Воспоминания провинциального адвоката

Моя первая защита

Звонок.

– Пришел человек до вас, – сообщила босая прислужница вдовы Данцигер, развешивая мокрое белье на стеклянной террасе, ведущей в мои апартаменты.

– Венгеров, – отрекомендовался пришедший. – Может, знаете, на новом базаре46 железная лавка, торгую старым железом и ломом. Меня мировой посадил в тюрьму, так я подал на съезд47 и хочу вас нанять на защиту.

Памятуя наставления Германа Акимовича, я ответил, что должен познакомиться с делом и тогда смогу сказать, приму ли защиту. Было утро, и мы пошли в съезд. Секретарь Е. О. Робук, впоследствии известный частный поверенный, принял меня любезно и дал прочесть дело. Судья признал Венгерова виновным в покупке краденого «в виде ремесла»48, почему приговорил к трехмесячному тюремному заключению. Отзыв Венгерова в съезд показался мне слабым, но принять защиту, не посоветовавшись с патроном или с Германом Акимовичем, не рискнул. Условился с Венгеровым, чтобы он пришел на следующий день. После обеда пошел к патрону49, которого дома не застал, и в волнении побежал к Герману Акимовичу. Выслушал он меня, мило улыбнулся и объяснил, что защиту взять можно и чтобы я постарался доказать, что нет данных для признания «ремесла», ибо Венгеров до сего хотя и привлекался, но не был осужден. Узнав, что защита через четыре дня, Герман Акимович сказал, что придет послушать. Я много волновался, три дня читал статьи устава, обдумывал речь, пытался написать речь, но ничего путного не получалось. Пробовал говорить перед зеркалом – выходило еще хуже. Трусил, был несчастен и одинок. К патрону не пошел, полагая, что после беседы с Германом Акимовичем о защите неловко беспокоить еще и патрона. С Венгеровым условился, получил 25 рублей. По делу он сообщил:

– Ну, купил старую поломанную железную кровать и казан. Так что ж, на них написано, что они краденые?..

Накануне «судного дня» спал плохо, встал рано, брился до остервенения, мучился с туго накрахмаленным воротником сорочки. Утешил меня фрак, недурно сшитый… Пошел в съезд, предупрежденный, что заседание открывается ровно в девять утра. Зашел к секретарю и спросил, должен ли я представиться председателю.

– Что ж, хорошо, пойду спрошу.

– Пожалуйте, – позвал меня секретарь.

В совещательной комнате сидели председатель, двое судей и товарищ прокурора. Председателя узнал по чрезвычайно представительной внешности и потому, что он сидел на видном месте за столом. Я отчеканил:

– Честь имею представиться вашему превосходительству.

Любезно протянув мне руку, он спросил:

– Иосиф Филиппович ваш родственник?

– Мой брат.

Поговорили немного. Я представился судьям и товарищу прокурора. Мне казалось, что судьи как-то критически меня оглядывали. Потом уже я понял, что мое «представление» в их глазах было «смешной выходкой».

– Мы сначала заслушаем дела арестантские, а потом ваше, – сказал председатель.

И я откланялся.

В десять пришел Герман Акимович, и я ему поведал, как представлялся. Он меня познакомил с составом съезда: председатель А. М. Баташев – местный богатый купец, человек неглупый, но взбалмошный, а судьи – прихвостни Баташева и на выборах совершенно зависимы от него, ибо предводитель дворянства Садомцев – ближайший друг Баташева, и оба они управляют городом и уездом, так как богаты и имеют связи в столице. Баташев получил образование.

– Ваше дело, – позвал пристав.

Сжалось сердце, но я не растерялся и чувствовал, что волнение не мешает мне слушать судебное следствие и что не теряю мысли.

– Что вы скажете в защиту? – обратился ко мне председатель.

К удивлению моему, я заговорил плавно, подавил волнение, но говорил совершенно не то, что приготовил. Судьи, никогда не слышавшие помощника, слушали внимательно. А когда я в речи сказал:

– Что же, собственно, купил Венгеров? Дамские кружева или предметы не своей торговли? Быть может, покупал ночью из-под полы, или вместо рублей уплатил копейки, или же продавец был известный вор? – председатель одобрительно улыбнулся, как мне показалось, и тут уж я залился, создав себе материал для защиты. Окончил, как мне казалось, трогательным призывом не карать Венгерова. Судьи ушли совещаться, а я не без робости подошел к Герману Акимовичу.

– По совести скажу вам, никогда не думал, чтобы вы могли в первый раз так хорошо и обстоятельно изложить все доводы защиты. Поздравляю вас и уверен, что съезд посчитается с вашей защитой.

Я был счастлив. Звонок. Снова сжалось сердце.

– По указу… приговор мирового судьи отменить, признав Хаима Венгерова по суду оправданным.

Я поклонился суду и будто совершенно спокойно ушел. Впоследствии узнал, что судьи настаивали на штрафе, но председатель сказал:

– Надо поддержать молодого адвоката, первая защита. Венгеров от нас не уйдет.

Начал практиковать. Появились дела в мировых учреждениях, которые недурно оплачивались. Город был богат, население зажиточное, и обычно я получал не менее 25 рублей за выход к мировому али в съезд. В конце октября была назначена сессия окружного суда. Недели за две до начала Герман Акимович вручил мне четыре ордера на защиты, так называемые «казенные».

– Для меня, – он сказал, – эта повинность – сущее наказание, и если вы меня избавите от нее, то буду вам признателен.

Герман Акимович предложил мне плату, но я отказался, и он настоял, чтобы я взял гонорар книгами. Дома у себя застал уже посылку Германа Акимовича с нужными юридическими книгами. Зашел к моему патрону, и он мне передал три ордера на защиты. Хотя я уже несколько привык выступать в мировых учреждениях, но защита по делам с присяжными меня взволновала50. Должен упомянуть, что мой патрон, как оказалось, совершенно не занимался адвокатурой, исключительно предавшись карточной игре. Изредка его приглашали по делам уголовным, но гражданских дел у него почти не было. Я убедился, что мои визиты его беспокоят, ибо не было общих интересов, и мы понемногу расставались51. В этот раз, когда он мне передал ордера, дал мне указания, как познакомиться с делами и прочее, предложив быть у него пред защитой.

Приехала канцелярия суда, и я занялся внимательным изучением дел. Все было для меня ново и интересно, хотя дела были маловажные. Кражи, нанесение тяжкой раны (в действительности в общей драке). Дела Германа Акимовича слушались в первый день сессии. Председательствовал прекрасный судья Мейер, который принял меня очень любезно и даже дал некоторые указания, необходимые для защиты.

Наступил первый боевой для меня день. Дела знал хорошо, но подготовить речи не мог. План был, а как выполню, что скажу, не знал и сильно волновался. Готовил отдельные фразы, думал, как начать защиту и чем закончить, но из всех этих попыток ничего толкового не выходило, и я впадал в отчаяние. Мне думалось, что вести дела уголовные не смогу и буду, как Герман Акимович, вести дела гражданские.

26 октября 1882 года впервые пришел на защиту в окружной суд (временное отделение) с присяжными52. Вся обстановка суда была торжественна. Все действия председателя были строго продуманы, объяснения ясны, заседание велось спокойно, соблюдая малейшие требования устава. Я чувствовал себя хорошо, был бодр, волнение приятное, дела знал, по содержанию не сложные и не требовали опыта в ведении судебного следствия. Выступления в мировых учреждениях, несомненно, дали некоторый опыт. К большому моему удивлению, мои четыре речи произнесены были плавно, с некоторым подъемом, и доводы в пользу оправдания, видимо, были убедительны, ибо по трем делам присяжные вынесли оправдательный вердикт, а по четвертому делу отвергли «вооруженную кражу», признали простую и дали снисхождение53. Мейер поздравил меня с успехом, похвалил мою «манеру вести защиту» и сказал:

– Относитесь всегда серьезно к великому труду адвоката, учитесь, следите за жизнью, читайте возможно больше юристов-философов, творцов науки права, и вы займете видное положение.

В течение первой сессии я освоился с судом, спокойно вел следствие, старался не задавать лишних, обременительных вопросов и считался с мировоззрением присяжных – большею частью скромных городских обывателей и крестьян. Вскоре получил письмо от моего приятеля, секретаря суда. Он сообщал о больших похвалах по моему адресу судей, бывших в заседании окружного суда в Ростове.

– Говорил я тебе, – писал он, – что ты прирожденный адвокат, а ты боялся, сомневался. Сообщи, по чьим ордерам выступаешь, и я постараюсь, чтобы ты получил интересные дела.

Приглашал к себе в гости. «Пока ты еще не корифей – приезжай» – так закончил приятное письмо свидетель моего первого горя.

Практика моя увеличивалась, и я начинал думать о женитьбе. Разлука с любимой девушкой54 удручала меня, а течение событий убедило, что нечего ожидать, ибо заработок неопределенный, но, по теории вероятия, прокормить себя и жену смогу. Моя будущая жена знала хорошо музыку (ученица Венской консерватории) и могла рассчитывать на уроки музыки.

Дела были, но в мировых. В конце ноября также была сессия. И Герман Акимович, и патрон дали ордера. Одно из дел представляло большой интерес. В публичном доме был убит и ограблен зажиточный азовский мещанин. Были преданы суду проститутка и слуга публичного дома, которого обычно именуют «вышибайло». Подсудимые показывали, что мещанин буйствовал, был пьян и что убит он был нечайно, когда его пытались усмирить. Покойный был большой силы человек, крупного сложения. Он вырвался из рук пытавшихся его связать, упал на мраморный умывальник и раскроил себе череп. У девицы нашли 200 рублей и кольцо убитого. Словом, типичное дело лупанария.

В те годы публичные дома помещались на окраинах городов, занимали определенную улицу «для удобства надзора за домами» местною властью. В большом Ростове с притоком приезжих по делам «домов терпимости» было десятка два-три. С увеличением населения город застраивался, и «эти дома» очутились в центре пригорода. Мирные обыватели, местное мещанство и их семьи, вынуждены были жить по соседству с разгулом и развратом. Но городское управление почему-то не считалось с этим, в сущности, вопиющим злом, и мне суждено было ударить в набат по этому поводу. Защищая проститутку, я наговорил много кислых слов по поводу этого узаконенного института55 и коснулся равнодушия «отцов города» к местонахождению «домов». Я не защищал, а обвинял: обвинял общество, отдельных посетителей домов, словом, кипятился и был, надо полагать, довольно смешон. Но моя аудитория была восхищена. Вызванный врач-эксперт дал заключение в пользу защиты, и подсудимых оправдали. Последствия этого процесса оказались совершенно неожиданными.

В первое воскресенье в местной газетке56 появился фельетон, посвященный моей речи и особенно той части, в которой я громил «отцов города». Последовала передовая статья по вопросу о необходимости переноса «домов» в другое место, и в статье приведены выдержки из моей речи. Обо мне заговорили, заинтересовались, и моя практика стала расти.

Городским головой в Ростове был популярный в России Андрей Матвеевич Байков, контрагент по эксплуатации Кавказских Минеральных Вод. А. М. Байков, правовед по образованию, аристократ, способный человек, ушел со службы из Министерства уделов57 и занялся разными торгово-промышленными делами. Ростов требовал дельного человека для ведения городского хозяйства, ибо город рос и становился крупным торговым центром. Богатое ростовское купечество знало Байкова и просило его пойти в головы, определив значительное по тому времени жалованье58. А. М. Байков имел большие связи в Петербурге, держал себя независимо, был интересен во всех отношениях.

Помню хорошо, что 18 декабря 1883 года получил приглашение А. М. Байкова пожаловать к нему 20 декабря по делу в городскую управу59. Пошел, показал приглашение брату Иосифу Филипповичу, который объяснил мне, что знакомство с Байковым весьма интересно, но не мог мне объяснить, зачем я понадобился Байкову. Между прочим, брат сказал:

– Все, что сделано до сего в Ростове, сделано по инициативе Андрея Матвеевича. История роста Ростова-на-Дону – история А. М. Байкова.

– Значит, – сострил я, – ему город обязан прекрасным расположением публичных домов.

В назначенный час был в управе. Курьер доложил, и я был введен к громовержцу. Среднего роста, крепкого сложения, с умными большими серыми глазами и открытым лицом, А. М. Байков производил прекрасное впечатление, чему способствовало также его выдающееся положение и прирожденная любезность. Обыватели говорили: «На “ты” с великими мира сего, а удовлетворился должностью городского головы в стремлении создать большой торгово-промышленный центр».

Представился. Оглядел меня пытливо, видимо, остался доволен моею внешностью и любезно сказал:

– Не успели нас узнать, а уже выругали, хотя и по заслугам. Да, вопрос о публичных домах – вопрос больной. Товарищ председателя суда Мейер рассказал мне, как вы отчествовали городскую управу и думу, и, по его словам, вы хорошо познакомились с вопросом, почему предлагаю вам не отказать составить доклад, не только, конечно, о существующем положении, но осветить больной вопрос с возможным выходом, что и как надо сделать, как быть с собственниками недвижимых имений – содержателями «домов», установить, путем ли выкупа, или другого юридически законного института освободить «дома» и прочее. Ваш гонорар вы определите. С вашим братом Иосифом Филипповичем нахожусь в давнишней дружбе и буду рад, если и у вас окажется стремление к общественной деятельности. Я бы не хотел путем насилия выдворять дома и вмешивать администрацию.

Получив письмо на право «доступа в архив» и рекомендацию к полицмейстеру, откланялся. Занялся, обследовал вопрос, разработал довольно основательно право отчуждения и выкупа в связи с уничтожением «тупика», где расположены дома терпимости. Словом, сделал все нужное для доклада. Дал прочесть Герману Акимовичу и через две недели переслал Байкову при письме, в котором, между прочим, отказался от гонорара.

10 января 1884 года я поехал в Одессу жениться. 15 января поженились и 16 января уехали в Ростов. В Харькове остановились на сутки, чтобы заложить в банке приказчиков60 серебряные свадебные подарки родных жены. Набралось на 225 рублей. Приехали в Ростов и поселились в моих невзрачных комнатушках у вдовы Данцигер. Еврейская кухмистерская61 давала нам обед. Ясно, что я был труслив, боялся расширить жизнь, делать долги и рассчитывать на авось. Практика была, но мелкая. Все же мы начали с молодой женой подумывать о лучшей квартире, о собственной обстановке. Надо было непременно купить для жены рояль в рассрочку платежа. Прошел февраль, надвигалась весна. Надо было следовать клятве, надо было одевать молодую хорошенькую жену. Словом, забот было много.

3 марта (эти числа помню хорошо) я получил вновь приглашение к Байкову. Принял меня весьма любезно и сказал:

– Юрисконсультом городской управы состоит частный поверенный М. И. Макаров, человек с большими знаниями, служит давно. Человек он неприятный, мы не ладим, а в последнее время наши отношения совершенно испортились, и Макаров уходит из управы62. Для него эта служба не имеет значения, ему нужны гласные думы и близость к делам более серьезным. Предлагаю вам принять должность юрисконсульта, жалованье всего сто рублей в месяц и судебные издержки в вашу пользу. Говорят, этих издержек набирается в год не менее двух тысяч рублей.

Я оторопел от этого предложения и откровенно заявил, что не рискую занять такое положение, ибо мало знаю и могу на первой же консультации оскандалиться. Но Байков объяснил мне, что он и секретарь управы – юристы, хорошо знакомы с городскими делами, а мне нетрудно будет вести несложные дела по взысканиям и прочее, а время и желание знать научат. Он повел меня к секретарю Луковскому. Познакомились, поговорили о многом, и я по его настоянию тут же подал прошение о предоставлении мне службы. Взволнованный и счастливый побежал к жене. Положение мое изменялось основательно, но боязнь, что не справлюсь с делами, не покидала меня. Пошел к патрону и к Герману Акимовичу поделиться впечатлениями. Патрона не застал дома. Герман Акимович нашел, что я справлюсь с обычными городскими делами, а по более серьезным всегда приглашаются консультанты. Он поднес мне городовое положение63, рекомендовал изучить оное основательно и особенно почитать подлинные решения Сената64. Так началась моя деятельность в более серьезных делах и на виду у местного общества.

Как я лишился «адвокатской невинности»

Определенное жалованье в городской управе давало мне возможность подумать об устройстве квартиры и приобретении мебели, рояля. Но приходилось лезть в долги, а меня это пугало. Беспокойные мысли: а вдруг лишусь службы, не будет практики, чтобы оплатить содержание квартиры, прислуги, и я не знал, как быть. Тут-то и случился казус, нарушивший надолго мое хорошее настроение.

Ко мне на прием явились три лица. По наружному виду два еврея, а третий – тип мелкого чиновника. Внешность евреев была неприятная. Жирные, лоснящиеся физиономии, прически – так называемые кучерские. Заплывшие глазки, жирные пальцы, украшенные кольцами, платье зажиточных мещан. Не походили они ни на местных лавочников-евреев, ни на ремесленников. Третий отрекомендовался Завьяловым.

– К вам мы по серьезному делу с письмом от Николая Константиновича Попова, – и положил на стол объемистый пакет.

Н. К. Попов был в то время известным адвокатом в округе, жил в Таганроге. Содержание письма таково: «Не имею удовольствия доселе познакомиться с вами (следует льстивый отзыв о моей деятельности и радость о появлении молодежи…)». Затем он приглашает меня выступить с ним в Таганроге по делу супругов Гринберг65. «Дело, – пишет он, – выгодное, в чем убедитесь из прилагаемого производства». Предлагает мне 300 рублей за выход, 50 рублей за приезд на защиту и 25 рублей на проезд в Таганрог для составления прошения о вызове свидетелей и чтобы переговорить и познакомиться. А затем пишет: «…имеется в данном деле “но”, на мой взгляд, незначительное. Супруги Гринберг, вернее сказать, она, супруга, содержит в Таганроге известный публичный дом, именуемый издавна “домом графини Потоцкой66”. Полагаю, – писал Попов, – что мы, как и врачи, не вправе отказывать в помощи клиенту. Важно, чтобы само дело заслуживало защиты, а познакомившись с делом, вы увидите, что супруги Гринберг страдают, не совершив преступления. Их обвиняют в краже, явно придуманной».