Дели-акыз

– Что, старина, хорош мостик? – обращается он к казаку.

– Не один переход в горах помнит старый Михако, а таких мостов и в помине не было тогда, – шамкает в ответ старик. – Тогда, наши удальцы-солдаты и без мостов попадали туда, куда нужно было…

– Вот видишь, старинушка, тогда, правда, без мостов попадали, но не легко это давалось, а теперь гораздо легче будет, да! – улыбается Валь, вертя из стороны в сторону очень тщательно сделанную модель моста.

Для старика слова Валя нисколько не убедительны. Он пожимает плечами и продолжает шамкать:

– Нам в старину мостом служила воля начальства. Прикажет через стремнину перебраться – и без моста перешагнем. С покойным князем Георгием, бывало…

И начинается длинный, бесконечный рассказ о боевом прошлом. Рассказчик увлекается, как юноша. Тени прошлого встают перед Михако. Образы давно пережитого поднимаются со дна стремнин и обступают старика. Славное прошлое! Давно пережитое былое! Где они, свидетели былых подвигов? Все уже давно умерли. Он старый Михако, последний, должно быть, что остался сторожить славное боевое прошлое, и передавать его потомству.

Из комнаты девушек долетают сюда звуки арфы. Это Даня дает урок музыки двум дочерям горийского купца Саирова. Эго последний её урок. Больше она не возьмет учеников или учениц ни за какие деньги. Иные цели преследует она теперь. Она мечтает о турне сначала по России, потом по Европе. Она должна, наконец, сама начать изредка зарабатывать, чтобы вернуть «другу» то, что «им» затрачено на нее, на плату за учение в консерватории и на содержание в течение целых пяти лет. И потом она, Даня, мечтает поставить памятник на могиле матери. Валь уже нарисовал ей проект. Ах, какая это красота! Белый мраморный крест, и у подножия его женщина с лицом её матери. А внизу цветы. Давно уже мечтает о таком памятнике Даня. И вот теперь эта мечта может осуществиться, наконец, Устроитель концертов предлагает ей поездку сначала в Петроград на несколько выступлений, потом дальше: в Берлин, Париж, Вену… Золотая мечта юности начинает осуществляться.

* * *

Селтонет поет. Её голос разносится – летает, как птичка по всему джаваховскому саду. Она лежит на мягкой тахте, закинув за голову тонкие смуглые руки, и выводит звучно и нежно:

Много на небе вечернем
Звезд золотых и прекрасных,
Много песчинок зыбучих
У изумрудного моря.
Много листков у чинары,
Белых азалий в долине,
Много у девы на сердце
Дум и тревоги неясной.

Селтонет поет, заливается. А кругом-то какая благодать! Небо, как будто ниже спустилось нынче к самому Гори… И ни единого облака не видно на нем. Синее оно, синее, как тот сапфировый камень, что носит в перстне тетя Люда. На солнце смотреть больно. Под навесом, сделанным в виде шалаша, Селтонет хорошо, но душно… А встать и идти не хочется. Так бы и пролежала она здесь целый день до вечера, до самого приезда Селима.

Много на небе вечернем
Звезд золотых и прекрасных…

– Чего распелась? Опять тетя Люда придет выговаривать за то, что ничего день-деньской не делаешь, баклуши бьешь, – неожиданно поднявшись по винтовой лестнице, прилепившейся сбоку дома, говорит внезапно появившаяся перед девушкой Глаша. – Это, во-первых, а во-вторых, сейчас был Рагим. Говорит, сегодня…

– Сегодня? Ах! – и Селтонет вся вытянулась, как струна.

Глаза её засверкали, как звезды.

– Сегодня, говоришь, яхонтовая, сегодня? – хватая за руки Глашу, жадно допытывается она.

– Ну да, сегодня. Вот сейчас приходил Рагим и говорит: нынче праздник, сам бек-Гаид из своего поместья горного прискачет в виноградник Абдул-Махмета, приходи с кабардинкой. Пускай, говорит, кабардинка все свои лучшие наряды наденет. Золото, камни какие есть, Пусть ослепнет бек-Гаид перед её красотою, говорит, навеки.

– Да у меня же ничего нет! – с отчаянием вырывается у Селтонет, – почему ты, Глаша, сразу не сказала, что Селта бедна, как церковная мышь?

Глаша смотрит на нее с удивлением.

– Чего ты кричишь так? Сбегутся все… Молчи же!

– Так сегодня? Да? – снова осведомляется Селта.

– Сегодня. Велел ждать его у старых развалин.

– На том берегу?

– Понятно, на том, если у развалин!

– Да как же мы попадем туда? Сандро, разве не знаешь, взял в привычку с отъезда «друга» в десять вечера запирать ворота на замок. Да если и выйти из сада, на ту сторону без разрешения тети Люды перевозчик не переправит на пароме ни за что! Вот и раскинь мозгами, бирюзовая.

– Ай-ай-ай, Селта! И совсем ты ребенок-несмышленок, как я погляжу. А подземелье на что? А? – говорит Глаша.

– Так через подземелье?

– Ну, да…

– Это правда. Только пять лет мы там не были. А вдруг убьют?

– Ну, вот еще! Я слышала, Павле говорил, что все благополучно там. Как пойдут ужинать наши, мы и прошмыгнем обе в сад. Рагим нас в десять часов на том берегу с лошадьми ждать будет. Видишь, какой любезный Абдул-Махмет, с каким нас почетом приглашает к себе в гости. А и весело же будет, Селта! И бека-Гаида поближе поглядим, так ли он хорош да богат, как о нем говорят.

– Только бы не был в обиде на нас за Валькино угощение, – вставила татарочка.

– Ха-ха-ха! Как он его жидкими красками тогда облил! Ха-ха-ха! – заливалась звонким хохотом Глаша.

Вот уже несколько дней Глаша находит возможность видеться с младшим сыном Абдул-Махмета и приносит Селтонет вести от его отца, Рагим ухитряется проникать в джаваховский сад и криком иволги вызывать Глашу. В дальнем углу сада, у самого обрыва, стоит зеленая сакля, теперь давно уже нежилая, пустая. Здесь она сидит подолгу с Рагимом, и говорят, говорят о Селтонет, которую Абдул-Махмет во что бы то ни стало хочет посватать своему кунаку, беку-Гаиду. Рагим расписывает Глаше про богатство и могущество бека-Гаида, а та передает с его слов Селтонет.

Селтонет раз навсегда решила выйти замуж за бедного офицера, Селима. Но посмотреть вблизи на богатого князя ей хотелось все-таки очень сильно. Хотелось этого и Глаше. И обе девушки ждали с нетерпением дня, когда Абдул-Махмет пригласит их на праздник к себе, в летнюю усадьбу.

По вечерам Даня садится играть, и это лучшее время в «Гнезде Джаваха». Каждый, покончив с дневными заботами, предается отдыху. Приезжает из лагеря Селим, иногда и князь Андро. Читают получаемые открытка и письма от Нины и Гемы с дороги. Делятся впечатлениями дня.

В эти часы Глаша всегда со взрослыми. Она вся сворачивается в клубок у ног Дани и слушает её игру. Поэтому всех удивляет сегодня то обстоятельство, что Глаши нет в кунацкой. Нет и Селты. Между тем Маруся и Маро уже давно накрыли на стол и подали ужин.

– Где Селтонет? Где Глаша? – встревожено спрашивает Людмила Александровна.

Маруся усмехается.

– Оставьте их, тетя Люда. Я сейчас видела их в нашей «детской». Ха-ха! Селта, верно, что-то задумала, верно, хочет блеснуть нынче во всей своей красе. Надела праздничный бешмет, новые шальвары и обвесилась всеми своими украшениями, какие только у ней есть. Должно быть, это в честь тебя, Селим!

Юноша вспыхивает и потупляет глаза. Он счастлив и ни минуты не сомневается в том, что именно ради него Селта побежала переодеваться. Теперь их любовь уже ни для кого не тайна. «Друг», уезжая заграницу, благословила их при всех, и все обитатели «Гнезда» поздравили их, как жениха и невесту.

Ах, если б знал бедняга Селим, как далека была сейчас от мыслей о нем его обожаемая Селта!

В «детской» возня делается все тише и тише.

– Ну, вот и все! Теперь ты настоящая княгиня, Селтонет! – с восхищением оглядывая стоящую перед зеркалом татарку, говорит Глаша.

Селтонет самодовольно улыбается. Действительно, княгиня! У кого из здешних девушек найдется такая поступь, такая величавая осанка? Вот бы пойти в кунацкую, блеснуть там за ужином, ослепить их там всех, включая сюда же и признанную всеми красавицу Даню! Да нельзя, Глаша торопит, надо идти туда…

– Девочки! Что вы там замешкались? Ступайте ужинать! – слышится внизу лестницы голос тети Люды, и ступени лестницы, ведущей в детскую, скрипят под её легкими торопливыми шагами.

– Все пропало! – шепчет испуганно Глаша, и так крепко стискивает пальцы своей старшей подруги, что та едва ее вскрикивает от боли. – Все пропало!