Смелая жизнь

«Успокойся, не грусти, папа! Когда-нибудь твоя Надя вернется к тебе, вернется, может быть, покрытая славой, и разгонит все эти резкие морщины на твоем челе».

– Дуров! Саша! Где ты? – слышится, как сквозь сон, задумавшейся девушке. – Он позволил, Дуров! Он позволил! Клянусь! Я готов примириться с войной и с походом, если мне придется увидать до них старое гнездо Канутов и мою Зоську!

Надя поспешно оправляется и утирает слезы. И то пора – Вышмирский уже на пороге.

– Представь, дружище! «Отпуск, – говорит, – я вам дам, и вам и вашему другу, а вы мне, смотрите, „в товарищах“ не засиживаться!» Славный парень этот Казимирский, право! Лучшего эскадронного я бы и не желал иметь. Завтра после обеда выезжаем. Я уже нанял у корчмаря его бричку… А теперь спокойной ночи, Дуров. Утро вечера мудренее.

– Спокойной ночи! – отвечала Надя, с удивлением поглядывая на своего нового друга и едва узнавая его.

Действительно, от прежнего флегматичного Юзека не осталось и следа. Лицо его горело, глаза так и блестели самой искренней, почти ребяческой радостью. Счастье делало совсем другим человеком юного пана Вышмирского.

ГЛАВА III

У Канутов

К громадной старинной усадьбе богатого польского помещика, пана Казимира Канута, лихо подкатила быстрая тройка.

Великолепный замок Канута, утонувший в целом море молодой весенней зелени, покрывавшей деревья громадного сада, был ярко освещен. Из открытых окон выливалась целая волна звуков. Нарядные пары, точно светлые видения, мелькали в рамах окон.

В замке танцевали. Бал был в самом разгаре.

– Вот кстати! – произнес весело Юзек, сопровождая Надю по длинной аллее, ведущей к крыльцу. – То-то радость будет Зоське! Прямо к мазурке угодили!

В доме, очевидно, расслышали бряцанье троечных бубенцов: из надворных строений выскочила целая толпа мужской и женской прислуги.

– Панич пожаловал! – послышались среди нее радостные возгласы.

Как раз в это время музыка в замке прекратилась, пары остановились и поднялась суматоха.

– Юзеф приехал, Юзек! Где он? Матерь божья!.. Да что же он медлит! – послышался чей-то звонкий молодой голосок из открытого окна дома.

В ту же минуту Надя, вступившая было в освещенные сени замка, неожиданно как вкопанная остановилась на пороге.

Какое-то белое воздушное существо, окутанное в прозрачное облако кисеи, с серебряными крылышками за спиною, выпорхнуло из противоположной двери и с радостным криком: «Ах, Юзек, коханы (дорогой)!» – повисла на шее Нади.

Под градом поцелуев, сыпавшихся на опешившую девушку, Надя не могла вполне разглядеть белого существа, прильнувшего к ее груди. Она только слышала прерывистый, задыхающийся шепот, лепетавший по-польски самые нежные, самые ласковые слова. Проведя около двух лет среди поляков, Надя успела выучиться этому языку, и потому лепет белого существа был ей вполне доступен.

– Юзек, коханы! – повторяло оно, задыхаясь от волнения. – То-то веселье, то-то счастье!

И снова на щеки, лоб и глаза Нади сыпался целый град горячих поцелуев.

А кругом их уже толпилось целое общество юношей и девушек, приблизительно одного возраста, в самых разнообразных костюмах. Тут были и турки в пестрых чалмах, и турчанки под кисейными чадрами, и арабы, и цветочницы, и маркизы в напудренных париках, и пастухи, и пастушки, точно сошедшие с какой-нибудь старинной картины. Молоденькие рыцари позвякивали шпорами; их хорошенькие дамы, нарядные и веселые, обмахивались веерами.

– Зоська, Зоська! – кричала одна из хорошеньких пастушек, теребя за рукав белое существо, все еще висевшее на шее Нади. – То не пан Юзеф! Да вглядись же хорошенько! Ну, можно ли? Ах, глупышка Зоська!

Белое существо наконец оторвалось от груди Нади и с легким криком испуга отпрянуло от нее под оглушительный хохот костюмированной молодежи.

Перед Дуровой мелькнуло прелестное черноглазое личико, пухлый ротик и две тонкие, темные полоски бровей. Это было олицетворенное повторение лица Юзефа, но только еще милее, еще красивее его.

Надя мигом догадалась, кто был перед нею.

– Панна Зося! Честь имею представиться: товарищ вашего брата – Александр Дуров.

И Надя ловко расшаркалась перед хорошенькой паненкой, щелкнув шпорами, как подобало истому кавалеристу.

Но Зося не удостоила ее даже взглядом. Она окинула сени глазами и, увидев наконец брата, с новым криком «Юзек мой, Юзек!» упала в его объятия.

Только прозрачные крылышки затрепетали у нее за спиною, да пышные белокурые локоны душистой волной упали на лицо прелестной девочки.

– Ядвига! Рузя! – кричала она звонко, все еще не выпуская из объятий Вышмирского. – Идите все, все идите! Юзек приехал! Дядя Казимир! Скорее!.. Да что вы ползете, как черепахи!

Но дядя Казимир, высокий старик в бархатном камзоле, стоял уже у нее за спиной и ожидал только своей очереди, чтобы обнять племянника.

– Матка боска! Иезус Мария! – восклицала полная белокурая Рузя, вторая дочь пана Канута, всплескивая своими беленькими ручками. – Юзек-то наш, Юзек, какой нарядный! Совсем красавчик!

– Важный, небось, теперь! – со смехом вторила ей Ядвига, высокая тоненькая девушка в костюме баядерки, с насмешливыми серыми глазами.

Между тем Надя стояла позабытая, затерянная среди всей этой костюмированной живой, шумливой толпы, и смотрела на чужое веселье печальными, грустными глазами.

Встреча Юзека его родными, такая теплая, полная любви и ласки, как-то болезненно отозвалась на ее сердце. Ведь и оно, это бедное маленькое сердце, жаждало участия, дружбы, привета… Ведь и его так тянуло отогреться среди родного, милого, семейного круга. Ведь, несмотря на мужскую душу, жаждущую подвига, сердце оставалось девичьим, мягким, чутким и нежным, как у ребенка…

– А как зовут пана? Пан, конечно, друг нашего Юзека? – вывел ее внезапно из задумчивости звонкий, как серебряный колокольчик, девичий голосок, и панна Зося предстала перед Надей в своем белом одеянии, с прозрачными крылышками за спиною.

– Пойдемте в залу, там будем плясать, веселиться. Юзекины друзья – мои друзья! – болтала она уже по-русски, с тем неуловимым оттенком, который так характерен в произношении поляков. – Пан будет плясать со мною сегодня! Да? Ах, какой же чудесный сюрприз сделали вы мне оба, что приехали именно сегодня! Ведь мне сегодня минуло пятнадцать лет. Я уже взрослая теперь, «невеста», как говорит дядюшка Канут. Скоро длинное платье надену! Да идемте же скорее! У-у, какой тихоня! – И она со смехом тянула Надю за рукав ее зеленого мундира.

– Погоди, Зоська! Этакая разбойница! Дай мне познакомиться с паном Дуровым, – произнес с улыбкой пан Казимир, удерживая расходившуюся шалунью. – Ты совсем затормошила молодого человека! Рузя, Ядя, да уймите же вы эту сумасшедшую! – кричал он дочерям.

Но унять «сумасшедшую» было теперь немыслимо. Она махнула рукой музыкантам, и чудная старинная мелодия прадедовской польки наполнила своды бального зала. Панна Зося положила свою крошечную ручку на плечо Нади, и обе девочки, одна в воздушном платьице эльфы, другая в уланском колете, закружились по зале, обе легкие и стройные, как молодые березки.

– Ах, как весело мне сегодня! – говорила, задыхаясь от танца, черноглазая Зося. – Дядя Канут говорит, что пора мне одуматься и быть серьезной. А зачем быть серьезной, когда так хорошо, так весело быть несерьезной? Не правда ли, пан?.. А почему у пана нет усов? У Юзьки они уже заметны. Я люблю Юзьку больше всего в мире. Не правда ли, он красавец? Он лучше всех на свете, наш Юзька. Постойте… да остановитесь же! Я хочу танцевать с ним! Да стойте же, вам говорят… Юзек, Юзек! – звала она брата, танцевавшего в это время с белокурой маркизой. – А вы возьмите Рузю, – добавила она, улыбаясь по адресу Нади, – видите ту паненку, которая одета пастушкой… Ничего, что она немножко полна и неуклюжа, зато полькирует, как никто! До свидания, пане-уланчику! Я еще вернусь к вам!

И, выскользнув из рук кавалера, шалунья, легкая и проворная, как настоящая эльфа, уже мчалась по зале в объятиях подоспевшего к ней Юзефа.

У Нади кружилась голова и от продолжительной скачки на перекладных от Гродно до имения Канутов, и от скачки по бальной зале, в угоду хорошенькой паненке.

– Что, пан улан, весело у нас живется? – слегка ударив ее по плечу, спросил незаметно подошедший к ней хозяин дома. – Ничего не поделаешь, надо позабавить баловницу. Чудесная она девчурка, я вам скажу, нравная только немного, ну, да все мы, Кануты и Вышмирские, не отличаемся кротостью нрава. Вот разве только один Юзеф… А как пан, кстати, находит нашего Юзефа?

– Прекрасный малый, – поторопилась ответить Надя.

– Нерешителен и робок немного, а это не идет к мальчишке… В его годы наши предки бились за честь отчизны, а пан Юзеф нежен, как девочка. Ну, да военная служба пересоздаст его… Да и живой пример в лице такого товарища. – И пан Канут любезно поклонился Наде. – Дружба с паном не может остаться бесследной для юноши. Пан Линдорский писал мне кой о чем, и, признаться, я удивляюсь пану улану, такому юному и отважному.

– О, моя отвага, увы, еще не проявилась ни в чем! – поторопилась уклониться от незаслуженной похвалы Надя. – Пан Линдорский слишком снисходителен ко мне…

– Пан Линдорский, – прервал пан Канут свою юную собеседницу, – видел, как храбро одолевали вы все трудности военного искусства. О, эти упражнения не легкое дело; по крайней мере они нелегко даются нашему Юзефу. И то сказать: экзерсировать на плацу с пикой и саблей – не плясать мазурку. А на это он мастер, взгляните сами.

Как раз в эту минуту музыканты на хорах грянули мазурку. И все, что было в зале, как-то разом встрепенулось, точно какая-то волна захлестнула всех этих панычей и паненок при первых же звуках родного танца.

Быстро строились пары в одну длинную, стройную шеренгу. Впереди всех стали Юзеф и Зося. Их лица выражали жгучее нетерпение и веселость. Пропустив два-три такта, брат и сестра чуть заметно переглянулись между собой, как-то разом дрогнули и понеслись вперед, быстрые и стройные, с беззаветной удалью в лицах, с искрящимися наслаждением глазами. За ними помчались остальные пары – турки, арабы, испанцы, маркизы, баядерки и пастушки, сияя неподдельным восторженным весельем.