Воспоминания провинциального адвоката
Прочитав начало письма с удовлетворением, я к концу увял. Меня смутила защита таких людей, и я мысленно решил благодарить Попова за доверие, но не считал возможным защищать Гринбергов за плату. Я не разворачивал бумаг. Но мои посетители поняли по-своему мое молчание и колебание. Один из них хриплым голосом, акцентируя, сказал:
– Господин защитник, мы вас очень просим защищать Марию Павловну, как мы вас знаем, что вы защищали Дуньку Литовцевскую и вобче жилаем, чтобы вы были с господин Попов. Так он вам выдает, как говорил Завьялов, 300 рублей, то это не так, потому что мы желаем вас, мы, родные Марии Павловны, и даю вам еще 500 рублей, чтобы вы долго не думали, и кончайте.
А другой сродственничек с улыбочкой сказал, обращаясь как бы к первому:
– А мине вы забыли? Что я, чужой Марии Павловне и Григорию Климовичу или не могу приглашать господин защитник? Ну так для ровный счет накидываю ище 200 рублей, чтобы было тыща, потому если господин Попов берот 3000 рублей, то сам Бог велел дать вам не меньше 1000.
И, не ожидая моего ответа, компания вывалила 1075 рублей. В мозгу моем стали бороться два начала. Благородное говорит: «Не бери, гордо откажись, эти деньги добыты позорным способом». А неблагородное вразумительно нашептывало: «Не будь чудаком, на 1000 рублей оборудуешь многое тебе нужное, деньги большие, дело не твое, а Попова, который тебя и приглашает как помощника. Какими деньгами тебе платят – ты не можешь знать…» Отказаться от 1000 рублей (таких денег я и в руках не держал) у меня не хватило духа, но все же я не сразу пал и, взяв деньги, сказал:
– Даю вам записку в получении 1075 рублей, но так как с делом не знаком, то прошу вас быть у меня завтра, когда дам окончательный ответ. Если не приму дело, то возвращу деньги – так и напишу.
Твердо решив посовещаться с патроном и с Германом Акимовичем и поступить, как они скажут, успокоился, взял деньги, дал расписку и распрощался с компанией.
Пошел к патрону. Заспанный, хмурый патрон выслушал меня, сказал:
– Конечно, лучше защищать шкловского раввина67 или церковного старосту, но если Гринберги невиновны, то откуда вы заключаете, что они не имеют денег на защиту помимо дома терпимости? Если вы будете доискиваться, какими деньгами вам платит клиент, то зайдете в тупик и должны будете оставить практику. Большинство преступлений совершаются из корысти, и, по вашей теории, растратчик, привлекающийся за кражу, платит вам крадеными деньгами и т. д. Попов приглашает вас. Если защита приемлема, то гонорар – дело второстепенное.
Выслушал другие доводы в том же духе, в сущности, малоубедительные и не совсем относящиеся к исключительному положению Гринбергов.
Герман Акимович, познакомившись с несложным обвинением, сказал:
– Если вы будете защищать Гринберга, то все ваши сомнения отпадают, ибо он действительно не причастен к предполагаемой краже у Бебетина68 и привлечен без всякого основания только потому, что он – муж Марии Гринберг, живет с ней в одном доме, хотя совершенно отдельном от «публичного дома». Понимаю вашу «чистоплотность», но отказываться от защиты по такому поводу должно в случае несомненного вывода, что деньги на уплату гонорара добыты преступным путем. В данном деле кражи или растраты безусловно нет, и вас, видимо, смущает, что Гринберги вообще добывают деньги путем торговли «живым телом», но в обвинительный акт занесено, что Гринберг занимается торговлей лошадьми, почему допустимо, что 300 рублей, получаемые от него за защиту, добыты честным трудом. Пускаться в исследование, откуда взяли деньги родные Гринберг, дополнившие гонорар, бесцельно. Но если вам претит иметь дело с такого рода людьми, то откажитесь, ибо получаемый гонорар будет вас мучить.
Опять я остался с собственными мыслями и пришел к выводу, что начинающий адвокат должен быть материально обеспечен, дабы не кидаться от нужды на всякое дело. Внутренне сконфуженный, оставил деньги у себя и принял дело. Полученный мною «большой капитал» дал возможность поселиться в маленькой квартире, приобрести обстановку и зажить на новых основаниях «практикующего адвоката с будущим». Какая-то роковая случайность: первое дело, давшее мне некоторую известность, и первое дело, давшее большой гонорар, были получены из «домов терпимости». Моей молоденькой жене я не сказал, за какое дело получил много денег. Она совершенно не знала о существовании «веселых домов». Не хотел нарушить покой моей жены, а решил переварить самому создавшееся неприятное положение с предстоящей защитой.
Скотопромышленник Бебетин ежегодно приезжал в Таганрог на сентябрьскую скотную ярмарку и для других дел, связанных с торговлей скотом. Закончив свои торговые дела, Бебетин обычно являлся в публичный дом Гринберг «кутнуть». Отделив определенную сумму на «прокут», он остальные деньги заворачивал в платок и отдавал на сохранение «мамаше», как именовали Гринберг. В последний раз Бебетин дал на «прокут» 1000 рублей, а 8500 рублей на сохранение. Кутил Бебетин два дня. Пили, мотали деньги девицы, угощались «прихлебатели» Бебетина, музыка гремела – Бебетин веселился. Супруга Бебетина узнавала о дебошах мужа, но дома Бебетин жил скромно, как подобает зажиточному мещанину-полукупцу. В этот последний раз брат Бебетиной телеграфировал: «Вася закутил, беспременно приезжай, с ним большие деньги». Бебетина прикатила в Таганрог, с помощью брата разыскала дом Гринберг и рано утром грозно потребовала впустить их. Узнав, где пребывает веселившийся супруг, разъяренная супруга ворвалась в комнату, стащила спавшего громадного Бебетина с постели на пол и неистово вцепилась в него, нанося побои. Девица, разделявшая веселое похождение Бебетина, пыталась его защитить, но, как она мне показала: «Я кричу: “За что бьете?” – а она мне вдарила по морде и порвала кохту». Прибежала экономка, проснулись «барышни», оттащили жертву расправы жены. Бебетин с перепоя едва сообразил, где он находится и что произошло. Пришла Гринберг. «Где деньги? – завизжала Бебетина. – Ограбили, проклятущие, караул!» Гринберг позвала Бебетину и брата в отдельный дом, где, по словам Бебетиной, муж «поскуды» принес завернутые в платке 8500 рублей и еще дал 200 рублей. Бебетина потребовала еще денег, которые, по словам приказчика, должны были быть у хозяев, но Гринберги отказали. Забрав полупьяного мужа, Бебетина отправилась в полицейский участок, где заявила, что у ее мужа Гринберги украли более 300 рублей, и просила передать дело прокурору, если не возвратят денег. Пристав вызвал Марию Гринберг как хозяйку «заведения», и она, «чтобы не паскудиться с паршивой бабой», возвратила еще 800 рублей, которые пропил и прогулял ее муж. Бебетина ушла, но вскоре возвратилась и потребовала возвратить первое заявление и чтобы пристав объявил Гринберг об уплате еще 1000 рублей. Мария Гринберг была снова вызвана, но отказалась дать Бебетеной еще 1000 рублей, и дело о краже поступило к следователю.
Таково, в общем, содержание дела. Обвинительный акт был вручен Гринбергам. В ближайший понедельник истекал семидневный срок для вызова свидетелей69, для чего я должен был поехать в воскресенье к Попову, чтобы составить совместно прошение и поговорить о защите. В субботу ко мне явился Завьялов, узнать, когда я поеду в Таганрог, и [сказать], что он за мной заедет, так как он тоже едет, ибо без него никто там дела не знает. И тут же пояснил, что всякие дела Гринбергов «по дому» и дела разные Гринбергов в Ростове ведет он.
– Я, видите ли, служил в полицейском управлении паспортистом, познакомился с Марьей Павловной. Дама она прекрасная, добрая, честная, а Григорий Климович – душа-человек. Они мне предложили заведовать у них паспортными и другими делами по дому. Скоро десять лет, как я с ними работаю и, слава создателю, живу безбедно, кормлю семью, сына в люди вывел и надеюсь обеспечить себе кусок хлеба на старость.
Чувство брезгливости к этому юрисконсульту уязвило меня самого. Завьялов – постоянный юрисконсульт публичного дома, а я – по особому делу… И вновь омрачилось довольство по поводу полученного большого гонорара. Сказал Завьялову, чтобы он не беспокоился, что сам приеду, а у господина Попова встретимся. Но на вокзале Завьялов, стоя у кассы в очереди, взял для меня билет во втором классе, а сам поехал в третьем.
С вокзала поехал к присяжному поверенному Попову. Прекрасный особняк с садом, хорошая приемная, где шумно встретил меня Николай Константинович – мужчина бравый, лет сорока, красивый, веселый, типичный русский интеллигент. Выше среднего роста, шатен, вьющиеся волосы, небольшая борода, умные серые глаза, чувственный рот, зычный голос, манера говорить с шуткой. Познакомились, обласкал, наговорил много любезностей…
– А что, Завьялов приехал с вами? Пойдемте в кабинет, там, должно быть, и Гришка. Познакомитесь с графом Потоцким. А графиня заболела.
Пошли в кабинет через гостиную. Комнаты прекрасно обставлены, уютненько приспособлены для хозяина-адвоката. В кабинете Завьялов и Гринберг. Гринберг – человек большого роста, отсутствие в лице признаков семита. Шевелюра с проседью, хорошо одет и, пока молчал, имел весьма приличный вид, но когда заговорил на плохом русском языке, кривя рот набок, то внешнее «приличие» исчезло.
Попов громко:
– Ваше сиятельство, рекомендую – ваш защитник, так как графиню я буду защищать. А с бордельным юрисконсультом, тайным советником Завьяловым вы уже знакомы.
Гринберг:
– Ей-богу, Николай Константинович, вам все смешки, а Мария Павловна и я страдаем и мучаемся. Что будет? Что будет?
Уселись и завели беседу о прошении, кого надо вызвать и прочее. Выяснилось, что Попов с делом еще не знаком, считает его пустяковым и уверен в оправдании.
– Ты, Гришка, – сказал Попов Гринбергу, – не тужи, а ежели и посидишь в тюрьме, то должен знать, что много великих людей там сидело.
– Ви о всем шутите, – ответил Гринберг, – только я человек маленький, и мне в тюрьме нечего делать, а вам большой конфуз будет, потому ви нам говорите – дело чепуха.
Надо было, по моему предложению, истребовать из участка первое прошение Бебетиной и вызвать писаря, составившего Бебетиной прошение. Решили, что я при участии Завьялова составлю прошение, которое дополнит и, если надобно, исправит Николай Константинович. Попов пригласил меня отобедать у него, а после обеда приедет Завьялов, и мы займемся. До обеда оставалось часа два, и я пошел к моему приятелю, секретарю суда. Рассказал и ему мои недоумения по делу Гринберг, и он также нашел, что дело ведет Попов и прочее. Доводы все те же.
За обедом у Попова познакомился с его красавицей женой Евгенией Антоновной – дама идейная, курсистка, рвалась к самостоятельной деятельности. Весело обедали, Попов много острил, поддержал и я компанию. После обеда я пошел в кабинет, а Николай Константинович пошел отдохнуть.
Вскоре пришел Завьялов, и мы засели за дело. Установили, кого надо вызвать в заседание суда и что необходимо истребовать представления полицейским приставом прошения Бебетиной. Но мы также выяснили необходимость расспросить подсудимую Гринберг о некоторых существенных обстоятельствах по делу. Завьялов поехал за ней, чтобы привезти ее. Пришел Николай Константинович, и я его познакомил с обстоятельствами дела. Стали ожидать и беседовать. Явился Завьялов с Гринбергом и объявил, что Мария Павловна (вся компания произносила это имя с особым уважением) больна, ехать не может и умоляет приехать к ней.
– Что ж, – сказал Попов, – поедем, Гриша угостит нас свеженькими девочками. Шучу!
Гринберги жили на другой улице, в отдельном доме, и лишь большие сады в задней своей части прилегали друг к другу, соединяя, когда нужно, общение через форточку.
Попов пошел к себе. Гринберг стал слезно просить меня поехать, так как я сказал Завьялову, что достаточно, если поедет Николай Константинович. Завьялов заметил, что Николай Константинович шутливо-небрежно относится к делу, что некоторые данные, быть может, важные для защиты, даст только Мария Павловна, если ей указать, что нужно выяснить, и что он надеется больше на меня. Гринберг насильно вложил в мой карман 100 рублей, и когда Николай Константинович возвратился в кабинет, то Гринберг стал просить меня поехать, ибо у жены его температура повышена и она не может выехать. Николай Константинович, оказывается, велел запрячь свой экипаж, а Завьялов и Гринберг предложили поехать вперед и ожидать нас. Я сказал Николаю Константиновичу, что вряд ли нам удобно ехать к мадам, но он (Попов) категорически заявил, что раз клиентка действительно больна и ее необходимо видеть, то мы обязаны к ней поехать. Надо было поехать, хотя визит был не из приятных. Покатили. Николай Константинович острил и сам зычно хохотал. Рядом с домом Гринбергов жил судебный следователь Логинов, производивший следствие, приятель Попова, и Попов серьезно сказал:
– Составим прошение, пошлем за Логиновым и устроим веселую вечеринку.
Приехали. Особняк обычный в той части города70. Вошли в гостиную, а в следующей комнате лежала Мария Павловна, куда нас проводили. Мария Павловна – женщина сорока пяти лет, очень сохранившаяся, представительная, красивая – лежала на диване и, несмотря на нездоровье, была тщательно одета и причесана. Нельзя было и подумать, что эта дама – торговка живым товаром и что сама она выросла у матери в доме терпимости в Харькове и продолжила семейную71 деятельность по выходе замуж самостоятельно в филиальном отделении в Таганроге. За наружность и за манеру держаться гордо, с достоинством ее и прозвали «графиней Потоцкой». По-русски Мария Павловна говорила хорошо, привыкла, видимо, общаться с людьми и поддерживать разговор. Николай Константинович забалагурил по поводу дела. Мария Павловна сказала ему внушительно:
– Жаль, что не вы вместо меня сядете в тюрьму, если меня присудят.
Беседа по делу дала новый материал для защиты, и через час я и Завьялов составили прошение в суд. К нам наведывался Попов, давал свои указания, и прошение было готово. Тут для меня, малоопытного, возник вопрос по поводу Завьялова, которого мы просили вызвать в качестве свидетеля, а он совещался с нами, давал указания и прочее. Но Николай Константинович пояснил:
– Мы Завьялову не давали указаний, мы его не подговаривали, а он нам сообщил данные по делу, и такие отношения к свидетелю не нарушают адвокатской этики!
Когда я хотел откланяться, Мария Павловна запротестовала:
– Как же без чаю! Не брезгуйте нами, очень прошу в столовую, хоть я больна, но посижу с вами.
Попов:
– Пойду пить чай и винца выпью, если Дашенька подаст.
Мария Павловна, обращаясь ко мне, сказала:
– Знаю Николая Константиновича лет двадцать, когда он еще студентом был в Харькове, и всегда все ему было смешно, и жизнь для него шутка. Для меня мое дело – большое горе, и, если меня осудят, я не выдержу, погибну….
Гринберг:
– Я тибе прошу, не рви мне сердце. Надеюсь на Бога, что Он не накажет нас. Ми же ничего не сделали худое.
Смотрел на этих людей, на их искреннее горе и уязвленное самолюбие. Они считали себя людьми приличными, далекими от преступления, и было ясно, что занятие свое они причисляют к отрасли торговой деятельности, дорожат «своей фирмой» и общественным мнением.
– У меня, – сказала Мария Павловна, – бывают хорошие люди, доверяют мне на хранение ценные документы и деньги, и никогда не пропала у меня чужая нитка. И вдруг я – воровка, украла 1000 рублей. Разве я думала, что может разыграться такая беда!
И слезы безудержно полились из красивых глаз. Успокоил ее, сказав, что Николай Константинович – адвокат с большим именем, уверен в оправдании, почему не следует преждевременно тревожиться.
Пошли в столовую, где уже выпивали Николай Константинович, Гринберг, Завьялов и прислуживала миловидная бойкая молодая женщина. Это и была экономка дома Дашенька. Николай Константинович, указывая на Дашеньку, сказал:
– Влюблен я в эту стервушу, но не встречаю взаимности.
Дашенька кокетливо:
– Да вы женатый, как же я могу вас полюбить?
– В том-то и дело, – пояснил Николай Константинович, – что, если полюбишь холостого, а он тебе изменит и женится на другой, – страдать будешь. А я не изменю, потому что не могу жениться. Тебе спокойно будет. А обещала полюбить, когда я тебя защищал, и обманула.
И Николай Константинович рассказал мне, что Дашенька два года тому назад стреляла в чиновника местного казначейства, с которым сожительствовала.
– Да-с, дама с темпераментом, опасная, – закончил Николай Константинович, – а не отстояла Бебетина, когда супруга накладывала ему.
Мне стало ясно, почему Николай Константинович особенно близок к «сему дому». Я скоро откланялся, так как до отхода поезда оставалось немного времени, и в экипаже Николая Константиновича поехал на вокзал. Подремывая в дороге, перебирал события дня, и вновь чувство грусти охватило меня. Из-за денег полез в грязь, и приходится не только защищать Гринбергов, но [и] интимно знакомиться с подонками, слушать пошлые шутки Николая Константиновича в «этом обществе». Не хватило у меня характера не ехать к Гринбергам, отказаться…
Через два месяца слушалось дело. Мое первое выступление в Таганроге.
Пришел в суд. Около подъезда стояли щегольские выезды, в коридоре суда толпилась странная публика: содержатели других «домов», девицы, прикосновенные лица к «домам», словом, «общество». Собрались местные адвокаты посмотреть на «графов Потоцких» и на девочек. В зале суда было шумно. Большие портреты царей Александра I, II и III придавали залу большую торжественность. Небольшой зал был красиво и уютно отделан.
Началось дело. Присяжные заседатели – все местные, таганрогские, крестьян не было. Опросили подсудимых, прочли обвинительный акт и ввели свидетелей. Бебетин – громадный, нескладный, сильно сконфуженный, лицо потное, потерял от волнения голос, шипит. Супружница Бебетина – длинное тощее существо, крепко сжатые губы, злючие глаза, одета в черное. Братец ее, на вид бойкий мещанин, лицо бесцветное, разглядывает все окружающее с любопытством. Дашенька в хорошо сшитом платье, кокетливо причесанная (тогда мещанки, жены, дочери мелких купцов, прислуга не носили шляпок, а накрывали голову платками, косынками, кружевами) стреляла глазками, улыбалась, нашла, должно быть, многих знакомых в зале. Свидетельницы – девицы тоже нарядно одетые, держали себя скромно, подавленные обстановкой суда, видом судей в мундирах и в судейских цепях. Завьялов в праздничном одеянии и еще какие-то личности. Председательствовал только назначенный товарищ председателя Егоров Н. М.72 – молодой аристократ, воспитан как сирота тетками, почему далек от «домов терпимости» и прочего.
Опросили свидетелей, привели к присяге, исключив Бебетиных73. Начался допрос. Несчастный Бебетин, совершенно сконфуженный, едва отвечал на вопросы, ничего не помнил путем, но твердил, что «не хватило денег». Супружница скрипучим голосом рассказала, как «заманили» ее выпившего мужа в западню и обокрали:
– Спужались она, и ейный муж отдал 800, а подсчитали выручку и расходы по делу, то видно, что украли еще 1000 рублей.
По мере допроса первых свидетелей обвинение расшатывалось. Бебетины не могли в точности указать, сколько денег было при Бебетине. Явилась Дашенька и развязно начала свое показание:
– Приезжает Бебетин на взводе.
Председатель:
– На чем он приехал?
Член суда Кандейкин, видимо, поясняет председательствующему, и он, несколько конфузливо:
– Продолжайте!
– Входит в залу, – продолжает Дашенька, – и говорит мне: «Зови мамашу».
Председатель:
– Чью мамашу?
Снова Кандейкин поясняет, нагнувшись к председательскому уху. Сконфуженно председатель машет рукой:
– Продолжайте, продолжайте же.
Дашенька:
– Пока побежали за мамашей, за Марьей Павловной, значит, Бебетин кричит мне: «Гони девок в зал, туды твою мать».
– Позвольте! – завопил председатель. – Прошу так не выражаться! Не забывайте, что вы в суде, что вы – женщина!
Дашенька обиженно:
– Я вовсе не выражаюсь, и я не женщина, а девушка.
– Если вы девица, то тем более обязаны говорить и показывать прилично, – пояснил молодой председатель.
Недоумение вызвал счет за съеденное и выпитое Бебетиным и компанией во время кутежа.
– 159 бутылочек лимонаду? – удивился товарищ прокурора.
– А что же? – пояснила Дашенька. – Один Прохорыч выпил за две ночи и день не менее 75 бутылочек. Время жаркое было, ну, они в ведро наложат лед и в ведро выльют бутылок 30 лимонаду, и выпивает себе.
– А кто это, Прохорыч?
– Да дежурный наш всегдашний, городовой, человек огромадного роста.
В счет записаны 80 порций котлет, 40 бутылок водки и все остальное в таких же пропорциях. Улыбались присяжные, посмеивалась публика. В зале становилось весело. Бебетин неистово потел, супружница смотрела зверем. Пришла девица, проводившая время с Бебетиным:
– Что я знаю? Я с ими занималась (пальцем в Бебетина), и они кутили крепко. Все пили, музыка играла, барышни наши угощались, танцевали, а на утро приходит она (пальцем в Бебетину) и сейчас начинает лошматить своего мужа. Тут я спужалась крепко и кричу ей: «За что бьете?», а она меня как вдарит раз-другой по морде и кохту порвала.
И девица, вспомнив обиду и «кохту», заплакала. Явился свидетель – угрюмый, невзрачного вида молодой еврей, в дымчатом пенсне, одет с претензией на шик.
– Что вам известно по делу?
– В заведении Марьи Павловны я – тапор.
– То есть как? Кто вы? – недоуменно спрашивает председатель.
– Я у них на рояли танцы играю, – пояснил «тапор».
Величествен был Завьялов:
– Марья Павловна украла! Кто же может этому поверить! Да она ежегодно раздает на дела благотворительности тысячу рублей. Ей-богу! Ну, скажем, спектакль в театре в пользу детских приютов имени императрицы74 или там чего другого. Приходит околоточный – и без разговору на 100 рублей билетов даст. А подписки всякие, то на одно, то на другое – меньше сотни не дает.
Товарищ прокурора:
– Да вы почему все это знаете?
– Больше десяти лет при них состою по делам административным.
Хохот в зале. Звонок председателя, призыв к тишине. Прошли показания нескольких девиц. Показания бесцветные, но девицы не произвели впечатление «загнанных жертв». Все они «бывалые», прошли школу «пансионов без древних языков»75 и стойко защищали Марию Павловну. Одна закончила показание так:
– Живу скоро четыре года у Марии Павловны и этого самого Бебетина каждый год вижу. Такой же пьяный, скандальный, ругательный, и никогда у него копейки не пропало. И вдруг на тебе! Нажрал, напил, а мадам его захотела нажить и, чтобы не платить за фортеля мужа, придумала кражу. У нас часто скандалисты бывают: напьют, наедят, а потом кричат: «Кошелек стащили!» Ну, накостыляют ему шею и выгонют. А мадам Бебетина лучше придумала!
Закончили судебное следствие чтением заявления Бебетиной в полицейский участок. В заявлении сказано, что она требует 800 рублей, которые удержала Гринберг будто по счетам. По этому поводу Бебетина объяснила, что она неграмотная и в участке «что хотели, то писали», потому и пристав за «них», «кричал на меня и грозился, када я второй раз пришла искать наши деньги».
Перед речами перерыв. Оригинальная аудитория высыпала в коридор суда. Вертелась Дашенька, судейская молодежь обхаживала девиц. Веселились.
Попов ко мне:
– Не стоит больших речей произносить. Приговор оправдательный несомненен. Так как первым сидит Гришка, то, пожалуйста, говорите вы первым, а я дополню.
Речи. Товарищ прокурора запальчиво обрушился на обвиняемых, и не столько по поводу содеянного, а главным образом за «занятие». Он сыпал оскорбления, а председатель молчал. Попов записывал отдельные выражения обвинения.
– Не надо подбирать улики, – вопил обвинитель. – Если на этих торговцев живым товаром имеется лишь указание, то их надо без всякого снисхождения обвинить, ибо спаивать, развратить, обокрасть, ограбить – это их ремесло.
Мне нетрудно было ослабить впечатление речи обвинителя, и, как говорили слушавшие адвокаты, «от запальчивости товарища прокурора ваша (моя) речь много выиграла». Не буду приводить речь. Я был молод, горяч. Материал благодарный, в пользу Гринберга сказал все, что нужно было. Попов произнес прекрасную речь. Присяжные улыбались, когда Попов вышучивал «ужасы товарища прокурора», и казалось, что оправдание обеспечено. Последнее слово Гринберга произвело сильное впечатление, несмотря на «ломаный русский язык».
– Господин прокурор, – сказал Гринберг, – хочет уверять вам, что я могу обокрасть, ограбить, так что выходит, что меня надо уничтожать. Он очень ошибается. Я вот кто!
И Гринберг, расстегнув сюртук, показал на своем жилете целый иконостас медалей и Георгиевский крест. Зал притих.
– Я – тот самый Герш Гринберг, который при взятии Плевны76 первый вошел на редут N. И я получил Георгия. Я был два раза контужен, лишился пальца на левой руке и остался в строю. Я унтер-офицер, верный слуга царю и Отечеству. И этот молодой человек (указывает на товарища прокурора) не может меня сконфузить. А что я женился на Марии Павловне, то я счастливый человик. Она честная, хорошая женщина и никого никогда не обидела. Я прячу мои отличия, потому что люди злые и могут меня оскорбить и оскорбить мои отличия, так я не сдержусь, и может быть несчастье. Я не вор, в дела дома моей жены не касаюсь, у меня свое дело, и для меня 1000 рублей не соблазняют. Бебетин наел, напил, накутил и не хотел платить, и еще заработать. Если надо обвинять, то сажайте меня в тюрьму, но не Марию Павловну.