Гангрена Союза

Середина двадцатого века! Петрович никогда ни перед кем на коленях не стоял. Больше того, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь перед кем-нибудь опускался на колени. Ну, разве что юноша перед девушкой, да и то – в кино. Но сейчас Петрович чувствовал неловкость. Он один стоял, а тысячи и тысячи были на коленях. И смотрели на него. Петрович ясно ощутил, что он сейчас всего лишь на волосок от гибели. Тогда он тоже опустился на колени и так спрятался в толпе. Потом Петрович узнал, что оратор провозгласил: пусть все, кто уважает товарища Сталина, станут на колени.

Тенгиз хорошо представил себе переживание Петровича в тот момент. Он по крупицам собирал такие примеры и надеялся понять, как огромные массы самостоятельно мыслящих людей мгновенно превращаются в монолитного монстра или в святого. Поэтому по своим интересам Тенгиз был гуманитарий. Но он плохо воспринимал приблизительные рассуждения, а по натуре склонялся к точным наукам. В результате, он решил получить фундаментальное образование в области физики, а применить полученные знания можно где угодно.

Поступил Тенгиз на кафедру радиотехники и систем управления. Радиотехника увлекала его мало, другое дело – системы управления. Он хотел додуматься, как возникает объединенное решение в крупных коллективах людей. Было очевидно, что принцип большинства не является здесь основным, потому что как раз большинство обычно и является проигравшей стороной. На его родине, в Грузии, была сильная местная власть. Но она ослабевала при увеличении группы (семья, клан, племя). Кучки влияния, возглавлявшие крупные сообщества соперничали, а универсальное право отсутствовало. При этом более сильные охотно демонстрировали своеволие, а слабые легко признавали их права.

Социум состоит из эгоистов, устроен он неважно и Тенгизу хотелось придумать что-то такое, чтобы всё было по-честному, а общее решение не преследовало чью-то частную выгоду. По-настоящему справедливого дележа пирога не будет, конечно, никогда. Но ему хотелось бы знать, является ли это законом природы или возможны варианты. Тенгиз не был фанатичным правдолюбцем, тогда бы он поневоле потерял объективность. Ему хотелось разгадать научную проблему. Жившие до него мудрецы оставили много идей, а властители прошлого опробовали разные варианты. Идеалом считалось сильная и стабильная страна, а народ обычно принимал верность власти за любовь к родине. И верхушка это всячески одобряла. Государственная измена всюду считается более тяжким преступлением, чем даже убийство, и это плотоядно называют изменой родине. Тенгиз не мог знать, что его самого однажды заподозрят в деянии, еще более страшном, чем измена.

Тенгиз хотел разобраться, как психика людей превращается в политику страны. Человек рождается и умирает случайно. Он мог бы вообще не родиться или попасть в другие жизненные обстоятельства и эволюционировать в нечто иное. Но сам для себя он представляет абсолютную ценность – это всё, что у него есть. Себе он кажется невероятно сложным. Он в курсе своих тайных желаний. Знает, как трудно иногда принять решение. В то же время, и это странно, поступки других предсказать легче, чем свои собственные. Упрощенные черты личности, полагал Тенгиз, скорее всего, и отвечают за коллективное поведение.

Есть единственный способ продвинуться в таких сложных проблемах – это эксперимент. В национальном размахе ставить такие опыты у Тенгиза возможности не было. Однако иногда он пробовал в местном масштабе, в своем ближайшем окружении.

5. Искушение Ричардом Фейнманом

Тенгиз отлично чувствовал людей. Он сразу улавливал, если собеседник притворяется верным последователем чего-либо или кого-либо, а на самом деле своего суждения не имеет или даже является тайным противником, и это проявлялось не только в научных дискуссиях. Поэтому он задумал поставить опыт и определить, многие ли его однокашники так преданы стране и ее политическому строю, как они это охотно демонстрируют публично. Для этого он предложил подопытным студентам непреодолимое искушение. Однажды, в пятницу вечером, в центральном вестибюле появилось следующее объявление:

Ричард Фейнман,

Нобелевский лауреат 1965

Ищет учеников

Актовый зал, завтра, в субботу, в 10.00

Запись на собеседования в 9.30

(через переводчика)

Обязательное условие:

Получение гражданства США

Отказ от гражданства СССР

Нарисовать и вывесить красочное приглашение охотно взялся Соков, который счел это полезным мероприятием. Он многих и сам подозревал в неискренности.

Лекции Ричарда Фейнмана были настольной книгой у любого студента. Новость тут же достигла всех. Посмотреть на живого Фейнмана хотели многие, но не всякий, здраво оценивая свои возможности, решится испытать удачу. Тем не менее, многие относились к себе с полным уважением и утром, за час до назначенного срока, перед входом в Актовый зал образовалась живая очередь. Администрация за ночь раскачаться не успела, тем более начинались выходные.

Роль переводчика должен был выполнить некий фарцовщик, с которым Тенгиз познакомился как-то на вечеринке в одном из московских домов.

Он вошел в зал в 9.30 в полосатых штанах, с россыпью звезд на рубахе, в цилиндре и с потухшей сигарой в уголке рта. Снял цилиндр, ослабил узел на цветастом галстуке и разложил за преподавательским столом две солидные стопки бланков: слева – «Просьба о получении гражданства США» и справа – «Заявление об отказе от гражданства СССР». Претендентам нужно было всего-навсего внести личные данные и расписаться.

Некоторое оживление вызвало появление коменданта Клавдии Петровны, которая полюбопытствовала, кто позволил занять Актовый зал. Ей вежливо разъяснили, что это встреча с Нобелевским лауреатом Ричардом Фейнманом. Что мистер Фейнман высоко ставит уровень подготовки и таланты студентов их Института и хотел бы найти себе здесь учеников. Людей такого уровня Клавдия Петровна уважала и некоторых знала напрямую. Одного из них, Петра Капицу, она в прошлом году проводила в последний путь. Поэтому она не стала мешать научному мероприятию.

В 10.10 у переводчика кончились бланки, и он оборвал запись, пояснив, что Ричард Фейнман уже пожилой человек и всех принять не сможет. Но жаждущие, на всякий случай, не расходились. Тенгиз, тем временем, тасовал заполненные бумаги. Его особенно заинтриговало, что записались даже два члена комитета комсомола. В 10.45 кандидаты в американцы заподозрили неладное, тем более что переводчик куда-то исчез. Все видели, что он был в каких-то отношениях с Тенгизом. Кое у кого возникло подозрение, что Тенгиз еще до этого мероприятия умудрился каким-то образом пройти собеседование, и его попросили прояснить ситуацию. Поэтому Тенгиз вынужден был раскрыть карты.

До рукоприкладства не дошло, но некоторые, особо активные, участники еле сдерживались, и он пережил несколько неприятных минут. Соков был тут почти ни причем, но и он поволновался. Его только успокаивало, что дело они затеяли полезное.

– Парни, это же была шутка, вы что, шуток не понимаете? – Жизнерадостным голосом вразумлял их Тенгиз. – Для всех ясно, что вами двигал интерес к науке, а не поиск теплого местечка у дяди Сэма. – Тенгиз говорил это без всякой иронии. Он подсказывал им возможные реабилитирующие мотивы. На всякий случай.

– Мы-то, ясное дело, хотели участвовать в создании новой квантовой механики, – бубнили потерпевшие.

– В том-то и дело. И на отличном оборудовании! Но поймет ли наши мотивы профессура. Да еще у них взыграет научная ревность к Фейнману.

– А я, кстати, уверен, – успокоил их Тенгиз, – что многие из вас сразу почуяли, что это был розыгрыш и пришли сюда повеселиться и посмотреть на тех, кто принял всё это за чистую монету. – Это был еще один реабилитирующий мотив, который им подкинул Тенгиз. Для него это был всего лишь эксперимент, и он никому не желал зла. Не понимать юмора – это был моветон. Поэтому в толпе охотно подтвердили, что да, они с самого начала обо всем догадались и даже шутили по этому поводу. Больше всего веселились те, кому не хватило бланков.

Высшие инстанции после этого настоятельно требовали от Тенгиза сдать в ректорат оформленные бумаги, но он их к тому времени уже раздал участникам, по их настоятельной просьбе, и они канули в небытие. Соков эту его мягкотелость не одобрил и счел глупостью. Он признал, что выдавать анкеты ректорату было, конечно, не рационально, но следовало их сохранить для себя, как отличный инструмент влияния на коллектив. Поэтому он стал немного опасаться Тенгиза.

Соков, на свое счастье, отметил промах двух своих коллег по комитету комсомола. Этим он резко повысил свой рейтинг в парткоме (передовом отряде партии на производстве) и вскоре вошел в его состав.

6. Коллективный Демиург: Тенгиз, Катя, Юля, Соков, Витя

Вскоре Тенгиз заметил, что не его одного занимало, как превратить потребности индивидуума в общую проблему всего коллектива. Юлия Латынская и Катя Борова размышляли над похожей задачей, но – в своем ракурсе. Броская красота и быстрый ум Юли обеспечивали ей множество поклонников, но она их бросала, одного за другим. Юля немного походила на ведьму, а Катя еще не дозрела до флирта и стриглась под мальчика. Вместе они напоминали бабу Ягу и братца Иванушку.

Ни Юля, брюнетка с кучерявой копной на голове, ни светло-русая Катя, не задевали мужских инстинктов Тенгиза. Но и Тенгиз совершенно не был во вкусе Юлии. Она не испытывала по отношению к нему интеллектуального превосходства, а привыкла блистать. Катя, напротив, превосходила Тенгиза в профессиональном отношении, но восхищалась его благородством. И даже преувеличивала. В его присутствии она была вполне способна обсуждать сложнейшие научные проблемы, но от этого чувствовала свою ущербность во всем остальном. И ее даже смущало, почему Тенгиз относится к ней так благожелательно. Ей было очевидно, что она этого не заслужила. Учился Тенгиз на одной кафедре вместе с Катей и делился с ней своими тайнами, а у Кати пока была всего-навсего одна тайна, но она надеялась, что Тенгиз о ней не догадывается. Она стойко выслушивала подробности его побед, испытывая некоторое недоумение: что находит столь тонкий мужчина в примитивных, по его собственному определению, самках. Этими сомнениями Катя, разумеется, не делилась с Тенгизом, а слово «самка» так задевало ее, как будто бы это относилось и к ней. Юля над сомнениями Кати лишь посмеялась и объяснила, что все они самки, и не только самые примитивные.

Юлия училась на кафедре физики живого и уже знала, что отдельный нейрон может лишь послать своему адресату «да» или «нет» – и всё. Но им руководит страх повреждения: прежде чем сделать выбор он оценивает, что ему за это обычно бывает – улучшится его состояние или ухудшится. И шлёт воздействие, чтобы, если получится, спастись от грядущего повреждения. Юлю интриговало, как такие крошечные чувства сливаются в сложную личность, поэтому она быстро нашла общий язык с Тенгизом.

Катя замахнулась на еще более трудную проблему. Она собиралась наделить робота системой управления, которая бы сама выбирала свои поступки, как это делают животные, без всякой программы.

Многие пытались сконструировать «мозг» робота, как очень сложную схему, похожую на ту, что образуют нейроны мозга. Нашелся даже энтузиаст, который выделил комнату в своей квартире на Ленинском проспекте и собирал там электронное чудище, постепенно впаивая в него, что придется. Как-то Катя в группе студентов осматривала его детище, оно занимало уже более половины помещения. В самом дальнем, уже недоступном, углу можно было разглядеть огромные вакуумные лампы, потом пальчиковые, транзисторы, микромодули, аналоговые и дигитальные элементы, включенные позднее. Это гигантское сооружение, если было включено, мигало огоньками, гудело индуктивностями и трансформаторами, щелкало переключателями, а резисторы излучали тепло. Всё это происходило без всякой регулярности в пространстве и времени. Автор был уверен, что его монстр уже имеет сознание и пытался разгадать его мысли.

Но Катя не верила, что одной лишь сложности достаточно, для появления сознания. В сложных системах нарастает хаос и это создает иллюзию загадочной деятельности. Простые вещи ничего не стоит описать сложным путем, было бы желание. Катя пыталась сотворить простейший прибор, чувствующий угрозу своей поломки. Несколько таких приборов должны были, в идеале, вырабатывать стратегию избегания более сложных повреждений.

Поэтому всех трех, Тенгиза, Катю и Юлю, волновали особенности слияния простых желаний в замысловатые мотивы. Вместе с тем, мозг функционирует идеально, но не ясно, как; государство – так себе, и вполне понятно, почему. А что касается коллективного взаимодействия «живых» приборов, то пока это не более чем грезы. Для начала, нужно сконструировать блок, способный ощутить свое повреждение.

Так получалось, что лишь Катя работала над конкретной задачей. Остальные решали теоретические вопросы. Свои труды они в среде преподавателей не афишировали, те подумали бы, что они замахнулись на то, что под силу разве что господу богу. Соков проведал об их увлечении, счел, что это может многое дать в будущем и предложил выполнять для них математические расчеты. Он не слишком располагал к дружеским отношениям, но дело – прежде всего и его приняли в компанию.

К ним примыкал и Витя Коров, маленький неприметный паренек. Жил Витя на одну стипендию, не подрабатывал (не хватало времени) и друзья ненавязчиво его подкармливали. Он пытался своими руками спаять что-то необычное. Чаще всего он молчал. Но в его присутствии нельзя было лавировать, недоговаривать или как-то вилять. Его воспринимали, как некую абстрактную совесть. Впрочем, со стороны было заметно, что между Катей и Витей проскакивали искры особого понимания, но это не переходило в короткое замыкание.

Сокову, между тем, очень хотелось бы поженить Катю и Витю. Он, во всяком случае, это не скрывал и охотно продвигал эту идею. Поженить и уговорить Катю взять фамилию Вити, а Витю – фамилию Кати. Тогда он был бы Витя Боров, а она – Катя Корова. Когда это дошло до Вити, он честно посоветовал Сокову губу на Катю не раскатывать:

– Катя – девушка уникальная. Она не для меня. И не для вас.

Соков ко всем, по возможности, относился корректно и не мог понять, почему ему приходится жить в атмосфере недоброжелательства.

7. Гимн хаосу и смерти

Катя с Тенгизом освободились от занятий и направились к пустующей аудитории, где у них была назначена встреча с единомышленниками. По пути Тенгиз обсуждал с Катей удивительную непостижимость женской души.

– Почему, Катя, твои сестры полностью лишены самолюбия, – удивлялся Тенгиз. – Словно они сделаны из другого теста: ради мимолетного романа готовы на всё. Ни на минуту не забывают о сексуальной стороне жизни. Все силы тратят на поддержание внешнего вида, прихорашиваются без перерыва, мимо зеркала не проскочат, не заглянув. А как одеваются? Всё направлено не на то, чтобы свои сокровища спрятать, а, напротив – подчеркнуть, приоткрыть. Лишь бы привлечь, лишь бы понравиться, лишь бы удержать. И не важно, кого именно. Я уже чувствую момент, осталась ли у моей дамы хоть капля достоинства или она всё простит и отдаст тело и душу без остатка.

Попутно Тенгиз подфутболил мальчишкам мяч, который те нечаянно выкатили на проезжую часть улицы.

– И как же ты это узнаешь? – напряженно спросила Катя.

– Стоит положить даме руку на талию, рука сама чувствует, как напряглась спина. А иногда ее выдает невольная дрожь. Это значит, что дама готова.

Говоря это, Тенгиз левую руку положил Кате на плечи, как сестре, а правой показывал, как его пассия прикидывалась неприступной дамой. Катя при этом не отстранялась и не прижималась, как сестра. Но прислушивалась, не напряжена ли у нее, не дай бог, спина.