Воспоминания провинциального адвоката

Отказ Волькенштейна признавать ценность еврейской культуры показывает, как он, представитель дискриминированного меньшинства, подсознательно стремится ассимилироваться с доминирующей русской культурой. Это выражается и в окончательном принятии им русифицированного имени как основного, одновременно подчиняясь логике администрации Российской империи, использовавшей русский как основной. Его еврейское имя записано в списке членов семьи его отца, Г. Ф. Х. Волькенштейна, в ревизской сказке купцов-евреев Бердичева от 10 июня 1858 г.26 В документах 1880‑х гг. фигурирует двойное имя, Исаак-Лев, без русифицированного отчества27. В 1890‑е гг. двойное имя встречается, но основным становится вариант «Лев Филиппович», который Л. Ф. Волькенштейн использует в личной подписи и на личном бланке для писем, отпечатанном в типографии28. Безапелляционная критика Волькенштейном общественной, экономической и творческой роли евреев выглядит как попытка дистанцироваться от еврейской этнокультурной среды, отражая внутренний конфликт между исходной этнорелигиозной принадлежностью и воспринятой идентичностью. Он противопоставляет евреев и русских, а точнее – иудеев и христиан, перенимая высокомерные, предвзятые и мифологизированные представления о евреях. Законодатели и чиновники империи Романовых определяли евреев прежде всего как нехристианскую религиозную группу. Иудаизм представлялся как совокупность непонятных, смешных и опасных обрядов, негативно влиявших на человека и на еврейский народ в целом. Эти представления широко распространялись через русскую литературу и публицистику славянофилов29. Евреям приписывали плутовство, обособленность и презрение к другим народам, прежде всего к христианам или к русским, а также стремление их эксплуатировать, что подразумевает обвинения в нечестном использовании плодов чужого труда и нежелании или неспособности к самостоятельному созидательному труду. Это обосновывалось религиозным фанатизмом и результатом неправильного образования на основе изучения Талмуда и служило основанием для ограничения в правах, что Л. Ф. Волькенштейн, сохранивший иудейское вероисповедание, испытал на себе.

Еврейство, адвокатура и права

Осенью 1883 г., когда Лев Волькенштейн поселился в Ростове-на-Дону, его старший брат Иосиф уже имел там большое влияние в торговле, банковском деле и городском управлении, будучи избран гласным Ростовской городской думы30. Из воспоминаний видно, что положение старшего брата помогало молодому выпускнику Петербургского университета в отношениях с некоторыми видными представителями купеческой и промышленной среды. Это имело большое значение, поскольку начало его адвокатской карьеры в середине 1880‑х гг. совпало с ужесточением политики в отношении евреев. Из-за негласных ограничений на продвижение евреев по государственной службе Л. Ф. Волькенштейн отказался от идеи служить в Таганрогском окружном суде и занялся частной адвокатской практикой. Однако и в этой сфере ограничения не заставили себя ждать. Запреты на занятие должностей в суде и прокуратуре подталкивали евреев с юридическим образованием идти в адвокатуру. В 1889 г. было издано распоряжение, согласно которому лица нехристианского вероисповедания могли зачисляться в адвокатуру только с разрешения министра юстиции. По воспоминаниям И. В. Гессена, эту меру поддержали некоторые адвокаты-христиане31. Были и такие, кто выступал за полный запрет на допуск евреев в адвокатуру, включая и тех, кто принял христианство. Они ссылались на суеверные утверждения о том, что по учению Талмуда зло, причиненное христианину, не считается грехом, а потому евреи якобы не способны добросовестно защищать интересы своих доверителей32. Образованная в 1894 г. правительственная комиссия под председательством министра юстиции Н. В. Муравьева долго обсуждала вопрос, балансируя между двумя позициями: принципы реформы 1864 г. считались гарантией правосудия, но независимость юстиции от правительственного контроля казалась несовместимой с самодержавием33. Закон о процентной норме на прием евреев в адвокатуру не был принят, но негласные ограничения действовали. Присяжные поверенные продолжали записывать евреев в помощники. Проработав пять лет помощником, человек имел право на включение в сословие присяжных поверенных, то есть на статус полноправного адвоката. Однако помощник, сохранивший иудейское вероисповедание, под разными предлогами не зачислялся в сословие присяжных поверенных. Невключение в сословие не всегда было вопросом финансового достатка. Волькенштейн проработал в статусе помощника около двадцати лет и был, по собственному признанию, финансово благополучен, в том числе благодаря принадлежности его старшего брата к торговой и финансовой элите Ростова-на-Дону. Однако статус помощника означал уязвимость профессионального положения, ставя человека в зависимость от патрона.

По собственному признанию Волькенштейна, отношения у него с первым патроном, адвокатом А. В. Самуильсоном, не ладились. Он не вдается в подробности, но в его личном деле в архиве Новочеркасской судебной палаты сохранились документы на этот счет34. Пятилетний стаж Волькенштейна в статусе помощника заканчивался осенью 1888 г. Незадолго до этого в «Судебной газете», издававшейся в Петербурге, появилась большая статья о его адвокатской работе в Ростове-на-Дону. Автор, подписавшийся Х. З., писал, между прочим, что Волькенштейна зачислили в помощники, не собирая никаких справок: «приняли по одной частной рекомендации» (намек на протекцию старшего брата?). Главной темой было поведение «благодарного помощника» (терминология автора статьи) в отношении своего патрона Самуильсона, «старейшего и наиболее уважаемого члена местной адвокатуры». Суть дела была в следующем. У клиента А. В. Самуильсона, горожанина турецкого происхождения, разграбили гостиницу в Ростове-на-Дону. Владелец хотел предъявить гражданский иск, но его ходатайство было на турецком языке. Судебная палата отказала. По словам автора статьи в «Судебной газете», Волькенштейн был на заседании в числе защитников (неясно, кого) и пустил в ход все ресурсы, «чтобы разделать в лоск своего патрона», в частности, обвинив его «в незнании самых элементарных начал процесса» (прошение должно было быть переведено на русский). Автор статьи вскользь упоминал еще два дела, не сообщая детали и приписывая Волькенштейну выпады против коллег и критику их за незнание законов и обстоятельств дела. Таким образом, речь шла не о профессионализме Волькенштейна. Идея состязательного судебного процесса подразумевает взаимную критику адвокатов. Автор статьи представлял проблему с точки зрения нарушения иерархии в отношениях «помощник – патрон». Эмоционально вопрошая, «каково все это (упреки в некомпетентности. – Н. П.) слушать присяжному поверенному, практикующему около 18 лет, от юного помощника», он недвусмысленно заявлял, что «означенные действия [Волькенштейна] могут нехорошо отозваться на нем при зачислении его в присяжные поверенные». Письменных документов об отказе включить Волькенштейна в сословие присяжных поверенных в 1888 г. не найдено. В воспоминаниях он кратко объясняет отказ запретом зачислять иудеев в сословие. Через пять лет, в 1892 г., А. В. Самуильсон сам обратился в Совет присяжных поверенных Харьковской судебной палаты, сообщая об отказе считать Волькенштейна своим помощником. В качестве обоснования он привел пару случаев, когда Волькенштейн, будучи поверенным Ростовской городской управы, т. е. обязанным защищать ее интересы, выступал в суде на стороне ответчиков, против которых эта управа подавала иски. После отказа Самуильсона один из коллег Волькенштейна, А. П. Петров, записал его своим помощником35, что позволило ему сохранить право заниматься адвокатурой.

В феврале 1905 г., на волне политической либерализации, вызванной революционными событиями, Волькенштейн вместе с И. Д. Гутерманом и А. Л. Черниковым, столь же долго находившимися в статусе помощников из‑за иудейского вероисповедания, наконец были приняты в сословие присяжных поверенных36.

В полном объеме гражданские права евреи Российской империи получили лишь 20 марта 1917 г., когда Временное правительство отменило все ограничения в правах по принципу вероисповедания и национальной принадлежности. Дискуссия, в которую Л. Ф. Волькенштейн оказался вовлечен в этом контексте, дает дополнительный материал для анализа конфликта еврейства и русскости в его жизни. Отмена ограничений Временным правительством сняла среди прочего запрет на избрание евреев в органы городского самоуправления, установленный Городовым положением 1892 г. В июне 1917 г. в ростовском отделении Конституционно-демократической партии, членом которой был Волькенштейн, шла дискуссия о выборах по партийным спискам в городскую думу Ростова-на-Дону37. Ростовские кадеты обсуждали идею создания блока с Объединенным комитетом еврейских общественных организаций кадетского толка. В ходе дебатов Л. Ф. Волькенштейн говорил о том, что не понимает, о «каких еврейских организациях» идет речь, и причину этих разграничений: «Разве мы не полноправные теперь граждане?! Разве нужны теперь какие-то разграничения? Разве 400 т[ысяч] еврейских солдат не сражаются рядом с русскими солдатами?! Пусть в списке партии будут все христиане, и мы будем голосовать за них, потому что мы верим, что эта партия всегда шла вместе с нами и за нас. Лейбы и Иваны теперь равны <…>»38. В этой речи звучат идеи, характерные для группы адвокатов, общественных и политических деятелей, осознававших себя русскими евреями, которые, как отметила Дзовинар Кевонян, возможно, даже сохраняли верность иудаизму, но отказывались от общинной организации и от сионизма, видя решение еврейского вопроса в России в возможности свободной интеграции в общество на основе равенства и устранения дискриминации для всех граждан39.

Условия эмиграции, в которых Л. Ф. Волькенштейн писал свои воспоминания, и время их создания – конец 1920‑х гг., когда происходила консолидация советской политической системы и усиливалась личная власть Сталина, могут служить дополнительным объяснением неожиданно резкой критики Волькенштейна в адрес евреев, сопровождаемой печальным комментарием: «…теперь евреям дали свободу в бывшей России». В этих словах звучит отголосок темы участия евреев в революции, особенно в рядах большевиков, активно обсуждавшейся русскими евреями в эмиграции в неразрывной связи с темами ответственности или вины40. Его негативное отношение усиливалось осознанием того, что весной 1917 г. Временное правительство наконец отменило все ограничения и предоставило евреям долгожданную полную гражданскую и политическую свободу – ту самую полноту прав, о которой мечтал Л. Ф. Волькенштейн, но которой ему так и не довелось воспользоваться.

Подготовка текста рукописи к печати

Рукопись воспоминаний состоит из четырех тетрадей. Первая включает около 205 листов, вторая – 282 листа, третья – 358 листов, четвертая – 21 лист. В публикации воспоминаний каждой тетради соответствует отдельная часть. Устаревшие или искаженные написания существительных и однокоренных прилагательных и глаголов, а также имена и топонимы представлены с использованием современной орфографии, в частности: адресс (авторская орфография) – адрес (в публикации), безсилие – бессилие, биллиард – бильярд, возжи – вожжи, галлерея – галерея, гостинница – гостиница, джентельмен – джентльмен, извощик – извозчик, Колонтай (фамилия) – Коллонтай, коми-вояжер – коммивояжер, корридор – коридор, Ница (город) – Ницца, околодочный – околоточный, Оссинский (фамилия) – Осинский, поддонки – подонки, прикащик – приказчик, проэкт – проект, рассовая – расовая, Рысы (фамилия) – Рыссы, Толстова (фамилия писателя Л. Н. Толстого) – Толстого, цирульник – цирюльник, шуллер – шулер, эксплоатация – эксплуатация, Эмануил (имя) – Эммануил, Эссентуки (город) – Ессентуки, эфект – эффект.

В транскрипции сохранены авторские формулировки прямой речи, авторское написание имен: Соничка, Женичка, Ильюша и ряда других, а также союзное слово «али» (или) и предлог «пред» (перед), которые характерны для манеры письма Л. Ф. Волькенштейна.

Благодарности

Много людей способствовали тому, что публикация воспоминаний Л. Ф. Волькенштейна стала реальностью.

Дети, внуки и правнуки сохранили рукописные тетради воспоминаний. Врач Пьер Волькенштейн, правнук Л. Ф. Волькенштейна, однажды решил заглянуть в магазин русских книг в Париже Les Éditeurs Réunis в поисках кого-то, кто мог бы их прочесть. По воле случая в тот момент я находилась там же, и мне повезло познакомиться с этим историческим документом и открыть через него огромный пласт истории. В ней личные и семейные достижения и трагедии тесно связаны с глобальными, национальными и локальными событиями, политическими и идеологическими факторами, войнами и вооруженными конфликтами.

Пьер Волькенштейн горячо поддержал идею публикации воспоминаний своего прадеда. Его участие не ограничилось лишь одобрением. Мы долго обсуждали с ним историю семьи Волькенштейн, детали их родственных связей, факты, обнаруженные в архивах, а также способы отыскать недостающие сведения. Чтобы доказать документальную ценность воспоминаний Волькенштейна, было важно уточнить имена, события и факты, которые он упоминает. Несколько моих поездок в архивы в Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург и Москву позволили продвинуться в этом направлении. Пьер Волькенштейн без тени сомнения нес расходы на получение оцифрованных копий документов, казавшихся важными для работы, но которые я не успела посмотреть.

Вероятно, следует благодарить самого Льва Волькенштейна за то, что его воспоминания привели меня в Ростов-на-Дону и познакомили с этим городом и с богатой и драматичной историей территорий юго-запада России, к которым он относится. Елена Сердюкова, историк философии из Южного федерального университета (ЮФУ), очень помогла мне в бытовом отношении и в работе в Государственном архиве Ростовской области (ГАРО), а также познакомила с жизнью университета. Незабываемы прогулки по Ростову с философом Екатериной Шашловой из ЮФУ и знатоком ростовской истории Виталием Заболотиным. Без них, вероятно, я никогда бы не нашла старое еврейское кладбище и разные интересные уголки, скрытые от человека, незнакомого с городом. Ключевым звеном на моем пути в Ростов-на-Дону стали Мари, урожденная Лосская, и Франсуа Авриль, в радушном доме которых я познакомилась с Еленой Сердюковой. Я искренне благодарю Анну Маркову за неоценимую помощь в уточнении библиографических данных в Российской государственной библиотеке, а также за участие в подготовке к публикации писем и телеграмм Л. Ф. Волькенштейна к А. П. Чехову. Обсуждения с Жанной Артамоновой и Анной Лавреновой в отношении поиска архивных источников, необходимых для составления примечаний, дали мне несколько ценных идей. Благодарю также за консультацию Татьяну Костину и Андрея Ашихмина из Российского государственного исторического архива.

Благодарность адресована также сотрудникам Донской государственной публичной библиотеки за консультации, за работу по оцифровке исторических справочников и прессы и за предоставление к ним открытого доступа, что позволило не раз уточнить нужную информацию, не находясь в Ростове-на-Дону. Необходимо также выразить признательность участникам форума «Всероссийское генеалогическое древо» по Ростову-на-Дону и краеведческого онлайн-ресурса «Ростовский берег» по истории Донского края. Они помогают сориентироваться в поиске документов иногда по очень частным вопросам, ответы на которые нельзя найти в архивных и библиотечных каталогах. Важно отметить работу инициативной группы под руководством Юрия Анатольевича Домбровского и архивариуса Владимира Ракши по сохранению исторического наследия и метрических данных Ростовской еврейской общины. Маргарита Соколова, практику по сохранению архивного наследия которой мне посчастливилось курировать в центре имени Солженицына при YMCA-Press / Les Éditeurs Réunis в Париже, участвовала в поиске ряда статей в оцифрованных номерах газеты «Приазовский край». Отдельная благодарность специалисту по истории русской эмиграции Леониду Ливаку из Университета Торонто (Канада) за то, что он обратил мое внимание на оцифрованные архивные документы, касающиеся дочери Льва и Софьи Волькенштейн, Евгении, во Французском ведомстве по защите беженцев и лиц без гражданства (OFPRA). Наконец, были очень интересны и важны дискуссии с участниками семинара Жюльет Кадио по истории адвокатуры, судебной системы и права в Российской империи и СССР в Высшей школе социальных наук (Париж, Франция) и семинара по славянским исследованиям Марии Жуковой в Университете Констанца (Германия).

Я искренне благодарна редактору издательства «Новое литературное обозрение» Абраму Ильичу Рейтблату за советы по источникам при поиске сведений о ряде лиц, упомянутых в воспоминаниях, по комментированию некоторых эпизодов воспоминаний и в целом за глубоко заинтересованную редакторскую работу.

Благодарность же за неизменную безграничную поддержку от дорогих мне людей, друзей и моих родителей, Марины и Александра, я никогда не смогу выразить в полной мере.

Наталья Пашкеева Апрель 2025 года

Воспоминания провинциального адвоката

Часть первая. Окончание университета и вступление в жизнь

16 сентября 1927 года

Сегодня мне исполнилось 70 лет. Предел нормальной жизни человека. Последующие годы – годы доживания, когда каждый час надо быть готовым… Скучаю, остался без занятий. Революция погубила остаток моей жизни, когда я мог пожать плоды многолетних трудов, когда мог красиво прожить, быть полезным обществу, в котором жил, и помочь вырастить моих внучат. Не суждено! Примирился и доживаю, стараясь не ныть, не нагонять тоски на дорогих близких. Задумал кое-что записать. Отнюдь не мемуары, а кой-какие воспоминания без плана и без претензии на литературное достоинство. Прочтут мои дети. Внуки не прочтут. Увы, они не знают русского языка и, видимо, перестанут быть русскими. Таковы условия их жизни, и это меня весьма огорчает. Почему мои дочери и их мужья не говорили с детьми по-русски – недоумеваю1. Пытаюсь обучить внука Дмитрия грамоте русской, но окружающая его жизнь убивает мои старания. А жаль. Он не познает красот русского языка. Он не прочтет Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова и многих других. Бессилен я изменить обучение внучат в русском духе, бессилен привить им любовь к России. Мой внук Андрей провел в России первые семь лет своей жизни, отлично владел языком, а в течение четырехлетнего проживания в Англии совершенно забыл русский говор. Причиняет мне это скорбь, а изменить ничего не могу. Проклятое бессилие!

Вспомнил 21 июня 1882 года. С дипломом об окончании Санкт-Петербургского университета я вышел на Васильевский остров2. Я уже не студент, а кандидат университета3, и мне стало страшно при мысли, где и как устроюсь, как сложится моя жизнь. У меня не было семьи, куда я мог отправиться, чтобы найти совет, приют, поддержку. Старушка-мать4, одиноко жившая в Харькове и добывавшая средства к жизни непосильным трудом, не могла ни в чем мне помочь. Она меня плохо понимала, не владела русским языком. Мы подолгу не видались, жалели друг друга, но она, мой младший брат5 и я не составляли «семьи». Мы жили врозь, и с юных лет брат и я пробивались собственным трудом. Наши старшие братья по отцу6 хорошо к нам относились, и учиться мы начали с их помощью. Но брат-врач, Аким Филиппович, участник в турецкой войне7, в молодые годы был парализован и хотя продолжал трудовую жизнь, но характер его стал мрачный, он не видел в жизни ничего отрадного. Жил он в Кишиневе, в городе мне чуждом, и этот брат ни в чем не мог быть мне полезным. Он сам нуждался в постоянном уходе, в поддержке и жил только благодаря энергии и любви его жены, женщины умной и деятельной8. Он дожил до глубокой старости.

Второй мой брат Эммануил в ту пору был без дела. Ему всегда, как говорится, не везло, и он жил помощью нашего старшего брата Иосифа Филипповича, человека большого ума и образования. Жизнь этого брата (самый старший в семье) была двоякая. Внешне блестящая. Он занимал на месте большое положение. Потомственный почетный гражданин9, почетный мировой судья10, губернский гласный земства11, гласный думы12, датский консул13, староста еврейской общины14 – всегда в местной жизни на виду, пользовался доверием и уважением населения. Одно время управлял Азовским банком15, затем учредил местный купеческий банк16 и в течение многих лет заведовал делами Российского транспортного и страхового общества17. В семье был несчастлив. Жена его18, строптивая, некультурная женщина, создала дома ад. Не думали, что она психически больна, но окончила она печально. Более года была в психиатрической лечебнице. Затем ее поместил у себя брат ее, врач в Одессе, где она в припадке безумия повесилась и подожглась, обманув бдительность смотревшей за ней сиделки. У Иосифа Филипповича было десять детей19, и на некоторых из них отозвались недуги матери. В доме этого брата я не мог найти приют и семью.

Будучи на третьем курсе, я полюбил молоденькую Соничку Лион и, пользуясь взаимностью, стал женихом. Семья Лион была большая20. Отец умер. Братья и сестры моей невесты не сочувствовали нашему браку по совершенно неизвестной мне причине. Соничка была младшею в семье, старшие сестры не были замужем. Старшие братья были женаты. Средств в семье не было. Отношение ко мне было таково: сестра Сонички Анна, познакомившись со мной, нашла нужным сказать:

– Я тоже, как и моя семья, против вашего брака на моей сестре.

Таким образом, семья моей невесты стала мне чужой. Не могу не упомянуть, что после моего брака все члены семьи Лион пользовались моим широким гостеприимством, а некоторые из них и материальною помощью. Мать моей Сонички, добрая старушка, отнеслась ко мне сердечно.

Итак, надо было строить не только свою личную жизнь, но и позаботиться о юной любимой девушке. (Историю моего жениховства и женитьбы изложу отдельно.) Из Петербурга решил поехать повидать мою невесту. Познакомились мы близко и полюбились в Вене, а спустя год Лионы переехали из Кишинева в Одессу. Соничка Лион – изящная, худенькая девица – встретила меня на одесском вокзале и ужаснулась, увидев своего жениха. В те годы ехали в Одессу четверо суток. Ехали третьим классом, лето жаркое, костюм и обувь затасканные – Аркашка из «Леса» Островского21. Остановился в дешевой меблирашке и явился в неполюбившую меня семью Лион. Кое-как привел в порядок мой туалет. Когда моя Соничка спросила: «А где твой багаж?», я гордо показал на плед, в котором лежало немного белья и другой костюм. Но, видимо, Фемида уже взяла меня под свое покровительство. Как-то будущая моя теща рассказала мне, как многие обидели (денежно) их семью, воспользовавшись смертью ее мужа, и указала на один случай явного хищения со стороны «доброго знакомого» Л. Я загорелся, взял доверенность, поехал в Кишинев, грозно налетел на Л., указал на оставшиеся письма и… мы закончили расчеты. Получил 7500 рублей для тещи, которая любезно дала мне гонорар – 500 рублей. Купил белье, платье, обувь, дорожный сундук, и еще осталась изрядная сумма, ибо я привез с собой 160 рублей. Настроение мое улучшилось: маленький капитал обеспечивал меня на первое время, а главное – отношение семьи Лион стало несколько теплее благодаря моему веселому характеру и общительности. Погостив месяц, я поехал в Ростов отбывать воинскую повинность22 и решить, где поселиться и к чему приспособиться. Брат Иосиф Филиппович принял меня любезно и посоветовал «послужить в суде». Ему казалось, что ничего другого не могу сделать. Он совершенно не предполагал, что я могу заняться адвокатурой. Меня тоже тянуло в суд на службу.

Явка по отбытию воинской повинности нанесла первый удар моему человеческому достоинству. По существовавшему закону, еврей должен был служить только в пехоте, быть нижним чином и даже не выслужить чин унтер-офицера23, обычно получаемый едва грамотными солдатами, более толковыми. Я этого не знал, не чувствовал своего еврейства до этого случая. Юдофобия еще не расцвела. У нас на юге совершенно ее не было, а среда, в которой прошли мои годы в Таганрогской гимназии и в Петербургском университете, никогда не давала мне знать, что я бесправен24. Таковы еще были конец [18]70‑х и начало [18]80‑х годов. Семьи моих старших братьев совершенно ассимилировались с русским населением, а с ними и мы, младшие, по языку, по нашему мировоззрению и даже внешностью отошли от еврейства. Мы были привязаны к еврейскому народу, к его истории невидимыми нитями, но считали себя русскими гражданами25. Мой дядя26 был служивым человеком в государственно-общественном учреждении. Мой отец хорошо знал русский язык, служил на сахарном заводе и дал сыновьям образование. Брат-врач27 получил потомственное дворянство28, старший брат29 – потомственное почетное гражданство. И вдруг я – не могу дослужиться до унтер-офицера, мне нельзя служить в артиллерии, куда думал обратиться. Я какой-то парий, могу унизить службу, мне не доверяют… Я твердо решил не служить, и, к счастью, на предварительном осмотре врач (Волкович – городской врач) нашел у меня растяжение вен на левой ноге, освобождающее от военной службы30. И я избег неприятностей.