что вернулся, посетив по отдельности штаб генерала Эйзенхауэра и штаб фельдмаршала Монтгомери. Битва в Бельгии носит весьма тяжелый характер, но считают, что мы являемся хозяевами положения. Отвлекающее наступление, которое немцы предпринимают в Эльзасе, также причиняет трудности в отношениях с французами и имеет тенденцию сковать американские силы. Я по-прежнему остаюсь при том мнении, что численность и вооружение союзных армий, включая военно-воздушные силы, заставят фон Рундштедта пожалеть о своей смелой и хорошо организованной попытке расколоть наш фронт… Я отвечаю взаимностью на Ваши сердечные пожелания к Новому году».

К вечеру этого дня немецкие части вошли в Винген и Хагенау. Двинулись они также с Кольмарского плацдарма. Они легко преодолевали слабые инженерные сооружения американцев, у которых всюду почему-то фатально не хватало надолб, противотанковых мин, проволочных спиралей Бруно, даже мешков для земли.

Между тем из Москвы не было ответа, и на следующий день Черчилль решил отправить второе послание в Москву и на этот раз откровенно, без обиняков обрисовать тяжелое положение на Западном фронте. Черчилль набрасывал свое послание в присутствии Эйзенхауэра, изредка спрашивая его совета. Вверху бланка уже заранее было отпечатано, как и на предыдущем послании:

«ЛИЧНОЕ И СТРОГО СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ г-на ЧЕРЧИЛЛЯ МАРШАЛУ СТАЛИНУ».

Черчилль писал своим энергичным почерком: «На Западе идут тяжелые бои…»

– Очень тяжелые, – добавил Эйзенхауэр.

«…очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Приходится защищать очень широкий фронт…»

Эйзенхауэр остановил его:

– Вы могли бы связать это с началом войны Гитлера с Россией. Эта аналогия тут уместна.

– Стоит ли? – усомнился Черчилль. – Воспоминания о поражениях не принадлежат к числу самых отрадных.

Эйзенхауэр настаивал:

– Просто для соблюдения равновесия.

– Ну что ж, – не очень охотно согласился Черчилль и вставил:

«Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт…»

Черчилль вопросительно посмотрел на Эйзенхауэра.

– Это хорошо, – одобрил Эйзенхауэр, – тон верный.

– Да, но все-таки в России было несколько иное положение, – возразил Черчилль и приписал:

«…после временной потери инициативы».

– Теперь, генерал, – продолжал Черчилль, – я прямо упомяну вас. «Генералу Эйзенхауэру очень желательно…»

Эйзенхауэр добавил:

– Тогда уж вставьте и «необходимо».

«…желательно и необходимо, – писал Черчилль, -

знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях…»

Черчилль прервал письмо:

– Где сейчас Теддер?

– В Каире.

«Согласно полученному сообщению, – продолжал писать Черчилль, – наш эмиссар главный маршал авиации Теддер вчера вечером находился в Каире, будучи связанным погодой. Его поездка сильно затянулась не по Вашей вине…»

– Я это не совсем понимаю, – сказал Эйзенхауэр.

– Я тоже, – нетерпеливо сказал Черчилль, – но это хорошо звучит.

И продолжал, склонившись над бумагой: