Революционерам. Антология позднего Троцкого

Так и только так может стоять проблема для революционеров, которые чувствуют себя живой силой процесса в отличие от доктринеров, которые наблюдают процесс со стороны и разлагают его на безжизненные категории.

К этому вопросу мы, в другой связи, рассчитываем вернуться в ближайшем номере Бюллетеня. Здесь мы хотели только рассеять наиболее грубые и опасные недоразумения. Левой оппозиции во всяком случае незачем пересматривать свои основы, пока пересмотр их не поставлен в порядок дня большими историческими событиями.

26 ноября 1930 г.

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев), № 17—18

ПРОТИВ НАЦИОНАЛ-КОММУНИЗМА

(Уроки «красного» референдума[5 - Речь идет о референдуме 1931 г. по вопросу о роспуске прусского ландтага (земельного парламента), в котором социал-демократы имели большинство. Референдум был инициирован блоком крайне правых сил: Немецкой национальной народной партией, Немецкой народной партией, НСДАП и рядом других, более мелких. КПГ первоначально отвергла референдум как «происки фашистов», но затем по требованию Сталина (лидеров КПГ для этого даже вызывали в Москву на «проработку») изменила позицию. Чтобы оправдать резкую перемену курса, КПГ предъявила социал-демократическому правительству Пруссии ультиматум: либо будет предоставлена полная свобода прессы, свобода собраний рабочих, отменены «чрезвычайные законы», отменен запрет Союза красных фронтовиков, отменены постановления о сокращения поддержки малоимущих (и, в частности, безработных) – либо КПГ поддержит референдум. Социал-демократы отвергли ультиматум. После этого КПГ поддержала плебисцит, объявив его «красным референдумом». И хотя на референдуме победили социал-демократы, после этих событий никакое соглашение КПГ с СДПГ стало невозможным. – Примеч. науч. ред.])

Когда эти строки дойдут до читателя, они в той или другой части окажутся, может быть, устаревшими. Усилиями сталинского аппарата, при дружественном содействии всех буржуазных правительств, автор этих строк поставлен в такие условия, при которых он может реагировать на политические события не иначе как с запозданием на несколько недель. К этому надо еще прибавить, что автор вынужден опираться на далеко не полную информацию. Читатель должен это иметь в виду. Но и из крайне невыгодной обстановки надо попытаться извлечь хоть некоторое преимущество. Не имея возможности реагировать на события изо дня в день, во всей их конкретности, автор вынужден сосредоточивать свое внимание на основных пунктах и узловых вопросах. В этом оправдание настоящей работы.

Как все опрокидывается на голову

Ошибки германской компартии в вопросе о плебисците принадлежат к числу тех, которые будут становиться, чем дальше, тем яснее, и в конце концов войдут в учебники революционной стратегии как образец того, чего не надо делать.

В поведении Центрального комитета ГКП все ошибочно: неправильно оценена обстановка, неправильно поставлена ближайшая цель, неправильно выбраны средства для ее достижения. Попутно руководство партии умудрилось опрокинуть все те «принципы», которые оно проповедовало в течение последних лет.

21 июля ЦК обратился к прусскому правительству с требованием демократических и социальных уступок, угрожая в противном случае выступить за референдум. Выдвигая свои требования, сталинская бюрократия фактически обращалась к верхушке социал-демократической партии с предложением на известных условиях единого фронта[6 - «Единый фронт» – основная тактическая установка Коминтерна в 1921—1927 гг. Первоначально возникла как тактика «единого рабочего фронта» – в 1921 г., в условиях наступления капитала на права рабочих. Тактика предполагала создание фронта совместных действий против капитала всеми международными объединениями рабочих и социалистических организаций. Инициатором выступила КПГ, обратившаяся с соответствующими предложениями к социал-демократам и профсоюзам. 2—5 апреля 1922 г. в Берлине состоялась конференция представителей исполкомов II, II ? и III Интернационалов, которые (за счет уступок со стороны Коминтерна) договорились о совместных действиях. Однако уже в конце мая 1922 г. между II и II ? Интернационалами с одной стороны и Коминтерном с другой возникли непреодолимые противоречия. В этих условиях IV конгресс Коминтерна (ноябрь 1922 г.) выдвинул лозунг «рабочего правительства» (т.е. коалиционного правительства рабочих, социалистических партий). На IV конгрессе Коминтерна была также выдвинута тактика «единого антиимпериалистического фронта» – т.е. объединения коммунистических партий колониальных и полуколониальных стран с несоциалистическими национально-освободительными движениями. Тактика «единого фронта» была принята не всеми компартиями. Компартии Италии, Франции, Испании опасались, что более сильные, старые и опытные соцпартии просто поглотят в «единых фронтах» молодые и слабые компартии. Итальянские коммунисты были согласны на «единый фронт» только в профсоюзах. Компартия Индонезии саботировала установку на «единый фронт» с буржуазными национально-освободительными организациями. Чтобы навязать всем компартиям тактику «единого фронта», Коминтерн во второй половине 20-х гг. шел на принудительную смену руководства мятежных партий. В 1927—1928 гг. под воздействием неудач на переговорах с руководством социалистических и социал-демократических партий Коминтерн перешел к новой тактической установке «класс против класса», которая предполагала работу по созданию «единого фронта» «снизу», т.е. с рядовыми рабочими – социалистами и социал-демократами. Руководство социал-демократов было заклеймено как «социал-фашистское». В новом виде тактика «единого фронта» возродилась в 1934 г. в форме Народных фронтов. – Примеч. науч. ред.] против фашистов. Когда социал-демократия отвергла предложенные ей условия, сталинцы создали единый фронт с фашистами против социал-демократии. Значит, политика единого фронта ведется не только «снизу», но и «сверху». Значит, Тельману разрешается обращаться к Брауну и Зеверингу[7 - Отто Браун (1872—1955) и Карл Зеверинг (1875—1952) – соответственно премьер-министр и министр внутренних дел социал-демократического правительства Пруссии. К. Зеверинг считался более важной фигурой, так как в руках у него была вооруженная сила – подконтрольная СДПГ прусская полиция и рейхсбаннер (военизированные отряды СДПГ – около 2 млн. человек в Пруссии в 1932 г.). 20 июля 1932 г. Зеверинг печально прославился тем, что безропотно позволил рейхсканцлеру фон Паппену разогнать социал-демократическое правительство Пруссии. В ответ на улицы вышли рейхсбаннер, члены СДПГ и КПГ, поддержанные полицией. Они призвали к всеобщей политической стачке и потребовали раздать оружие. Зеверинг отказался. Нацисты оценили эти действия Зеверинга, и в годы III Рейха он проживал в Германии, получая государственную пенсию министра. – Примеч. науч. ред.] с «открытым письмом» о совместной защите демократии и социального законодательства от банд Гитлера. Так эти люди, даже не замечая того, что делают, ниспровергли свою метафизику единого фронта «только снизу» посредством самого нелепого и самого скандального опыта единого фронта только сверху, неожиданно для масс и против воли масс.

Если социал-демократия представляет только разновидность фашизма, то как же можно официально предъявлять социал-фашистам требование о совместной защите демократии? Став на путь референдума, партийная бюрократия никаких условий национал-социалистам не поставила. Почему? Если социал-демократы и национал-социалисты – только оттенки фашизма, то почему можно ставить условия социал-демократии и почему нельзя их ставить национал-социалистам? Или же между этими двумя «разновидностями» существуют какие-то очень важные качественные различия в отношении социальной базы и методов обмана масс? Но тогда не называйте тех и других фашистами, ибо названия в политике служат для того, чтоб различать, а не для того, чтоб все валить в одну кучу.

Верно ли, однако, что Тельман вступил в единый фронт с Гитлером? Коммунистическая бюрократия назвала референдум Тельмана «красным», в отличие от черного или коричневого плебисцита Гитлера. Что дело идет о двух смертельно враждебных партиях, стоит, разумеется, вне сомнений, и вся ложь социал-демократии не заставит рабочих забыть это. Но факт остается фактом: в известной кампании сталинская бюрократия вовлекла революционных рабочих в единый фронт с национал-социалистами против социал-демократии. Если б, по крайней мере, в бюллетенях можно было отмечать свою партийную принадлежность, то референдум имел бы хоть то оправдание (в данном случае политически совершенно недостаточное), что позволил бы подсчитать свои силы и тем самым отделить их от сил фашизма. Но немецкая «демократия» не позаботилась в свое время обеспечить за участниками референдума право отмечать свою партийность. Все голосующие сливаются в одну нерасчленимую массу, которая на определенный вопрос дает один и тот же ответ. В рамках этого вопроса единство фронта с фашистами есть несомненный факт.

Так с ночи на утро все оказалось опрокинуто на голову.

«Единый фронт, но с кем?»

Какую политическую цель преследовало своим поворотом правление компартии? Чем больше читаешь официальные документы и речи вождей, тем меньше понимаешь эту цель. Прусское правительство, говорят нам, прокладывает дорогу фашистам. Это совершенно правильно. Имперское правительство Брюнинга[8 - Брюнинг Генрих (1885—1970) – германский рейхсканцлер в 1930—1932 гг., до того – лидер правокатолической партии Центра в рейхстаге. Сделал первые шаги по сдвиганию Германии к диктатуре, широко применяя «чрезвычайные статьи» Веймарской конституции. В 1934 г. эмигрировал, вернулся в Германию в 1952 г. – Примеч. науч. ред.], прибавляют вожди компартии, фактически фашизирует республику и совершило уже большую работу на этом пути. Совершенно правильно, отвечаем мы на это. Но ведь без прусского Брауна имперский Брюнинг держаться не может! – говорят сталинцы. И это верно, отвечаем мы. До этого пункта получается полное согласие. Но какие же отсюда вытекают политические выводы? У нас нет ни малейшего основания поддерживать правительство Брауна, брать за него хоть тень ответственности перед массами или хоть на йоту ослаблять нашу политическую борьбу против правительства Брюнинга и его прусской агентуры. Но еще меньше у нас основания помогать фашистам заменить правительство Брюнинга—Брауна. Ибо если мы вполне основательно обвиняем социал-демократию в том, что она прокладывает дорогу фашизму, то наша собственная задача меньше всего может состоять в том, чтобы сократить фашизму эту дорогу.

Циркулярное письмо Центрального комитета Германской коммунистической партии всем ячейкам от 27 июля особенно безжалостно обнажает несостоятельность руководства, ибо является продуктом коллективной разработки вопроса. Суть письма, освобожденная от путаницы и противоречий, сводится к тому, что нет, в конце концов, никакой разницы между социал-демократами и фашистами, т.е. нет разницы между врагом, который обманывает рабочих и предает их, пользуясь их долготерпением, и врагом, который попросту хочет зарезать их. Чувствуя бессмыслицу такого отождествления, авторы циркулярного письма неожиданно делают поворот и изображают красный референдум как «решительное применение политики единого фронта снизу (!) по отношению к социал-демократическим, христианским и беспартийным рабочим». Каким образом выступление в плебисците рядом с фашистами, против социал-демократии и партии центра, является применением политики единого фронта по отношению к социал-демократическим и христианским рабочим, этого не поймет никакая пролетарская голова. Речь идет, очевидно, о тех с.-д. рабочих, которые, оторвавшись от своей партии, приняли участие в референдуме. Сколько их? Под политикой единого фронта следовало бы, во всяком случае, понимать совместное выступление не с теми рабочими, которые ушли из социал-демократии, а с теми, которые остаются в ее рядах. К несчастью, их еще очень много.

Вопрос о соотношении сил

Единственная фраза в речи Тельмана 24 июля, которая похожа на серьезное обоснование поворота, гласит так:

«Красный референдум, путем использования возможностей легального, парламентарного массового действия, представляет собою шаг вперед в сторону внепарламентарной мобилизации масс». Если эти слова имеют какой-нибудь смысл, то лишь следующий: мы берем за точку исхода нашего генерального революционного наступления парламентское голосование, чтоб легальным путем опрокинуть правительство социал-демократии и связанных с ней партий золотой середины и чтобы затем, напором революционных масс, опрокинуть фашизм, пытающийся стать наследником социал-демократии. Другими словами: прусский референдум играет лишь роль трамплина для революционного скачка. Да, в качестве трамплина плебисцит был бы оправдан полностью. Голосуют ли рядом с коммунистами фашисты или нет, это теряло бы всякое значение с того момента, как пролетариат своим натиском опрокидывает фашистов и берет в свои руки власть. Для трамплина можно воспользоваться всякой доской, в том числе и доской референдума. Нужно только иметь возможность действительно совершить прыжок, не на словах, а на деле. Проблема сводится, следовательно, к соотношению сил. Выйти на улицу с лозунгом «долой правительство Брюнинга – Брауна», если, по соотношению сил, на смену ему может прийти лишь правительство Гитлера—Гугенберга, есть чистейший авантюризм. Тот же лозунг получает, однако, совсем другой смысл, если становится вступлением к непосредственной борьбе самого пролетариата за власть. В первом случае коммунисты оказались бы в глазах массы помощниками реакции; во втором же случае вопрос о том, как голосовали фашисты, прежде чем были раздавлены пролетариатом, потерял бы всякое политическое значение.

Вопрос о совпадении голосований с фашистами мы рассматриваем, следовательно, не с точки зрения какого-либо абстрактного принципа, а с точки зрения реальной борьбы классов за власть и соотношения сил на данной стадии этой борьбы.

Оглянемся на русский опыт

Можно считать неоспоримым, что в момент пролетарского восстания различие между социал-демократической бюрократией и фашистами действительно сведется к минимуму, если не к нулю. В октябрьские дни русские меньшевики и эсеры боролись против пролетариата рука об руку с кадетами, корниловцами, монархистами. Большевики вышли в октябре из Предпарламента на улицу, чтобы звать массы на вооруженное восстание. Если бы одновременно с большевиками из Предпарламента выступила в те дни, скажем, какая-либо группа монархистов, то никакого политического значения это не имело бы, ибо монархисты были опрокинуты заодно с демократами.

К октябрьскому восстанию партия пришла, однако, через ряд ступеней. Во время апрельской демонстрации 1917 года часть большевиков выбросила лозунг «Долой Временное правительство!». Центральный комитет немедленно же одернул ультралевых. Конечно, мы должны пропагандировать необходимость низвергнуть Временное правительство; но звать под этим лозунгом массы на улицу мы не можем еще, ибо сами мы в рабочем классе в меньшинстве. Если, при этих условиях, мы свергнем Временное правительство, то заменить его мы не сможем и, следовательно, поможем контрреволюции. Надо терпеливо разъяснять массам антинародный характер этого правительства, прежде чем придет час свергнуть его. Такова была позиция партии.

В течение следующего периода лозунг партии гласил: «Долой министров-капиталистов!». Это было обращенное к социал-демократии требование разорвать коалицию с буржуазией. В июле мы руководили демонстрацией рабочих и солдат под лозунгом «Вся власть советам!», что означало в тот момент: вся власть меньшевикам и эсерам. Меньшевики и эсеры вместе с белогвардейцами разгромили нас.

Через два месяца Корнилов восстал против Временного правительства. В борьбе с Корниловым большевики сейчас же заняли передовые позиции. Ленин находился в это время в подполье. Тысячи большевиков сидели в тюрьмах. Рабочие, солдаты и матросы требовали освобождения своих вождей и большевиков вообще. Временное правительство не соглашалось. Не должен ли был Центральный комитет большевиков обратиться к правительству Керенского с ультиматумом: немедленно освободить большевиков и снять с них подлое обвинение в службе Гогенцоллернам, – и, в случае отказа Керенского, отказаться бороться против Корнилова? Так поступил бы, вероятно, Центральный комитет Тельмана – Ремеле – Ноймана[9 - Ремеле Герман (1886—1939) – видный деятель социал-демократического и коммунистического движения, до I Мировой войны – член СДПГ, в 1917—1920 гг. – член Независимой социал-демократической партии, в 1920 г. вступил в КПГ. С 1921 г. член ЦК, в 1923—1933 гг. – член Политбюро, в 1924—1925 гг. – председатель компартии. В 1924—1933 г. – член Президиума Исполкома Коминтерна. Выдающийся партийный публицист, «человек № 3» в КПГ в 1930—1932 гг. После «красного референдума» разошелся с линией Сталина в отношении НСДАП и совместно с Г. Нойманом, не вступая в полемику с Москвой, тайно проводил линию на антифашистскую борьбу («Бейте фашистов везде, где их встретите!»). После прихода Гитлера к власти ушел в подполье и вскоре эмигрировал в СССР. В начале 1933 г. выведен из руководства КПГ за «левый уклон» как один из руководителей «сектантско-оппортунистической группы Ноймана – Ремеле», в 1934 г. публично покаялся и был назначен заведующим сектором в Отделе пропаганды и массовых организаций Коминтерна. Ре-меле принадлежит «коминтерновское» определение фашизма, приписываемое Г. Димитрову. В 1937 г. арестован, в 1939 г. расстрелян по обвинению в создании «контрреволюционной террористической организации». Реабилитирован в 1988 г. Нойман Гейнц (1902—1937) – видный деятель социал-демократического и коммунистического движения. В 1921 г. перешел от социал-демократов к коммунистам, с 1922 г. – редактор (с 1929 г. – главный редактор) «Роте фане». С 1925 г. – член ЦК КПГ, представитель КПГ в Исполкоме Коминтерна. С 1927 г. – член Политбюро КПГ, в 1930—1932 гг. – «человек № 2» в партии, спичрайтер Э. Тельмана. Один из руководителей (по линии Коминтерна) Кантонского восстания 1927 г. (см. примеч. на стр….). Организатор успешной предвыборной кампании КПГ в октябре 1930 г. Нойману приписывается авторство стратегического лозунга «Бейте фашистов везде, где их встретите!». В 1930—1932 гг. – депутат рейхстага. В 1931 г., разойдясь с установкой Сталина на создание «единого фронта снизу» с «пролетарскими элементами» НСДАП, создал тайную группу в руководстве КПГ («группа Ноймана – Ремеле»), саботировал линию Кремля и вел дело к обострению антифашистской борьбы. По некоторым данным, планировал антисталинский «дворцовый переворот» в КПГ. В 1932 г. «сектантская группа Ноймана – Ремеле» была «вскрыта и обезврежена», в начале 1933 г. члены группы выведены из руководства КПГ, на нее была возложена ответственность за приход Гитлера к власти. В 1933 г. Нойман отправлен нелегальным представителем Коминтерна в революционную Испанию. В 1934 г. Нойман покаялся, в 1935 г. был направлен в группу Коминтерна по подготовке восстания в Бразилии, но вскоре отозван. В 1937 г. арестован и расстрелян. – Примеч. науч. ред.]. Но не так поступил Центральный комитет большевиков. Ленин писал тогда: «Глубочайшей ошибкой было бы думать, что революционный пролетариат способен, так сказать, из «мести» эсерам и меньшевикам за их поддержку разгрома большевиков, расстрелов на фронте и разоружение рабочих «отказаться» поддерживать их против контрреволюции. Такая постановка вопроса была бы, во-первых, перенесением мещанских понятий о морали на пролетариат (ибо для пользы дела пролетариат поддержит всегда не только колеблющуюся мелкую буржуазию, но и крупную буржуазию); она была бы, во-вторых – и это главное, – мещанской попыткой затемнить посредством «морализирования» политическую суть дела».

Если б мы не дали в августе отпора Корнилову и тем облегчили бы ему победу, то он первым делом истребил бы цвет рабочего класса и, следовательно, помешал бы нам одержать через два месяца победу над соглашателями и покарать их – не на словах, а на деле – за их исторические преступления.

Именно «мещанским морализированьем» занимаются Тельман и К°, когда в обоснование своего собственного поворота начинают перечислять бесчисленные гнусности, совершенные вождями социал-демократии!

С потушенными фонарями

Исторические аналогии суть только аналогии. О тождественности условий и задач не может быть и речи. Но на условном языке аналогий мы можем спросить: стоял ли в Германии в момент референдума вопрос об обороне от корниловщины или, действительно, о низвержении всего буржуазного строя пролетариатом? Этот вопрос решается не голыми принципами, не полемическими формулами, а соотношением сил. С какой тщательностью и добросовестностью большевики изучали, подсчитывали и измеряли соотношение сил на каждом новом этапе революции! Попыталось ли руководство германской компартии, вступая в борьбу, подвести предварительный баланс борющихся сил? Ни в статьях, ни в речах мы такого баланса не находим. Подобно своему учителю Сталину, берлинские ученики ведут политику с потушенными фонарями.

Свои соображения по решающему вопросу о соотношении сил Тельман свел к двум-трем общим фразам. «Мы не живем более в 1923 году, – говорил он в своем докладе. – Коммунистическая партия есть ныне партия многих миллионов, которая бешено растет». И это все! Тельман не мог ярче показать, в какой мере ему чуждо понимание различия обстановки 1923 и 1931 годов! Тогда социал-демократия разваливалась по кускам. Рабочие, не успевшие покинуть ряды социал-демократии, поворачивали с надеждой взоры в сторону коммунистической партии. Тогда фашизм представлял собою в гораздо большей степени чучело на огороде буржуазии, чем серьезную политическую реальность. Влияние коммунистической партии на профессиональные союзы и заводские комитеты было в 1923 году несравненно значительнее, чем сейчас. Заводские комитеты выполняли тогда фактически основные функции советов. Под социал-демократической бюрократией в профсоюзах почва с каждым днем уходила из-под ног.

Тот факт, что обстановка 1923 года не была использована оппортунистическим руководством Коминтерна и ГКП, живет до сих пор в сознании классов и партий и во взаимоотношениях между ними. Коммунистическая партия, говорит Тельман, есть партия миллионов. Мы этому радуемся, мы этим гордимся. Но мы не забываем, что и социал-демократия остается еще партией миллионов. Мы не забываем, что, благодаря ужасающей цепи эпигонских ошибок 1923—1931 годов, нынешняя социал-демократия обнаруживает гораздо большую силу сопротивления, чем социал-демократия 1923 года. Мы не забываем, что нынешний фашизм, вскормленный и взращенный изменами социал-демократии и ошибками сталинской бюрократии, представляет собою огромное препятствие на пути к завоеванию власти пролетариатом. Компартия есть партия миллионов. Но благодаря предшествующей стратегии «третьего периода»[10 - «Третий период» – в соответствии с тогдашней официальной доктриной Коминтерна, новейшая история империализма и революционного движения распадалась на три периода: «первый период» (1917—1923) – период «наступления революции»; «второй период» (1923—1928) – период «стабилизации капитализма» или «относительной стабилизации капитализма»; «третий период» (с 1928 г.) – период нового, окончательного «наступления революции», который должен завершиться «крахом империализма». – Примеч. науч. ред.], периода концентрированной бюрократической глупости, коммунистическая партия сегодня все еще крайне слаба в профессиональных союзах и в завкомах. Борьбу за власть нельзя вести, опираясь лишь на голоса референдума. Нужно иметь опору в заводах и цехах, в профессиональных союзах и завкомах. Обо всем этом забывает Тельман, который анализ обстановки заменяет крепкими словами.

Утверждать, будто в июле-августе 1931 года германская компартия была так могущественна, что могла вступить в открытую борьбу с буржуазным обществом в лице обоих его флангов, социал-демократии и фашизма, мог бы только человек, свалившийся с луны. Партийная бюрократия сама этого не думает. Если она прибегает к такому доводу, то только потому, что плебисцит провалился и, следовательно, она не оказалась подвергнута дальнейшему экзамену. В этой безответственности, в этой слепоте, в этой безразборчивой погоне за эффектами и находит свое выражение авантюристская половина души сталинского центризма!

«Народная революция» вместо пролетарской революции

Столь «внезапный», на первый взгляд, зигзаг 21 июля вовсе не упал, как гром с ясного неба, а был подготовлен всем курсом последнего периода. Что германская компартия руководится искренним и горячим стремлением победить фашистов, вырвать из-под их влияния массы, опрокинуть фашизм и раздавить его, в этом, разумеется, не может быть сомнений. Но беда в том, что сталинская бюрократия чем дальше, тем больше стремится действовать против фашизма его собственным оружием: она заимствует краски с его политической палитры и старается перекричать его на аукционе патриотизма. Это не методы принципиальной классовой политики, а приемы мелкобуржуазной конкуренции.

Трудно представить себе более постыдную принципиальную капитуляцию, как тот факт, что сталинская бюрократия заменила лозунг пролетарской революции лозунгом народной революции. Никакие хитросплетения, никакая игра цитатами, никакие исторические фальсификации не изменят того факта, что дело идет о принципиальной измене марксизму в целях наилучшей подделки под шарлатанство фашистов. Я вынужден здесь повторить то, что писал по этому вопросу несколько месяцев тому назад: «Разумеется, всякая великая революция есть народная или национальная революция в том смысле, что она объединяет вокруг революционного класса все живые и творческие силы нации и перестраивает нацию вокруг нового стержня. Но это не лозунг, а социологическое описание революции, притом требующее точных и конкретных пояснений. В качестве же лозунга, это пустышка и шарлатанство, базарная конкуренция с фашистами, оплачиваемая ценою внесения путаницы в головы рабочих… Фашист Штрассер говорит: 95 % народа заинтересованы в революции, следовательно, это революция не классовая, а народная. Тельман подпевает ему. На самом же деле рабочий коммунист должен был бы сказать рабочему фашисту: конечно, 95 % населения, если не 98 %, эксплуатируется финансовым капиталом. Но эта эксплуатация организована иерархически: есть эксплуататоры, есть субэксплуататоры, субсубэксплуататоры и т.д. Только благодаря этой иерархии сверхэксплуататоры держат в подчинении себе большинство нации. Чтобы нация могла на деле перестроиться вокруг нового классового стержня, она должна предварительно идейно перестроиться, а этого можно достигнуть лишь в том случае, если пролетариат, не растворяясь в «народе», в «нации», наоборот, развернет программу своей, пролетарской революции и заставит мелкую буржуазию выбирать между двумя режимами… В нынешних же условиях Германии лозунг «народной революции» стирает идеологические грани между марксизмом и фашизмом, примиряет часть рабочих и мелкую буржуазию с идеологией фашизма, позволяя им думать, что нет необходимости делать выбор, ибо там и здесь дело идет о народной революции».

«Народная революция» как средство «национального освобождения»

Идеи имеют свою логику. Народная революция выдвигается как служебное средство для «национального освобождения». Такая постановка вопроса открыла доступ в партию чисто шовинистическим тенденциям. Нет, разумеется, ничего дурного в том, что к партии пролетариата приблизятся отчаявшиеся патриоты из лагеря мелкобуржуазного шовинизма: к коммунизму приходят разные элементы по разным дорогам и тропинкам. Искренние и честные элементы – наряду с отъявленными карьеристами и проходимцами-неудачниками – несомненно, имеются в ряду тех белогвардейских и черносотенных офицеров, которые за последние месяцы стали как будто поворачиваться лицом к коммунизму. Партия может использовать, конечно, и такие индивидуальные метаморфозы, как подсобное средство для разложения фашистского лагеря. Преступление сталинской бюрократии – да, прямое преступление – состоит, однако, в том, что она солидаризируется с этими элементами, отождествляет их голос с голосом партии, отказывается от разоблачения их националистических и милитаристических тенденций, превращая насквозь мелкобуржуазную, реакционно-утопическую и шовинистическую брошюру Шерингера[11 - Шерингер Рихард (1904—1986) – главный фигурант известного «Ульмского дела». В марте 1930 г. в г. Ульм были арестованы 3 офицера 5-го Ульмского артиллерийского полка обер-лейтенант Фридрих Вендт и лейтенанты Рихард Шерингер и Ханс Лудин. Им инкриминировалась «государственная измена», а именно подготовка нацистского мятежа. Военный министр Грёнер, чтобы не привлекать внимания к этому делу, пытался осудить лейтенантов тайным судом по обвинению в «нарушении дисциплины». Но Шерингеру удалось передать из тюрьмы письмо в «Фёлькишер беобахтер» – и дело получило огласку. В сентябре 1930 г. Верховный суд в Лейпциге рассмотрел дело ульмских лейтенантов. На суде выступил лично А. Гитлер, использовавший трибуну для привлечения к нацистам симпатий армии. Суд приговорил 3 лейтенантов к 1,5 годам заключения. Но еще до суда Шерингер был распропагандирован в тюрьме заключенными-коммунистами. Из заключения он направил на волю заявление, в котором сформулировал 9 пунктов, доказывавших, что НСДАП не имеет никакого отношения к социализму, и призвал обманутых социальной демагогией членов нацистской партии перейти к коммунистам. Этот документ был зачитан 18 марта 1931 г. в рейхстаге депутатом от КПГ Хансом Киппенбер-гером (руководитель военного аппарата КПГ) и произвел сенсацию. КПГ широко использовала послание Шерингера для пропаганды в неустойчивых (национал-большевистских) кругах, а кратковременный период активной работы КПГ на «территории» национал-большевизма именуется «курсом (или линией) Шерингера». Из тюрьмы Шерингер тайно рассылал письма знакомым офицерам с призывом к созданию «Красной Армии» в Германии, за что осужден повторно на 2,5 года заключения. После выхода из тюрьмы – на подпольной технической работе в КПГ. Избежал репрессий благодаря покровительству Х. Лудина, доросшего до больших чинов в СС. В 1945 г. назначен оккупационными властями госсекретарем при министре сельского хозяйства Баварии, проводил по 1953 г. в Баварии аграрную реформу. С 1945 по 1956 г. – представитель КПГ в предпарламент-ских, а затем парламентских структурах Баварии, организатор крестьянского движения. После запрета КПГ в 1956 г. арестован, осужден на 2 года тюрьмы за «коммунистическую деятельность» с последующим запрещением заниматься политикой. – Примеч. науч. ред.] в новое евангелие революционного пролетариата. Из этой низкопробной конкуренции с фашизмом и выросло внезапное, на первый взгляд, решение 21 июля: у вас народная революция, и у нас народная революция; у вас национальное освобождение как высший критерий, и у нас то же самое; у вас война западному капитализму, и мы обещаем то же самое; у вас плебисцит, и у нас плебисцит, еще лучший, насквозь «красный».

Факт таков, что бывший революционный рабочий Тельман сегодня изо всех сил стремится не ударить лицом в грязь перед графом Стенбок-Фермором[12 - Стенбок-Фермор (Штенбок-Фермор фон Нитау), Александр (1902—1972) – немецкий писатель и деятель кино. Выходец из знатного остзейского рода, прибыл в Германию из Латвии в 1920 г. с частями прибалтийского ландсвера. Выступал как прозаик, сценарист и автор радиопьес. В 1927 г. был одним из основателей Коммуны художников в Вильгельмсдорфе, объединившей левых, антифашистски настроенных интеллектуалов и деятелей искусства. В 1931 г. большую известность получила его книга «Германия снизу. Путешествие по пролетарской провинции», написанная на основе поездок автора по Франконии, Тюрингии, Шлезвигу и Руру, по «Германии голода, бесправия и пробуждающихся масс». В 1931 г. стал одним из руководителей «Рабочего кружка «Ауфбрух»» (назван по одноименному журналу) – подставной псевдонационал-большевистской организации, созданной КПГ для пропагандистской работы в национал-большевистских кругах и рекрутирования национал-большевиков в ряды КПГ. В марте 1933 г. арестован нацистами, заключен в концлагерь Дахау до 1939 г. В 1940 г. создал подпольную группу Сопротивления «Революционные рабочие и солдаты» (РАС), присоединившуюся к «Красной капелле». С 1945 г. жил в ГДР, был известным писателем (его автобиографическая книга «Красный граф» выдержала множество изданий), сценаристом и режиссером на студии ДЕФА. Создал, в частности, несколько антифашистских фильмов. – Примеч. науч. ред.]. Отчет о собрании партийных работников, на котором Тельман провозгласил поворот в сторону плебисцита, напечатан в «Роте фане» под претенциозным заглавием «Под знаменем марксизма». Между тем во главу угла своих выводов Тельман поставил ту мысль, что «Германия является сегодня мячом в руках Антанты». Дело идет, следовательно, прежде всего о «национальном освобождении». Но ведь в известном смысле и Франция, и Италия, и даже Англия являются «мячами» в руках Соединенных Штатов. Зависимость Европы от Америки, снова столь ярко обнаружившаяся в связи с предложением Гувера (завтра эта зависимость обнаружится еще резче и грубее), имеет гораздо более глубокое значение для развития европейской революции, чем зависимость Германии от Антанты. Вот почему – между прочим – лозунг Советских Соединенных Штатов Европы, а вовсе не один лишь голый лозунг «долой Версальский мир», является пролетарским ответом на конвульсии Европейского континента.

Но эти вопросы стоят все же во второй линии. Политика наша определяется не тем, что Германия является «мячом» в руках Антанты, а прежде всего тем, что расколотый, обессиленный и униженный германский пролетариат является мячом в руках германской буржуазии. «Главный враг – в собственной стране!» – учил некогда Карл Либкнехт. Иль вы это забыли, друзья? Иль, может быть, это учение больше не годится? Для Тельмана оно явно устарело. Либкнехт заменен Шерингером. Вот почему такой горькой иронией звучит заглавие «Под знаменем марксизма»!

Школа бюрократического центризма как школа капитуляций

Несколько лет тому назад левая оппозиция предупреждала, что «истинно русская» теория социализма в отдельной стране неизбежно поведет к развитию социал-патриотических тенденций у других секций Коминтерна. Тогда это казалось фантазией, злостной выдумкой, «клеветой». Но идеи имеют не только свою логику, но и свою взрывчатую силу. Германская компартия в короткий срок втянулась на наших глазах в сферу социал-патриотизма, т.е. тех настроений и лозунгов, на смертельной вражде к которым был воздвигнут Коминтерн. Не поразительно ли? Нет, только закономерно!

Метод идейной подделки под противника и классового врага – метод, насквозь противоречащий теории и психологии большевизма – вытекает вполне органически из сущности центризма, из его беспринципности, бессодержательности, идейной пустоты. Так, в течение нескольких лет сталинская бюрократия проводила термидорианскую политику, чтоб вырвать у термидорианцев почву из-под ног. Испугавшись левой оппозиции, сталинская бюрократия стала по кускам подделывать левую платформу. Чтоб вырвать английских рабочих из-под власти тред-юнионизма, сталинцы повели тред-юнионистскую политику вместо марксистской. Чтоб помочь китайским рабочим и крестьянам выйти на самостоятельную дорогу, сталинцы загнали их в буржуазный Гоминдан. Этот перечень можно продолжить без конца. И на больших, и на малых вопросах мы видим один и тот же дух мимичности, постоянную подделку под противника, стремление воспользоваться против врага не собственным своим оружием – которого, увы, нет! – а оружием, украденным из арсеналов противника.

В том же самом направлении действует и нынешний партийный режим. Мы не раз говорили и писали, что самодержавие аппарата, деморализуя руководящий слой Коминтерна, принижая и обезличивая передовых рабочих, дробя и коверкая революционные характеры, неизбежно ослабляет пролетарский авангард пред лицом врага. Кто покорно склоняет голову пред каждым указом сверху, тот никуда не годный революционный борец!

Центристы-чиновники были зиновьевцами при Зиновьеве, бухаринцами при Бухарине, сталинцами и молотовцами, когда наступило время Сталина и Молотова. Они склоняли головы даже перед Мануильскими, Куусиненами и Лозовскими. Они повторяли в каждый из пройденных этапов слова, интонации и мимику очередного «вождя», они по команде отказывались сегодня от того, в чем клялись вчера, и, заложив два пальца в рот, свистали тому отставному начальнику, которого вчера носили на руках. В этом гибельном режиме выхолащивается революционное мужество, опустошается теоретическое сознание, размягчаются позвоночники. Только бюрократы, прошедшие зиновьевско-сталинскую школу, могли с такой легкостью подменить пролетарскую революцию народной революцией и, объявив большевиков-ленинцев ренегатами, поднять на плечах шовинистов типа Шерингера.

«Революционная война» и пацифизм

Дело коммунистической партии Шерингеры и Стенбок-Ферморы милостиво рассматривают как прямое продолжение гогенцоллернской войны. Жертвы подлейшей империалистической бойни для них остаются героями, павшими за свободу германского народа. Новую войну за Эльзас—Лотарингию и за Восточную Пруссию они готовы назвать «революционной» войной. Они согласны принять – пока что на словах – «народную революцию», если она может послужить средством мобилизации рабочих для их «революционной» войны. Вся их программа – в идее реванша: если завтра им покажется, что той же цели можно достигнуть другим путем, они будут стрелять революционным пролетариям в спину. Не замалчивать это надо, а разоблачать. Не усыплять бдительность рабочих, а пробуждать. Как же поступает партия?

В коммунистической «Фанфаре» от 1 августа, в самый разгар агитации за красный референдум, рядом с портретом Шерингера печатается одно из его новых апостольских посланий. Вот что говорится там дословно: «Дело мертвых мировой войны, которые отдали свою жизнь за свободную Германию, предает всякий, кто сегодня выступает против народной революции, против революционной освободительной войны». Не веришь глазам, читая эти откровения на страницах печати, которая называет себя коммунистической. И все это прикрывается именами Либкнехта и Ленина! Какой длинный кнут взял бы Ленин в руки для полемической расправы над таким коммунизмом! И он не остановился бы на полемических статьях. Он стал бы добиваться созыва экстренного международного конгресса, чтобы безжалостно очистить ряды пролетарского авангарда от гангрены шовинизма.

«Мы не пацифисты, – гордо возражают нам Тельманы, Ремеле и все прочие. – Мы принципиально стоим за революционную войну»[13 - Намек на известные слова Ленина на Апрельской (1917 г.) конференции большевиков: «Мы не пацифисты и не можем отказаться от революционной войны». Далее, однако, Ленин говорил: «Мы тогда поведем войну действительно революционную, когда власть будет иметь пролетариат». – Примеч. науч. ред.]. В доказательство они готовы привести несколько цитат из Маркса и Ленина, подобранных для них в Москве невежественным «красным профессором». Можно подумать, в самом деле, будто Маркс и Ленин были глашатаями национальной войны, а не пролетарской революции! Будто понимание революционной войны у Маркса и Ленина имеет что-либо общее с националистической идеологией фашистских офицеров и центристских[14 - Здесь и далее, в соответствии с принятой тогда в коммунистическом движении терминологией, под «центристами» Троцкий понимает левых социалистов. Имелось в виду, что левые социалисты находятся в «центре» – между социал-демократами справа и коммунистами слева. – Примеч. науч. ред.] унтеров. Дешевой фразой о революционной войне сталинская бюрократия привлекает десяток авантюристов, но отталкивает сотни тысяч и миллионы социал-демократических, христианских и беспартийных рабочих.

«Значит, вы нам рекомендуете подделываться под пацифизм социал-демократии?» – возразит какой-нибудь особенно глубокомысленный теоретик новейшего курса. Нет, подделываться мы меньше всего склонны, даже под настроения рабочего класса; но считаться с ними необходимо. Только правильно оценивая настроения глубоких масс пролетариата, можно привести его к революции. Бюрократия же, подделываясь под фразеологию мелкобуржуазного национализма, игнорирует действительные настроения рабочих, которые не хотят войны, которые не могут ее хотеть и которых отталкивает воинственное фанфаронство новой фирмы: Тельман, Шерингер, граф Стенбок-Фермор, Гейнц Нойман и К°.