Дочь дыма и костей

Ясри с клювом попугая и человеческими глазами. Из-под платка выбились оранжевые кудряшки, в руках – блюдо с фруктами и кувшин с вином.

И, конечно, Бримстоун – звезда альбомов. Здесь он был изображен вместе с Кишмишем, усевшимся на один из его огромных бараньих рогов. В фантастических историях, которые Кэроу рассказывала в своих альбомах, Бримстоун был Продавцом желаний. Иногда она называла его просто «ворчуном».

Этих созданий Кэроу рисовала с самого детства, и ее друзья говорили о них так, словно они существовали на самом деле.

– Чем занимался Бримстоун в выходные? – спросила Зузана.

– Тем же, чем и всегда, – ответила Кэроу. – Скупал у убийц зубы. Вчера один гнусный тип – браконьер из Сомали – принес ему несколько зубов нильского крокодила, а заодно попытался что-то стащить, так змеиный хомут чуть не удавил идиота. Повезло ему, что остался жив.

Зузана нашла иллюстрацию к этой истории на одной из последних страниц: сомалиец стоял, закатив глаза, а тонкая змея туго обвилась вокруг его шеи, словно гаррота. Кэроу рассказывала, что при входе в лавку Бримстоуна посетителям надевают на шею одну из Иссиных змей. Так их легче приструнить, если начнут вести себя подозрительно: придушить (не обязательно до конца) или укусить при необходимости, – а это уже смертельно.

– Как тебе удается такое выдумывать, маньячка? – изумленно и не без зависти спросила Зузана.

– Кто сказал, что я выдумываю? Говорю же – все происходит на самом деле.

– Да-да, конечно. И волосы у тебя на голове всегда росли такого цвета.

– Естественно! – ответила Кэроу, пропустив длинную синюю прядь между пальцами.

– Ага.

Кэроу пожала плечами, собрала волосы на затылке в лохматый узел и закрепила, проткнув кистью. Волосы у нее на самом деле росли именно такого цвета – чистый ультрамарин, как из тюбика с краской, но она говорила об этом, насмешливо улыбаясь, – выкладывала правду, не боясь, что ей поверят, заодно и в собственной лжи не путалась. Без улыбки и шального воображения Кэроу никто и представить не мог.

В действительности шальным было вовсе не ее воображение, а сама жизнь – синие волосы, и Бримстоун, и все остальное.

Зузана передала альбом Павлу, а сама принялась искать чистую страницу в своем собственном огромном блокноте для рисования.

– Интересно, кто сегодня позирует?

– Наверное, Виктор, – предположила Кэроу. – Что-то давно его не было.

– Давно. Хоть бы он помер уже.

– Зузана!

– Что? Ему восемь миллионов лет. Труп рисовать и то веселей, чем этот жуткий мешок с костями.

В лицее работало около десятка натурщиков – мужчин и женщин всех возрастов, разной комплекции, – и они постоянно менялись. Начиная от пышнотелой мадам Свободник до фееподобной Элиски с осиной талией, любимицы мужской половины студентов. Больше всего Зузане не нравился дряхлый старец Виктор. Она утверждала, что после уроков с его участием ее мучили кошмары.

– Как будто мумию размотали. – Она передернула плечами. – Разглядывать с утра пораньше голого старикана – прекрасное начало дня!

– Лучше, чем быть укушенной вампиром, – отозвалась Кэроу.

Ее не напрягало работать с Виктором хотя бы потому, что близорукий старик никогда не смотрел в глаза студентам, – а это уже хорошо. Она была готова провалиться под землю, когда, оторвав взгляд от пениса молодого натурщика (не оставишь ведь это место на рисунке пустым), замечала, что он безотрывно смотрит на нее. У Кэроу вспыхивали щеки, и она пряталась за мольберт.

Но те случаи оказались сущими пустяками по сравнению со стыдом, который ей пришлось испытать сегодня.

Она затачивала карандаш и вдруг услышала странный, сдавленный голос Зузаны:

– Черт возьми, Кэроу!

Кэроу мгновенно все поняла.

Разоблачение – так, кажется, он сказал. Умно! Рядом с мадам Фиалой стоял босой, одетый в халат Каз. Длинные золотистые волосы, которые совсем недавно трепал ветер и усеивали искрящиеся снежинки, были стянуты в пучок на затылке. Славянское лицо сочетало в себе ангельские черты и мягкую чувственность: скулы, словно выточенные гранильщиком алмазов, губы, к которым так и хотелось прикоснуться кончиками пальцев – проверить, бархатистые ли они на ощупь… Бархатистые – это Кэроу знала точно. Дурацкие губы…

По студии пронесся приглушенный шум голосов: «Новый натурщик, надо же, какой красавчик…»

– Разве это не парень Кэроу? – громко шепнул кто-то.

Бывший парень, хотелось крикнуть Кэроу. Не представляете, до какой степени бывший…

– Кажется, да. Только посмотри на него…

А Кэроу и смотрела. И надеялась, что на лице у нее застыла маска отчужденного спокойствия. «Не смей краснеть, – приказывала она себе. – Не смей краснеть». Каз уставился прямо на нее, от улыбки на одной щеке появилась ямочка, в глазах – благодушие и радость. Поймав ее взгляд, он нахально подмигнул.

Вокруг захихикали.

– Каков мерзавец! – возмутилась Зузана.

Каз ступил на подиум. Не отрывая взгляда от Кэроу, развязал пояс, сбросил халат. И вот ее бывший парень предстал перед классом, красивый и обнаженный, как Давид. На груди, чуть выше сердца – новая татуировка.

Витиеватая буква «К».

Вновь смешки. Студенты не знали, на кого смотреть – на Кэроу или на Казимира, – и переводили взгляды с одной на другого, ожидая, что же будет дальше.

– Тишина! – гневно скомандовала мадам Фиала, хлопнув в ладоши.

Кэроу покраснела. Сначала жар прилил к груди и шее, потом вспыхнуло лицо. Каз буравил ее взглядом, и ямочка на щеке стала еще глубже, когда он, к своему удовольствию, заметил, что Кэроу нервничает.

– Позы для минутных набросков! – объявила преподавательница. – Прошу, Каз!

Он принял первую позу – динамичную, как и полагалось, – повернул туловище, напряг мускулы, вытянул руки, изображая действие. В таких разминочных упражнениях студентам важно передать движение, а для Каза замечательная возможность повыпендриваться. «Что-то не слыхать, как карандаши шуршат по бумаге», – подумала Кэроу. Неужели остальные девочки в студии тоже глупо пялились на него, как и она?

Кэроу опустила голову, взяла остро заточенный карандаш – подумав, что сейчас с удовольствием использовала бы его по другому назначению, – и приступила к рисованию. Легкие, плавные линии, как и на всех набросках в альбоме. Девушка делала штрихи внахлестку, словно зарисовывала танец.

Каз проводил немало времени перед зеркалом, прекрасно владел своим грациозным телом и знал, как произвести впечатление. Тело, как и голос, входит в набор актерских инструментов. Вообще-то, актер из Каза никудышный, иначе стал бы он заниматься вампирскими турами и участвовать в низкобюджетных постановках «Фауста»! Зато натурщик – что надо. Это Кэроу знала точно, ведь она не однажды его рисовала.

Его тело напомнило Кэроу картины Микеланджело в первый же раз, когда она увидела Каза… разоблаченным. В отличие от других художников эпохи Возрождения, писавших свои работы с изящных, женоподобных натурщиков, Микеланджело словно специально выбирал широкоплечих каменщиков, и каким-то удивительным образом ему удавалось запечатлеть их чувственными и одновременно элегантными. Таков был и Каз: чувственный и элегантный.

И лживый. И самовлюбленный. А уж если начистоту – ко всему прочему и дурак.

– Кэроу! – громко шепнула англичанка по имени Хелен, пытаясь привлечь ее внимание. – Это он?

Кэроу не отреагировала и как ни в чем не бывало продолжала работать карандашом. Натурщик все еще ухмылялся, неотрывно глядя на нее. Она изо всех сил делала вид, что не происходит ничего необычного.

Запиликал таймер, и Каз неторопливо накинул халат. Кэроу надеялась, что ему не придет в голову расхаживать по студии. «Стой где стоишь», – мысленно приказала она. Бесполезно. Он уже фланировал в ее сторону.

– Здорово, Болван! – бросила Зузана. – Много платят?